Адаптация - Валерий Былинский

– Эй, – тронул я его за плечо. Мужчина остановился. Стоял, опустив голову и тяжело дыша, напоминал впавшего в амнезию борова.

– Вы уронили тут… – сказал я. Он не реагировал. Я подобрал все его вещи и опустил ему в карман пиджака. Так и не обернувшись, человек в костюме качнулся и двинулся к выходу. Вышел. Я заметил, что на полу, под раковиной, осталась лежать одна из его визитных карточек. Повинуясь какой-то задумчивой интуиции, я наклонился и отлепил визитку от грязного пола. Поднес к крану, смыл водой грязь. Фамилия на ней показалась знакомой. «Анзорин Глеб Васильевич. Вице-президент ОАО „Семирамида“. Сельскохозяйственные удобрения, техника, оборудование». Зажав в пальцах карточку, я вышел из туалета и почти бегом спустился по лестнице на улицу.

Двое широкоплечих мужчин в черных костюмах подсаживали Анзорина в черный, похожий, на уменьшенный вагон электрички джип. Один из охранников ворчал, брезгливо кривя лицо:

– Если ему еще раз приспичит, точно финал пропустим…

Лиза внимательно смотрела на меня, когда я подходил к столику.

– Ничего не случилось?

– Нормально, лучше, – я сел.

– Ты прости меня, – сказала она.

– Что? Да все нормально. И ты меня тоже прости, знаешь. Что было, то было. Я… просто не знаю, как нам быть дальше… то есть сейчас.

– Я тоже не знаю, Саша.

– И нужно ли дальше быть?

– Мы изменились.

– Стали хуже?

– Не знаю. Разве мы были раньше лучше, если смогли потерять друг друга?

– Да, – кивнул я, – если считать, что сейчас мы нашли друг друга…

Мы с Лизой улыбнулись одновременно. Но как же жалко, потерянно улыбнулись, словно две бродячие собаки.

– Тебе точно лучше?

Я кивнул и накрыл ладонью ее руку:

– Лучше. О чем мы говорили перед тем, как я ушел? Знаешь, я по-прежнему люблю всякие умные разговоры.

– И я. Мы говорили о Боге.

– Да-а? А о чем именно о Боге?

– О том, что… я говорила, что, несмотря на все, что сейчас происходит… он все равно есть, – Лиза посмотрела на меня уставшими внимательными глазами.

Я опустил голову, потом поднял ее:

– А что. Действительно, может и есть. Потому что я только что встретил тут одного человека… старого знакомого. И, знаешь, если бы я узнал его на десять минут раньше, чем он вышел из туалета, может быть, я бы убил его.

– Что? – спросила Лиза.

– Ну, я понял, кто он, только когда он ушел, – говорил я с едва заметной ухмылкой. – А зря. Сейчас ведь все равно конец света. Значит, и в тюрьму не попадешь. Если все равно всем конец, какая разница, убил ты или не убил? Так ведь?

Лиза, не мигая, растерянно и в то же время чрезвычайно внимательно смотрела на меня.

– Да ладно, шучу я, шучу! – рассмеялся я, откинувшись на стуле. – Что, конец света отменяет возможность шутить? А, отменяет?

Когда мы вышли из клуба, диджей на сцене исполнил короткий микст из роковых мотивов и христианских молитв. Несколько человек вышли на танцпол и начали танцевать. Диджей остановил музыку и поднял руку, призывая всех к тишине.

– Любовь! Бог есть любовь! – проорал он в микрофон. – Вы верите в любовь?

– Да! – нестройным хором ответили ему.

– Да здравствует мир во всем мире!

– Ура!

– Миру мир!

– Мир!

– Нет войне!

– Нет!

– Да здравствует наша родина и наше правительство, ведущее нас к светлому будущему! – кричал диджей и непонятно было, говорит ли он это с издевкой.

– Ура! – подхватили в зале, многие вскакивали, целовались и обнимались.

– Миру угрожает опасность! Все слышали по ТВ?

– Да! Да!

Кто-то из девушек в зале заплакал.

– Американцы опять выдумали, что это какие-то террористы. На самом деле это они сами все подстроили, как и теракты 11 сентября, как и все последние войны. Наше правительство делает все возможное, чтобы солнце не погасло. Нет ничего невозможного! Мы прорвемся! Прорвемся на другую сторону дня из ночи. Прорвемся! Break on through to the other side!

– Да! Да! Да! – кричали в зале.

С диджейского пульта ударила жаркая смесь композиций «Дорз», церковных хоралов, думских стенограмм и латиноамериканских революционных песен.

– Да! Прорвемся! Прорвемся! Прорвемся! – гудел пьяный танцующий зал.

Войдя в мою квартиру, мы с Лизой сразу предались телесной любви. Мы занимались ею в коридоре, едва раздевшись, затем на кухонном столе, давя телами забытые на столе остатки пищи в тарелках, затем в ванной, под струями воды в душе, как в американских фильмах, потом на диване в большой комнате, не разложив его и поминутно скатываясь на ковер.

– Скажи, почему ты уехала тогда, с Кубы? – спросил я ее, когда мы, забравшись под одеяло, еще тяжело дыша, лежали на диване рядом. – Если бы мы уехали вместе, может, ничего и не было бы сейчас.

