Анжелика и ее любовь - Голон Анн

– И что же он вам ответил?

– Он сказал мне: «Будьте терпимы по отношению к самому себе. Возблагодарите свои желания, ведь они вполне естественны, освятите их таинством брака, и пусть они возвышают вас, а не губят». Я решил последовать его совету. В вашей власти позволить мне исполнить его. Мы оба должны отбросить гордыню, которая мешает нам слышать друг друга.

Он приподнялся, обнял ее за талию, привлек к себе.

– Мэтр Берн, вы же ранены!

– Ваша красота способна воскресить мертвого, вы это прекрасно знаете.

Вчера вечером другие руки обнимали ее с той же ревнивой страстью. Может быть, мэтр Берн прав, сказав, что она жаждет мужской ласки, чтобы вновь ощутить себя женщиной? Однако, когда он захотел прильнуть к ее губам, она неосознанным движением оттолкнула его.

– Не надо, – прошептала она, – о, прошу вас, дайте мне еще немного подумать.

На скулах Берна заиграли желваки. С трудом, но он все же сумел сдержать себя, только побледнел. Отстранившись от Анжелики, он откинулся на соломенную подушку. Он больше не смотрел на Анжелику, а с каким-то странным выражением лица внимательно разглядывал маленький серебряный котелок, недавно принесенный ему мавром Рескатора.

Неожиданно он схватил его и с силой швырнул в переборку, которая темнела у него перед глазами.

Глава IV

Вот уже миновала почти неделя, как «Голдсборо» покинул Ла-Рошель, взяв курс на запад. Анжелика только сейчас подсчитала это на пальцах. Почти неделя пробежала. А она еще так и не дала ответа мэтру Берну.

И ничего не случилось.

Впрочем, что могло случиться? У нее было ощущение, будто она с нетерпением ожидает чего-то, что изменит ее жизнь.

Неужели недостаточно того, что они должны заново начинать жизнь, когда вокруг все так шатко! Однако они шли к этому с готовностью… «Стенания госпожи Маниго, в конце концов, идут в счет не больше, чем молитвы папистов», – непочтительно заметил мэтр Мерсело. Детей же интересовало только море, а неудобства жизни их не трогали. Пастор регулярно проводил чтения Библии, и теперь в определенные часы эмигранты собирались все вместе.

Если позволяла погода, вечернее чтение проходило на верхней палубе, на виду у странной команды корабля.

– Мы должны продемонстрировать этим не признающим ни веры, ни закона людям тот идеал, который живет в нас и который мы не должны утратить, – говорил пастор Бокер.

Умеющий постичь человеческую душу, старик чувствовал, хотя и не говорил об этом вслух, что его немногочисленной пастве угрожает какая-то опасность изнутри и она, возможно, более серьезна, чем опасность попасть в тюрьму или умереть от рук папистов, которой этим буржуа и ремесленникам, в основном богатым, прочно обосновавшимся в стенах своего города, удалось избежать, покинув Ла-Рошель.

Жестокая судьба, оторвав ларошельцев от дома, обнажила их сердца. Даже взгляд у людей стал иным.

Когда вечерняя молитва закончилась, Анжелика, с Онориной на руках, присела в сторонке. Слова из Священного Писания пришли ей на ум: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом… Время убивать, и время врачевать… Время любить, и время ненавидеть…»

Когда же придет оно – время любить?

Дни проходили один за другим, и ничего не случалось. А Анжелика чего-то ждала. С того первого вечера на корабле, когда она так долго размышляла под властью тех противоречивых чувств, которые вызвал у нее Рескатор, она больше не видела его. Поскольку она пришла к мысли, что должна с осторожностью относиться и к его словам и поступкам, и к своим собственным, его исчезновение, казалось бы, должно было обрадовать ее. А она, напротив, чувствовала, что это ее тревожит. Да и никто больше не видел его. Когда пассажиры выбирались на палубу, чтобы немного размяться, они, случалось, замечали на корме силуэт хозяина – он стоял там, кутаясь в трепещущий на ветру темный плащ.

