Анжелика и ее любовь - Голон Анн

Анн Голон

Анжелика и ее любовь

Anne Golon

ANGÉLIQUE ET SON AMOUR

Copyright © Anne Golon – 1961

The Russian translation is done after the original text revised by the author.

© К. Северова (наследник), перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Часть первая

Путешествие

Глава I

Чувство, что за ней исподтишка наблюдают, вывело Анжелику из забытья.

Она рывком приподнялась в поисках Рескатора, того пирата, который вчера велел перенести ее сюда, на полуют, в эти богатые, убранные в восточном стиле апартаменты. Она чувствовала, что он здесь, но никого не видела.

Она находилась в том же самом салоне, где прошлой ночью ее принял Рескатор, когда она прибежала просить его о помощи. После бурных драматических событий последних дней покойная обстановка этой необычной каюты показалась ей на мгновение удивительным сном. Не будь рядом с нею Онорины, она подумала бы, что все это ей снится, но девочка была тут, она начинала просыпаться и потягивалась, словно котенок.

В полумраке поблескивали золотом едва различимые мебель и безделушки на ней. В воздухе витал какой-то запах, и Анжелика не без волнения узнала аромат, исходивший от Рескатора. Верно, он сохранил эту утонченную привычку с той поры, когда жил на Средиземном море, как сохранил пристрастие к кофе, коврам, шелковым подушкам.

Порыв холодного ветра ворвался в огромное окно, принеся с собой туманную влагу. Анжелике стало зябко. Она заметила, что шнуровка корсажа у нее распущена и обнажает грудь. Это смутило ее. Чья рука расшнуровывала его? Кто склонялся над нею в те минуты, когда она лежала в забытьи? Чьи глаза, возможно даже с тревогой, вглядывались в ее бледное лицо, в ее застывшие черты, в помертвевшие от усталости веки?

Потом, верно, он убедился, что она просто выбилась из сил и уснула, и ушел, распустив корсаж, чтобы ей легче было дышать.

Скорее всего, это был просто знак внимания, но он выдавал человека, привыкшего обращаться с женщинами – со всеми женщинами, каковы бы они ни были, – с любезной непринужденностью; эта мысль неожиданно вогнала Анжелику в краску. Она с негодованием вскочила и быстро привела себя в порядок.

Зачем он приказал принести ее сюда, почему не оставил с протестантами? Он что, считает ее своей пленницей, предназначенной для его утех, несмотря на презрение, которое выказал ей при встрече?

– Есть здесь кто-нибудь? – громко спросила она. – Вы здесь, монсеньор?

Ответом ей были лишь шум моря и всплески волн. Но Онорина тут же проснулась и села, покачиваясь со сна. Анжелика склонилась к дочери и ревнивым движением, порывисто, как всегда, когда ей казалось, что этой хрупкой жизни грозит опасность, взяла ее на руки.

– Иди ко мне, сердечко мое, – прошептала она, – и ничего не бойся. Мы уже в море!

Она подошла к застекленной двери и была очень удивлена, когда дверь без труда отворилась. Выходит, она не пленница…

На палубе было еще светло, но матросы уже зажигали первые фонари. По морю бежала легкая зыбь, и каким-то умиротворенным покоем дышал одинокий в пустынном океане пиратский корабль, словно совсем не он всего несколько часов назад подвергался смертельной опасности. Поистине, прелесть жизни ощущаешь тогда, когда близкая и почти неминуемая смерть пощадила тебя.

Сидевший на корточках около двери человек поднялся, и Анжелика увидела рядом с собой великана-мавра, который прошлой ночью приготовил для нее кофе. На нем был белый шерстяной марокканский бурнус, в руке он держал мушкет с прикладом, отделанным чеканным серебром, – такие она видела некогда у стражи Мулая Исмаила.

– А где мои спутники? – спросила она.

– Идем, – ответил он, – господин приказал мне проводить тебя, когда ты проснешься.

