Случай - Иван Плахов

– Налейте мне водки, пожалуйста, – повторил вслух Адам последнюю мысль незнакомца, превратив ее в просьбу.

«Ха, какой же я умный, – самодовольно возликовал „попугай“ и, подойдя к ломберному столику с напитками у зеркала, налил из хрустального графина рюмку водки и с полупоклоном протянул Адаму, – Чем быстрей я тебя подпою, детка, тем покладистей и беспечней ты станешь, утратишь чувство реальности и до самого конца не догадаешься что тебя ждет».

Взяв из рук новоявленного ухажера рюмку, Адам загадочно ему улыбнулся и спросил:

– А сам как, выпьешь? – на что тот виновато улыбнулся, прижал обе ладони к груди и горячо его заверил:

– О, дорогуша, я не могу, у меня больная печень.

«Значит, рассчитываешь меня опоить», – усмехнулся про себя Адам, но лишь как можно более выразительно посмотрел на него, затем слегка закатил глаза кверху и, выдохнув, одним залпом опрокинул в себя всю водку.

– Ха-а-а, – резко выдохнул Адам, а «попугай» жадно сглотнул набежавшую слюну и одобрительно констатировал:

– До дна. Браво.

– Могу я еще икры? – капризно сморщив свой чувственный рот, спросил Адам.

– О, белла донна, все, что вы хотите. Могу я поцеловать вашу ручку, – засуетился итальянец и потянулся к его руке, но тот предусмотрительно сам протянул ее ему, поджав ладонь, и снисходительно поинтересовался,

– Как тебя зовут, полковник?

– Марчелло, моя донна, – взяв кончиками пальцев его кисть снизу, произнес он и слегка прикоснулся губами к его коже в легком полупоклоне, – Вам нравится мое имя?

– Что мне в имени твоем? – глупо хохотнул Адам и внимательно всмотрелся в сущность собеседника, обнаружив, что на самом деле его зовут Максим Мефиц: он латентный гомосексуалист, но боится признаться в этом; тайно дома переодевается в женское нижнее белье и часами разглядывает себя в зеркале; мечтая о мускулистом любовнике, самоудовлетворяет себя с помощью электровибратора до полного физического изнеможения, – Тем более, что ты врешь, как сивый мерин. На хрена я тебе, ты же к бабам равнодушен?

– Имя говорит все о человеке, – несколько уязвлено возразил ему лже-Марчелло, с легким испугом разглядывая Адамово лицо, будто пытаясь прочесть по нему, что он о нем знает, – мое, например, означает Молот. А как тебя зовут?

– Ну Франческа, – выдернув нетерпеливо свою руку из пальцев «попугая», бросил Адам и, поворотясь к нему спиной, попробовал вновь зачерпнуть указательным пальцем своей правой руки черной икры.

– Есть же ложка! – возмущенно вскричал лже-Марчелло и, стремительно подскочив к столу с яствами, сдернул салфетку с тарелки со столовыми приборами, лежавшей поверх них и скрывавшей их от взора Адама.

– О, спасибо, а я и не заметил, – обрадовался Адам, – пальцами как-то неловко. Мы же все-таки в Европе, а не в России, где все можно.

– Здесь также все можно, – услужливо заверил его «попугай», – но лучше есть ложкой. Так удобней. Так значит тебя зовут Франческой?

– Ага, – промычал Адам, с полным ртом икры, – а шо, ымя как ымя, м-м-м, вкусно-о-о.

– Да, и при этом очень дорого, – согласился с ним лже-Марчелло, – Может, еще водки?

– Не плохо бы, – прожевав икру, выдохнул Адам, – Неужели вы так едите каждый день: всякие там устрицы, мидии, лангусты, икра, пармская ветчина, пармезан? А у нас дома ни хрена нет, кроме квашеной капусты. Почему?

– Не знаю, – искренно признался «попугай», – Может, потому, что вы не умеете жить. Дед говорил, что Совдепия испортила русский народ. Безнадежно испортила. Но в этом доме не принято говорить о политике, только о любви. Ты очень красивая, Франческа, ты мне нравишься. Тебе нравится жить, как сейчас? Субитто! Долче витта, чики-пики, шик и блеск.

– Да, у тебя здесь шикарно, хотя и не в моем вкусе: слишком много стекла и зеркал. Канделябры также. Позолота. Попсово.

– Франческа, все, что было до встречи со мной, – это была не жизнь. Понимаешь? Это как черное и цветное, понимаешь?

– Нет, полковник, не понимаю. Говоришь загадками. Так водки нальешь?

– Ах да, водка, – вспомнил лже-Марчелло и растерянно хлопнул себя по лбу, – совсем забыл. Конечно, но налегать на спиртное, наверное, не надо, у нас долгий вечер, донна стасерра. Подойдя к столику с напитками, он взял хрустальный графин с водкой и, вернувшись к Адаму, обновил содержимое его рюмки.