Но он больше не вмешивался в их дела и, как казалось, почти не вмешивался в управление судном.

Этим занимался, с мостика выкрикивая в медный рупор приказы, помощник капитана, или, как его все называли, капитан Язон. Прекрасный моряк, но молчаливый, необщительный, он не проявлял к гугенотам ни малейшего интереса и наверняка не одобрял их появления на корабле. Лицо его всегда было сурово и холодно, что отбивало всякую охоту обращаться к нему. Но Анжелике, когда нужно было что-то выяснить, изредка приходилось по просьбе своих спутников вступать с ним в переговоры. Можно ли постирать? Какой водой? Запасы пресной воды предназначены для питья? Значит, придется довольствоваться морской? Первая непредвиденная драма для хозяек… потому что белье оставалось серым, да и пятна смолы не отстирывались. В какое время они могут выходить на палубу, не мешая матросам работать?.. и тому подобное.

А вот к Николя Перро, человеку в меховой шапке, она, напротив, обращалась часто. Похоже было, что у него на корабле нет определенных обязанностей. Чаще всего его видели бродящим по палубе с трубкой в зубах. А потом он подолгу пропадал у Рескатора. Если Анжелике нужно было обратиться к кому-нибудь с просьбой, она передавала ее через Николя Перро, он же брал на себя труд сообщить ответ, смягчая при передаче то, что могло огорчить или задеть ее, потому что сам был человеком мягким и добродушным.

Так случилось и на пятый день пути, когда повара вместе с солониной принесли какое-то странное месиво с тошнотворным запахом, заявив, что все обязательно должны его съесть. Это вызвало возмущение пассажиров. Маниго счел блюдо подозрительным и отказался наотрез. До сих пор пища, сказал он, которую им приносили, была вполне сносной и в достаточном количестве. Но если сейчас их будут заставлять есть тухлятину, дети заболеют и их путешествие, едва начавшись, кончится всеобщим трауром. Лучше уж ограничиться солониной и жалким куском галеты, которые им давали до сих пор, – обычной пищей моряков.

Во время спора пришел старший матрос и закричал, что они должны есть все, что им дают, иначе им впихнут силой, держа за руки и за ноги.

Малорослый, похожий на гнома, непонятной национальности, боцман, должно быть, прошел жестокую моряцкую школу где-нибудь на севере Европы: в Шотландии, в Голландии или на Балтике. Он говорил на смеси английского, французского и голландского, и, хотя торговцы из Ла-Рошели владели этими языками, объясниться с ним было почти невозможно.

Анжелика снова поведала о своих затруднениях Николя Перро, пожалуй единственному существу на «Голдсборо», к которому можно было подступиться. Тот успокоил ее, но сказал, что приказы боцмана надо выполнить. Ведь это приказы самого Рескатора.

– Нас на корабле слишком много для того запаса продуктов, которые мы взяли на борт. Теперь надо строго рассчитывать рацион. На борту еще остались две свиньи, коза и корова. Но их берегут на случай болезней, всякое ведь может случиться. И капитан распорядился открыть бочки с квашеной капустой, он всегда возит ее с собой. Он уверяет, что капуста – превосходное средство от цинги, и это, черт побери, верно, ведь я уже дважды пересекал с ним океан и у нас в команде не было ни одного тяжелого случая болезни. Надо убедить ваших друзей, что все они должны есть ее каждый день понемногу. Таков приказ по кораблю. Те, кто бунтует, будут посажены за решетку в трюм. И там наверняка им впихнут их порции капусты силой, как гусям.

На следующий день, когда старший матрос пришел посмотреть своими голубыми глазками с ледяным блеском, которые странно бегали на его лице цвета вареного окорока, как они едят капусту, ему был оказан наилучший прием.

– Я все больше начинаю думать, что брошен судьбою в реку подземного царства, – заметил Мерсело, который относился ко всему с юмором образованного человека. – Взгляните-ка на это существо, извергнутое из преисподней… Конечно, в портах мы видели всяких типов, но чтобы такое подозрительное сборище оказалось на одном корабле… В любопытнейшее общество вы ввели нас, госпожа Анжелика…