Адаптация - Валерий Былинский

Но это было раньше.

Что делать сейчас?

С жизнью в одиночку не справиться. Понимаешь это и все равно как-то паскудно живешь. Вот Сид попытался когда-то справиться с жизнью – и его убили. Как давно это было… Пива в доме нет. «Братья Карамазовы» пылятся где-то на верхних полках моего сознания. Докурив сигарету, я вернулся в комнату. Подоткнув под голову подушку, развалился на диване и взял телевизионный пульт. Экран старого «Самсунга» вспыхнул с сухим электрическим треском.

«…в связи с тем, что обстоятельства происшедшего еще только выясняются, правительство Соединенных Штатов Америки просит своих граждан и также жителей других стран соблюдать выдержку, спокойствие и ждать результатов расследования специальной комиссии, которую в эти часы уже собирает Организация Объединенных Наций. Не исключено, заявил нашей компании по телефону госсекретарь США, что катастрофа – результат ужасной террористической атаки, которую международные преступники решили обрушить на все человечество. Но, по крайней мере, точно известно, что запасов теплоэнергии на Земле хватит еще на два с половиной месяца автономного функционирования. За это время, утверждают ведущие ученые Соединенных Штатов, вполне возможно создать технические средства, что позволят решить проблему в масштабах всей планеты Земля…»

Я переключил канал. На первом – фильм «Тени исчезают в полдень», на втором Сванидзе рассуждает о проблемах уровня жизни в современной России:

«В ходе опроса, проводившегося на портале www.BizTime.ru, на вопрос „Сколько лет потребуется России, чтобы достичь европейского уровня жизни?“ ответили: „5 лет“ – 1 % россиян, „6–15 лет“ – 11 %, „15–40 лет“ – 37 %, „мы не доживем“ – 23 %».

Совсем не спалось. Я встал, оделся, вышел на улицу. В ночном воздухе было разлито влажное тепло, будто легкое дуновение тропиков достигло московских улиц. Еще не было часа ночи и метро работало. В центре я был через полчаса. Проходя мимо освещенного здания бара «Рок-Вегас», я остановился, потоптался немного. По возвращении из Гаваны в первые месяцы я побывал здесь раз сто, может быть. Решил войти внутрь.

Улыбчивый охранник лениво проверил металлоискателем мою одежду, принял за вход сто пятьдесят рублей и вручил отрывной билетик. Я поднялся по лестнице в зал. Лиза сидела на табурете возле стойки, пила коктейль и со своей обычной пристальной гримасой насмешливости наблюдала за мерцающими в полутьме фигурами танцующих.

– Что пьешь? – спросил я, усаживаясь рядом.

– То, что мне сильно понравилось, когда мы были с тобой на Кубе – дайкири, – ответила она.

– Ну и как Дайкири, хорош?

– Не-а. Совсем не тот.

Лиза оторвала от коктейльной трубочки губы и взглянула на меня с выражением насмешливой грусти.

– Почему ты так долго не приходила, Лиза?

– А ты… приходил?

– Почти каждый день, утром, вечером.

– А я не приходила, – качнув головой, она длинно, потерянно улыбнулась.

Только теперь я заметил, что Лиза изменилась за эти два года. Нет, она не постарела – ей был-то всего двадцать один год, – только будто бы состарилась душевно. Это было заметно по более тусклому выражению ее некогда горевших жизнью глаз, по намеренно доброжелательной улыбке и легким морщинкам в уголках губ, которые появляются у тех, кто часто неискренне улыбается. Так меняются девственницы, лица которых раньше были окутаны туманом нежности и трепета, а теперь, когда они стали женщинами и погрузились в нервную городскую жизнь, покрылись, при еще сохранившейся красоте, пыльным налетом искушенности.

– Ты тоже изменился, – сказала Лиза, словно прочитав мои мысли о ней.

Вероятно, так оно и было. Конечно, я изменился. Иначе, но, вероятно, в еще более худшую сторону. Измена себе безобразит всех – и мужчин, и женщин. Даже если ты внушаешь себе, что нашел в этой измене себя.

Бармен налил виски в два стакана, положил в них лед.

Я подвинул к Лизе ее стакан, но она, смотря на меня пыльным пронзительным взглядом, отрицательно качнула головой.

Тогда я залпом выпил сначала ее порцию, затем свою. Вновь попросил бармена наполнить стаканы. Расплатился и перенес стаканы на стол в зале. Мы с Лизой сели напротив друг друга.

– Ты решил, что я тебя бросила? – сказала она.

Я кивнул.

– Что обманула, – добавила она.

Я промолчал.

– Иногда ты думал, что меня сбила машина или зарезал какой-то бандит.

Я кивнул и отпил немного виски.

– Еще ты решил, что я встретила кого-то из старых знакомых и осталась с ним.

– Ну да.

– Ты не поверил тому, что я обещала говорить тебе только правду.

Я пожал плечами.

– Что ж, я действительно хотела уйти, Саша.

– Значит, я все правильно думал.

– Нет. Помнишь, я говорила, что буду с тобой только в том случае, если все кончится?

– Вот ты и вернулась? – я усмехнулся.

– Нет, не поэтому. Я вернулась к тебе раньше, еще месяца два назад. Но ты уже перестал меня искать.

– Конечно. Даже не знаю, почему сегодня сюда зашел.

– Бог есть имя случайности, помнишь? – беззащитно улыбнулась она.

– Помню. Но сейчас, наверное, уже нет Бога.

Я отпил виски, пьяно усмехнулся и, подавившись, как-то некрасиво хрюкнул.