– Ну вот, сразу видно, Марчелло, что ты интеллигентный человек: можешь ухаживать за дамой. Значит, ты дворянин?

– Да, русский дворянин, нобиле, очень влиятельный человек.

– Ну, будь! – жестом изобразив, что он чокается с ним, выдохнул из себя Адам с максимальной чувственностью, на которую только был способен его голос, и снова залпом выпил всю рюмку водки, после чего состроил умильную рожицу кокетливого недовольства, словно заправская кокотка.

– Так что ты там говорил про цветную жизнь? – томно протянул Адам, чувствуя, как горячая волна тепла из желудка начинает разбегаться по всему его телу.

– А, ну конечно, ведь только здесь и сейчас ты поймешь, что значит жить по-настоящему. Все, что было с тобой раньше, – это только прелюдия к тому, что ты здесь испытаешь.

– Правда-а-а? – слегка охмелев, протянул Адам, с нескрываемым удивлением взглянув на лже-Марчелло, который лихорадочно обдумывает, что бы ему еще такого пообещать, лишь бы только Адам окончательно доверился ему и пошел без малейших сомнений за ним туда, где его планируется изнасиловать и съесть.

Мысль о том, что скоро он сам станет едой для таких, как новоявленный Максим Мефиц, плохо монтировалась с шутовским обликом «попугая» и всей обстановкой вокруг: невозможно было представить, чтобы этот попугаистый самозванец оказался вурдалаком, питающимся свежей человечинкой и пьющим кровь на ужин в пышных декорациях венецианского дворца. Ему вдруг стало так обидно за то, что его так нагло, не скрываясь, обманывают, что у него на глаза сами собой навернулись слезы. Все его тело, чересчур чувствительное на эмоции, клокотало изнутри, словно перегретый паровой котел, горячей волной крови захлестывая мозг, отчего сознание его периодически меркло в водовороте трудно отличимых друг от друга смутных ассоциаций, связанных с понятием каннибализма, проплывающих перед его внутренним взором и мешая ясно мыслить. А этого-то как раз и требовал соответствующий момент, ведь сейчас решалась вся его дальнейшая судьба – или пан, или пропал.

Самое странное вместе с тем состояло в том, что одновременно со страхом его раздирало жгучее любопытство увидеть и познакомиться с сообществом каннибалов. Совершенно не к месту вдруг вспомнилась история с некрофилом, для которого он недавно проектировал склеп: некрофил был абхазом, у которого умер отец; он потребовал, чтобы Адам спроектировал саркофаг для его покойного отца в виде обеденного стола; стол он установил у себя прямо в гостиной и завтракал, обедал и ужинал прямо на останках покойника, а заодно и принимал всех своих многочисленных гостей, организуя для них пышные, изобильные пиры; свое желание есть на теле отца он объяснил Адаму тем, что таким образом чтит его память, ведь он косвенным образом соучаствует в его трапезах и до тех пор, пока его отец будет находиться за столом, – или в столе, но это, по сути, не важно, – изобилие не переведется в его доме, ибо он питается его энергией и взамен дарит ему удачу, договариваясь с духами потустороннего мира.

Странный атавистический взгляд на жизнь, давший Адаму неплохо заработать на абхазе, тогда показался ему смешным анахронизмом, но теперь, перед лицом грядущей опасности, заставлял задуматься над тем, а какому богу молятся все эти люди, собиравшиеся его съесть? И какому богу молился тот абхаз, искренно считавший себя христианином? Какому вообще богу молятся христиане, каждый день вкушающие кровь и плоть под видом вина и хлеба? Какому богу молятся евреи и арабы, приносящие ему гекатомбы человеческих жертв? И кто создал самого Адама, выплюнув в этот мир куском плотоядной протоплазмы? Карусель этих ужасных мыслей проносится по кругу у него в голове, заставляя волноваться в предчувствии неминуемой развязки всей истории, столь чудесным образом произошедшей с ним сегодня.

«Хотя бы испытаю, что такое женский оргазм, перед тем как меня съедят, – неожиданно для самого себя находит он утешительный аргумент, – говорят, что ради этого стоит удавиться. Кто говорит, чудак-человек? Никто, кроме тебя, до сих пор женщиной не был. Если я испытал экстаз просто от мыслей, что меня хотят, то что же будет со мной, когда я на самом деле испытаю физическую близость? Неужели я сойду с ума от счастья? Хотя бы это мне гарантировано, судя по грязным мыслям этого разноцветного мерзавца».

– Ты плачешь, донна? – удивленно выдохнул лже-Марчелло.

– Не обращай внимания… это от избытка чувств. Эмоции переполняют.