Лиза повернулась ко мне, подперев ладонью голову, и улыбнулась.

– Ты говоришь как мужчина. Я бы все равно ушла от тебя, если бы ничего не было. Если бы мы вернулись с Кубы вместе, мы бы все равно расстались, Саша. Только переживали бы все намного болезненней.

– Но ты ведь на Кубе думала, что конец света вот-вот наступит?

– Да.

– И все же уехала?

– Я хотела проститься с родными и покаяться.

– Покаяться?

– Да. Тебя это удивляет? Как в церкви, то есть пойти на исповедь. Но не успела. Ну а потом ты знаешь…

– Интересно…

– Что?

– Сейчас, когда солнце действительно начало гаснуть, ты думала об исповеди?

– Думала. Только солнце было уже ни при чем.

– Ни при чем?

– Да. Я захотела покаяться за два дня до встречи с тобой, Са. Тогда никто еще ничего не знал. И я ничего не знала.

– Выходит, ты все-таки покаялась?

– Не до конца.

– Как это – не до конца?

– Так. Шла мимо церкви и резко решила зайти. Увидела, что на исповедь очередь. Я встала, очередь очень медленно продвигалась. Я стояла и думала, что же нужно говорить на исповеди, и вдруг поняла, что смешно вот так заморачиваться на эту тему, даже посмеялась, Са, над собой… А потом… Потом дошла моя очередь, священник позвал меня, и это случилось совсем неожиданно. Он сказал: пожалуйста, девушка… Я очнулась, сделала шага три к нему… и во мне будто что-то перевернулось… я плыла, как корабль, по тихому морю, и вдруг перевернулась, и стала… нет, не тонуть… а будто вошла в какой-то совсем другой мир, где невозможно спрятаться, притвориться… И я подошла, стою, молчу. А он: говорите, пожалуйста. А я молчу. А он… Потом выдавила из себя: «Я в первый раз». А он: «Надеюсь, что не в последний». Знаешь, я даже лица его не помню… И стала говорить. Почти то же, что тебе в «Рок-Вегасе» рассказывала… но меньше, может быть, что-то и забыла… И еще раньше, до тебя, свою жизнь вспоминала… Ну вот… Священник выслушал, потом сказал, чтобы я три дня соблюдала пост и после этого приходила к причастию.

– К причастию? Зачем к причастию? Разве недостаточно исповеди?

– Нет… Исповедь – только первый шаг.

– К чему?

– Исповедь – это подготовка к встрече с Богом. А соединение с Богом – это причастие.

– И ты не…

– Не причастилась.

– Почему? Когда тебе туда идти, завтра? Завтра истекает третий день?

Лиза молчала, смотря сквозь меня и одновременно в меня. Я сел на кровати.

– Лиза.

– Я…

– Что случилось?

– Ничего. Да, завтра третий день. Но я не пойду. Не пойду. Вчера утром я была в Ярославле, на могиле бабушки… и вдруг там я так отчетливо поняла, что если немедленно, сейчас не увижу тебя, то… мне ничего не надо… никакого покаяния вообще. Никогда. Знаешь, я еще умею иногда предчувствовать. Приехала… встретила тебя, и сегодня мы, сейчас, здесь, спали вместе… какой же это пост? Даже не в этом, даже не в этом… Я не могу тебе рассказать, какие грехища зажигались во мне в эти дни… какое тут покаяние? Я упала опять… упала, понимаешь? И хотя внешне все вроде бы гладко, незаметно – я же не сплю за деньги, как раньше – но я упала глубже, потому что мне, прости меня, пофиг стала эта исповедь… все равно стало, успею я или не успею, понимаешь? Лучше бы ты не понимал… Тогда, когда я пьяная под кайфом сношалась и мне платили, я, может быть, меньше грешной была, потому хотела все-таки исповеди, хотела. А сейчас ничего явно сволочного не делаю, а не хочу. Прости – не хочу. Я не знаю почему, прости, ничего не знаю, не могу, ничего… – говорила Лиза, закрывая глаза и прижимаясь к мне. – Прости меня, прости пожалуйста, прости… – продолжала она говорить странным голосом, так, что казалось, она обращается не ко мне…

Давно начался рассвет – солнце ведь еще не погасло. Я не спал. Волны прохладного воздуха, словно ладьи по морю, вплывали в комнату и выплывали обратно через полуоткрытое окно. В этот холодный рассвет так легко понять, почувствовать, что существует смерть и что непременно из-за этого есть вечность. Легче всего было начать не бояться смерти в такое утро. Обняв спящую Лизу, я тоже уснул ее сном.

Мы проснулись под звуки экстренных телевизионных новостей, включенных, наверное, во всех телевизорах в городе и может быть, в мире. Передавали, что обстановка очень серьезная, в Нью-Йорке собирается экстренный съезд ООН с главами всех государств. Сразу несколько крупнейших террористических группировок, в том числе и «Аль-Каида», взяли на себя ответственность за умирание солнца. По центральным каналам вплоть до самого вечера не показывали ни одной развлекательной передачи. На первом канале трижды в день транслировался балет «Лебединое озеро» Чайковского.