Лиза опустила голову и посмотрела увеличившимися глазами в свой стакан. Потом робко, словно собака, взглянула на меня:

– Знаешь, давай сначала я расскажу о себе, а потом ты мне о себе? Давай?

– А надо ли?

– Решай. Я хочу выслушать себя и тебя. Если не хочешь, можем прямо сейчас разойтись.

– Нет. Рассказывай.

– Ладно. Тогда слушай.

Лиза подняла подбородок и улыбнулась своей прежней, длинной и беззаботной, но теперь немного усталой улыбкой.

– Когда я сбежала от тебя тогда на Плайя Хирон, я была точно уверена, что это уже началось. Думала – ну вот, еще дня два-три – и все. Но знаешь, солнце, может, и действительно начало тогда гаснуть, но почему-то потом передумало – может, специально для таких самонадеянных гордячек, как я. Ну что для солнца каких-то два года или пару тысяч лет, какая ему разница? А мне… Когда я вернулась в Москву, то очень быстро поняла, что ничего не случится. Что я ошиблась… Подожди! Ты, наверное, хочешь знать, почему я сбежала тогда на Кубе? Ну неужели непонятно, что перед тем, как все должно кончиться, человеку, даже очень любящему, нужно побыть одному? Я… я хотела прийти в себя. Попрощаться с теми, с кем хотела. В церковь собиралась пойти, исповедаться, причаститься… Дура! Я готовилась к концу света, как к ритуалу какому-то индейскому. Думала: вот есть пока жизнь – значит, живу ее как хочу! Если полюбила человека, то и буду с ним до конца только потому, что скоро конец света наступит, то есть удобненько так я, Елизавета Валерьевна Артемьева, устроилась! Если не грозят мне вечные жизненные проблемы, если светит мне такая разовая революционная романтика, что только перед концом мира случается – то и буду я с этим жить. А вот если проблемки замучают, денежки надо будет зарабатывать, семью выстраивать, ребенка воспитывать – вот тут-то я с этим моим любимым возьму и расстанусь, и стану обычной меркантильной сучкой, найду себе мужичка понадежнее, покрепче, пожестче, чтобы на плечищи его можно было бы опираться – и дело в шляпе!

Ах, Сашка! Как мне хотелось романтично умереть где-нибудь с тобой вместе, в одну секунду, на берегу замерзающего тропического океана! Апокалипсические Петр и Февронья, блин! А для настоящего… для обычной, банальной и скучной жизни, где никаких концов не предвидится, где надо тупо, по-земному год за годом трудиться… вот тут-то труднее всего. Неприспособленная я оказалась.

Знаешь, что произошло, когда я прожила в Москве месяц и поняла, что никакого конца не будет? У меня даже не хватило мужества сообщить тебе, что я не вернусь. Утешала себя тем, что, мол, я ведь все равно не обманываю тебя, ведь предупреждала же, что буду с тобой только в том случае, если завтра солнце погаснет.

Но оно не погасло.

Тогда еще не погасло.

Вот оно, испытание, чем бывает…

Любовь ведь совсем не то, что мы с тобой тогда делали, Саша. Совсем не это любовь! Это, может быть, только время, чтобы принять человека в свою душу со всеми его недостатками, это только, может быть, подготовка к тому, чтобы научиться хранить любовь в обычной рутине… Ведь не всегда же революции происходят! И вот эта самая просто жизнь меня и не устраивала… В рай тебя повезла, в шалашике жить хотела. А попробуй, здесь, на обычной земле этот шалашик построить. Здесь не ад вовсе, как мы думали. А мытарства перед теми самыми настоящими раем и адом.

А знаешь, как я их проходила? Знаешь? – Лиза с влажными глазами вытащила из пачки сигарету, зажгла ее, затянулась. – Сашка. Ты можешь ударить меня после того, что я тебе сейчас расскажу. И уйти, я бы на твоем месте так и сделала. Я… избавилась от твоего ребенка, Сашка. От рыбки, помнишь? Проплакала потом три дня – и все.

А что, если мне предстоит теперь жить обычную, до старости жизнь, как у всех, если у меня все еще впереди? Я же ведь еще молода, симпотная, мне еще и двадцати не было. Ну и начала жить. Ох как начала! Через два месяца восстановилась в университет. Но особенно не училась. За мной столько однокурсников увивалось! А мне, знаешь, нравилось шокировать моих ухажеров тем, что я могу за них платить – денег ведь у меня много оставалось. А потом разонравилось. Ну как деньги стали заканчиваться. К тому же объявились дальние родственники, стали канючить, почему я бабушкин дом продала и не поделилась. Стала ходить по клубам, миллионерчика одного молодого склеила. Его сразил наповал мой ум, как он говорил. Ха! Счастье от ума! Он снял мне квартиру, там мы с ним и встречались. На тусовки его с ним ездила. Меня даже пару раз в каком-то светском журнальчике на фото с ним изобразили. И подпись: такой-то с загадочной подругой Катей. Мне он не нравился – кроме денег, у него ничего не было, он сынок папаши из газовой империи был… Вот, потом на троллейбусной остановке познакомилась еще с одним. Он меня на машине подвез, и прямо там, в машине, и взял. Помнишь, как на Воробьевых горах? Мне жутко понравилось, я с ним еще полгода встречалась – без всякой любви. Любила только его тело и волю. Он автогонщик. И меня машину водить научил, я ее потом себе купила. Вот, у этого мужчины было то самое недостающее для меня – сила. Он брал меня где угодно и как угодно – а я была просто пищащим от восторга щенком.