После бури - Фредрик Бакман

Петер вынужден был признать, что никогда так про хоккей не думал.

– То есть, по-твоему, если в юниорской команде есть звездный игрок, то все остальные должны существовать только ради него, чтобы как можно лучше его натаскать? Даже если команда из-за этого будет проигрывать?

– Естественно!

Петер засмеялся. Как бы ей объяснить, что она одновременно самый отзывчивый и наименее чуткий тренер из всех, которых он когда-либо знал.

– А почему парень сменил имя? Я и не знал, что он русский.

– Наполовину. Это значит, что один из родителей… – начала Цаккель таким голосом, будто Петер – очень маленький и очень тупой ребенок.

– Спасибо! Я понимаю, что значит «наполовину русский»! – вздохнул он.

– Сперва ты просишь меня все тебе объяснить, потом не даешь слова сказать… – удивленно пробормотала Цаккель.

Петер помассировал лоб.

– Если Александр не хочет ни за кого играть, с чего ты взяла, что он захочет играть за «Бьорнстад»? Что заставляет тебя так думать?

– Ты.

– Я? Ты же сказала, что тебе не нужна моя помощь. – У Петера вырвался такой глубокий стон, что на лобовое стекло брызнула слюна. – У меня такое чувство, как будто моя мама после смерти переродилась в хоккейного тренера.

– Что это значит?

Петер закатил глаза:

– Да нет, ничего…

– Знаешь, иногда ты говоришь загадками, – сказала Цаккель.

– Это я говорю загадками?.. Господи. Ты серьезно? Как я, по-твоему, смогу уломать этого парня перейти в «Бьорнстад»?

Вместо ответа Цаккель констатировала:

– Должно быть, у вас с женой все очень плохо.

– Прости?

Цаккель кивнула:

– Если ты только сейчас задаешь мне этот вопрос, значит, ты действительно искал повода уехать из дома.

– Зачем ты вообще просила меня с тобой поехать? – потеряв самообладание, огрызнулся Петер.

Цаккель ответила так, словно ответ лежал на поверхности:

– Потому что ты не победитель.

Петер долго, примерно с полсигары, таращился на нее.

– Зачем тогда я тут сижу?

Собрав все терпение, на которое была способна, Цаккель ответила:

– Я планирую взять в команду победителя, потому что хоккеисты следуют за победителем. А победители что делают, знаешь?

– Нет.

– Победители следуют за лидерами. Поэтому ты здесь.

* * *

Когда Мира открывала дверь на веранду, пальцы у нее были перепачканы в земле. Петер уехал с Цаккель, Лео ушел в школу, Маю из-за похорон отпустили гораздо надольше, чем требовалось, – директор, видно, решил, что Бьорнстад находится в другой стране, – поэтому она была где-то с Аной. Мира осталась дома одна. Но Фрак все же вошел не с улицы, а через сад. Они сидели в кухне, опустив жалюзи, и ели хлеб, который только что испек Петер.

– Как ты вообще? Как дети? – начал Фрак, и Мира закатила глаза.

– Фрак, я тебя умоляю, ты поэтому сюда как шпион проник? Мы знаем друг друга слишком давно, чтобы начинать этот разговор с вранья. Можно подумать, тебе есть хоть какое-то дело до детей.

– Вранья? – ужаснулся Фрак. – Я тебе когда-нибудь врал?

– Да нет, пожалуй, никогда. Разве что без остановки при каждой встрече с тех пор, как мы познакомились двадцать лет назад… – ответила Мира с улыбкой, и Фрак засмеялся.

Это его фирменный прием: чуть что, смеяться, громко и заразительно, и никогда не отступать.

– Окей, окей, Мира. Давай серьезно! Как я тебе уже говорил: нам в правлении нужен юрист. У нас возникли небольшие проблемы с местной газетой. Не знаю пока, что они накопали, но я должен… вернее, ты должна… подготовить нас к худшему. Мне надо знать, насколько плохи наши дела, если… кое-что всплывет на поверхность.

Мира устало покачала головой и начала разливать кофе.

– Отвечу тебе прямо, Фрак. Ты не представитель клуба, ты не сидишь в правлении, ты только спонсор. Ты не можешь нанять меня от их лица.

Фрак беспечно взмахнул руками, чуть не опрокинув чашку:

– За это не беспокойся. Просто взгляни на то, что я хочу тебе показать, окей?

Он вывалил на стол бумаги, и Миру охватили дурные предчувствия. В начале разговора ее бесило, как по-разному они с Фраком смотрят на мир, в конце встречи она будет ненавидеть себя за то, насколько они похожи.

61

Дым

Главный редактор и ее отец сидели на дешевых раскладных стульях на грязной крыше здания, где размещалась редакция газеты. Здание было не слишком высокое, но располагалось на пригорке, так что панорама открывалась неожиданно широкая. День еще не перевалил за середину, но свет уже убывал и холод неотвратимо сковывал в людях то малое, что успело растопить солнце.

– Чего ты смеешься? – поинтересовалась главный редактор.

– Когда ты была маленькой и я спросил тебя, где бы ты хотела жить, ты сказала, в Нью-Йорке. Так вот – это не совсем Нью-Йорк, детка, – ответил отец.

В домах понемногу загорались окна, по улицам ехали редкие машины, из леса, как напоминание о буре, еще доносилось жужжание бензопилы. Но природа уже начала приходить в себя, человек тоже, и несгибаемость обоих невольно восхищала главного редактора. Она взглянула на отца, курившего трубку. Она помнила этот запах с детства, а также то, что это всегда было хорошим знаком. Отец курил трубку только когда не собирался пить.

– Спасибо, что не пьешь, папа, – тихо сказала она.

Уголки его губ с некоторым усилием изогнулись в улыбке.

– Я больше не могу пить и работать одновременно. Во всяком случае, хорошо работать не могу. Слишком я стар, чтобы драться пьяным.

Она улыбнулась:

– Знаю: ты думаешь, я унаследовала от тебя все самое худшее…

– Кто так точно думает, так это твоя мама, – пробормотал он.

– Нет. Мама знает, что кое-что из твоих лучших качеств мне тоже перепало. Хуже ты ей нагадить не мог.

Отец сипло рассмеялся:

– Ты охрененный главный редактор, детка. Мне до тебя далеко. Для этого нужно, чтобы люди тебе были небезразличны. Это ты унаследовала от нее.

Она закрыла глаза и втянула табачный дым. Бо́льшая часть ее детства прошла мимо него. Тогда они не понимали друг друга, но теперь понимают, в детстве ей не хватало отца, зато став взрослой, она обрела друга. Компаньона. Интересно, согласилась бы она поменять одно на другое, будь у нее такая возможность?

Отец раздраженно поежился.

– Что это там стучит? Такое ощущение, что чайка в вентиляционной трубе застряла… – пробормотал он и привстал посмотреть, но стул оказался слишком шаток, а сам он – слишком стар для таких глупостей, поэтому тут же обреченно опустился обратно.

– Это просто дети играют в мяч у гаражей, – привычно ответила дочь.

Он напряг слух. Судя по голосам,