Принцесса викингов - Симона Вилар

— Ты… Ты…

Теперь Эмма и в самом деле испугалась. Она бросилась прочь, едва он шагнул к ней, и отчаянно громко принялась звать Атли. Подлинным облегчением было увидеть его верхом на Гладе, скачущим по тропе внизу. Прыгая через сугробы и поваленные стволы, Эмма стала торопливо спускаться.

— Где ты пропадал? — она сердито взглянула на него снизу вверх, схватив коня за узду.

— Бьерн удержал меня. Но вас слишком долго не было… Эмма, он ничего с тобой не сделал?

Он склонился, тревожно глядя на нее, затем перевел взгляд на спускавшегося, скользя по склону в облаке снега, Ролло. Эмма оглянулась вместе с ним. Ролло был уже рядом, он остановился, глядя на нее, и глаза его умоляли.

Эмма едва не расхохоталась. Вот он и пришел — час ее мести за все, что она претерпела по его вине, — боль, плен, растоптанное чувство, забвение, тоску, несчастье… Стальной воин Ролло не устоял перед ней, и теперь она вольна поступить с ним, как ей заблагорассудится. Старая монахиня была права — женщина может победить мужчину лишь женственностью.

— Что случилось? — заволновался Атли. — У вас вид, словно вы нагляделись на троллей. — В голосе его слышалась тревога. — Эмма, с тобой все в порядке?

Она повернула к нему бледное лицо:

— Я бы этого не сказала. Атли, твой брат овладел мною в канун нашего свадебного пира. Он вложил мою руку в твою, но сам взял меня, как последнюю шлюху. Я принадлежала ему, Атли, а теперь он возвращает меня тебе.

Она говорила сухо и зло. Когда же умолкла, воцарилась такая тишина, что звон колец в конских удилах показался гулом заупокойного колокола.

Атли едва слышно прошептал:

— Что она говорит, брат?..

Ролло сделал шаг вперед, губы его зашевелились, но он только с шумом выдохнул и прикрыл глаза. Эмма почувствовала мстительную радость при виде его унижения.

— Что же ты, Роллон Нормандский? Поступил низко — и молчишь? Нет сил признать правду? Тогда солги. Солги, скажи, что я все это только что придумала. Ты не касался женщины своего брата, не дрожал от вожделения, владея ею под елью, как дешевой блудницей! Он поверит тебе, а не мне, ибо сила твоего слова известна всем. Солги, если сможешь, Ролло, и тогда правду буду знать только я!

Ролло бросил на нее молниеносный взгляд, разящий, как кинжал, и шагнул к Атли:

— Брат, ради памяти женщины, породившей нас обоих!..

Юноша глядел перед собой оцепеневшим взглядом.

— Что ты хочешь сказать?

— Атли, поверь мне, я не виновен в этом… О, будь я проклят! Она поступила со мной, как ведьма…

— Не стоит тебе унижаться, брат.

Внезапно Атли испустил глухой стон и согнулся, словно оказавшись не в силах снести навалившуюся на него тяжесть. Задыхаясь, он приник лицом к гриве коня. Губы его окрасились кровью.

Ролло бросился к нему, но Атли рванул поводья, и конь метнулся в сторону, увязая в снегу. С неожиданной силой сдержав его, Атли заставил жеребца задрать голову и оскалиться.

— Не прикасайся ко мне! Он сплюнул кровь на снег.

— Я никому не верил, кроме тебя!.. Но ведь у меня было твое слово!

Запястьем он отер лицо, захлебываясь колючим воздухом.

— Мне ли не знать, что я умираю!..

— Атли!..

— Ты лишил меня последнего. Будь же ты проклят! Будь проклят навек!

Кашляя и задыхаясь, он развернул Глада и, жестоко терзая его бока шпорами, пустил в галоп.

Ролло метнулся следом, но было поздно.

Эмма опустилась в снег. Сейчас она чувствовала себя глубокой старухой. Что ж, она добилась того, чего хотела, но больше она не испытывала торжества. Одну лишь усталость и еще — равнодушие, серое, как небо над оглохшим в снегах лесом.

Ролло стоял рядом, сжимая кулаки. Потом медленно повернулся к ней.

— Мой брат, ближайший из близких, проклял меня… Это случилось из-за тебя!

Лицо его было беспощадным, стиснутые зубы блестели узкой полосой.

— Лучше бы я оставил тебя своим людям.

Эмма вздрогнула. Холод пронзил ее до самого сердца. Больше всего это походило на смерть. Прикрыв глаза ладонью, она негромко проговорила:

— Бесконечно давно, еще в Сомюре, я поклялась памятью приемной матери, что отомщу, что причиню тебе такую боль, которая сожжет твои душу и плоть, варвар. Сегодня моя месть совершилась.

Ролло стоял не шевелясь. В глазах его постепенно угасала слепая ярость, но то, что теперь появилось в них, было гораздо хуже — презрение.

— Ты могла желать причинить зло мне. Но при чем же здесь Атли? Ты раздавила сердце того, кто долго был тебе другом, как яичную скорлупу.

Эмма вдруг всхлипнула:

— Атли не был мне другом… Он желал меня, а я не могла ответить ему… Не могла даже помыслить, что он прикоснется ко мне…

— Вот как?

Он произнес это на удивление спокойно, но губы его искривила гримаса.

— Я презираю тебя. Я не могу думать о тебе без отвращения. И надеюсь, что больше никогда не увижу тебя.

Эмма поднялась. Колени ее дрожали, лицо горело.

— Не надейся! Я в твоем сердце, и это хуже болезни! Ролло безразлично кивнул, зачерпнул пригоршню рассыпчатого снега и поднес его к губам.

— Мое сердце всегда при мне, — глухо проговорил он и добавил, словно роняя камни:

— Ты отвратительна мне.

После этого он размеренно зашагал по снежной целине, ни разу не оглянувшись. Эмма непроизвольно зажала уши — его последние слова не рассеялись в воздухе, не ушли, они вновь и вновь звучали в ней.

— Нет!

Сердце ее в один миг превратилось в болезненную, кровоточащую рану. А потом оборвалась натянутая до предела струна — и она захлебнулась горькими, как полынь, слезами, которые лились и лились, и казалось, им никогда не будет конца.

Лишь молчаливый лес и Господь в вышине видели, что она совершенно уничтожена.

ГЛАВА 10

Эмма вернулась в Байе, когда уже начали сгущаться сумерки. Город показался ей притихшим, но она была столь опустошена и подавлена, что не обратила на это внимания. Она медленно шла вдоль нескончаемых частоколов усадеб, направляясь в сторону церкви. Ей хотелось исповедаться; все, что было у нее на душе, так тяготило ее, что она не в силах была поднять голову.

Однако здешний священник, которому она обо всем поведала, остался совершенно невозмутим. Естественно, блуд — из числа смертных грехов, но он уже свыкся с тем, что женщины-христианки сходятся с варварами. Одной больше, одной меньше — не имеет значения, таков их удел. От этого и искупление, которое он ей назначил — семь покаянных псалмов и двухдневное воздержание от пищи, не считая хлеба и воды, — не показалось Эмме достаточной платой за то, что она совершила. Покидая церковные стены, она не испытывала ни малейшего облегчения.