Как все корабли, предназначенные для фрахта или морского разбоя, «Голдсборо» не был приспособлен для перевозки пассажиров. Помещения под полубаком, отведенные для команды, были вполне достаточны для этой цели, но не больше. А потому эмигрантов разместили в одном из отсеков нижней, пушечной палубы, где стояли замаскированные орудия корабля-пирата. Спустившись по небольшому трапу, Анжелика оказалась в кругу своих друзей, которые уже начинали кто как мог располагаться среди покрытых полотном пушек. В конце концов, на их бронзовых лафетах вполне можно было пристроить нехитрый скарб.

День еще не совсем угас, но здесь, внизу, уже становилось темно, розоватый свет с трудом пробивался через открытый порт[1].

Не успела Анжелика войти, как к ней тут же бросились дети и друзья:

– Госпожа Анжелика! А мы уже и не чаяли увидеть вас…

И сразу посыпались жалобы:

– Здесь совсем темно… Нас заперли, словно пленников… Дети хотят пить…

В полумраке Анжелика различала их только по голосам. Громче всех звучал голос Абигель:

– Надо позаботиться о мэтре Берне. Он тяжело ранен.

– Где он? – спросила Анжелика, в душе упрекая себя за то, что совсем забыла о нем.

Ее провели к тому месту, где под открытым портом лежал мэтр Берн.

– Мы открыли порт, ведь раненому нужен свежий воздух, но он все равно до него почти не доходит.

Анжелика опустилась на колени перед раненым. В розоватом свете закатного солнца, которое еще немного освещало темное помещение, она смогла разглядеть лицо Берна и была поражена его бледностью и печатью страдания на нем, хотя Берн был без сознания. Дыхание у него было редкое и тяжелое.

«Он пострадал, защищая меня», – подумала она.

Сейчас в этом крупном мужчине, торговце из Ла-Рошели, который, утратив всю свою респектабельность, обессиленный лежал перед нею с обнаженными крепкими плечами и заросшей темными волосами широкой, словно у грузчика, грудью, было что-то трогательное. Расслабленный сном и болезнью мужчина.

Его спутники, совсем растерявшись, разрезали его запятнанный кровью черный сюртук, а рубашку порвали на бинты. В таком необычном виде он был просто неузнаваем. Между мирным торговцем-гугенотом, сидящим за конторкой над расчетными книгами в своей заваленной товаром лавке, и этим полуобнаженным мужчиной, казалось ей, пролегла глубокая пропасть. У нее вдруг мелькнула мысль, которая удивила ее, настолько она не подобала минуте: «А ведь он мог бы быть моим возлюбленным…»

Неожиданно он показался ей очень близким, уже словно принадлежащим ей, ее беспокойство удвоилось, и она нежно положила свою руку ему на запястье.

– Он так все время и лежит молча, не двигаясь?

– Да. Но его раны не кажутся нам тяжелыми. Ему саблей рассекли кожу на плече и с левой стороны груди. Раны немного кровоточат.

– Надо что-то делать…

– А что делать? – послышался злой голос доктора Альбера Парри. – У меня нет ни слабительного, ни клистира, и аптекаря поблизости нет, чтобы послать к нему за травами.

– Но вы могли бы захватить в дорогу свою врачебную сумку, мэтр Парри! – воскликнула Абигель с неожиданной для всех пылкостью. – Это было бы не так уж обременительно!

– Ка… как! – буквально задохнулся от возмущения доктор. – До сумки ли мне было, когда меня без всяких объяснений буквально вытащили из постели и втолкнули на этот корабль чуть ли не в ночной рубашке и колпаке, я даже глаз не успел протереть! И потом, в случае с Берном я не большой помощник. Я ведь не хирург.

Лорье, цепляясь за Анжелику, умоляюще спрашивал:

– Мой папа не умрет?

Чьи-то дрожащие руки теребили ее, она даже не понимала чьи – Онорины, Мартьяля или рýки матерей.

– Дети умирают от жажды! – не переставая твердила госпожа Каррер.

К счастью, их хотя бы не очень мучил голод, так как булочник щедро поделился со всеми своими бриошами; вот он-то, в отличие от доктора, не потерял в панике голову, и гонка через ланды не заставила его бросить свои припасы.