Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

– Ох, – зевнул Елень, широко открывая рот. – Жалко, что у нас сегодня наступление. – Он сладко потянулся. – Приснилась такая славная девушка и говорит: «Только тебя люблю, Густличек. Свадьба будет…» Разбудили меня, и не знаю теперь, когда она будет, – жаловался он вставая. Затем, смочив руки росой, протер лицо и шею.

– В первое воскресенье после войны, – заверил Кос. – Иди сюда и посмотри. – Он взял Еленя за рукав и подвел к Григорию.

– Неплохо, – похвалил Густлик. – Но если бы меня пораньше разбудили, то я бы вам еще лучше рисунок сделал. А это что такое? – показал он пальцем на белые линии, бегущие по обе стороны от когтей орла.

– Польский орел и грузинские горы. Ведь Саакашвили рисовал.

– Ну пусть так, – согласился Густлик, поднимая столб на плечо. – Где ставить будем?

– Идемте. – Кос двинулся первым с саперной лопатой в руках и задержался над откосом. – Здесь.

Быстрыми взмахами лопаты он углубил небольшую воронку от гранаты. Шарик помогал, разгребая землю лапами. Густлик установил столб. Григорий и Томаш кинули в яму несколько камней. Кос подсыпал землю, а товарищи утрамбовывали ее; сверху положили большие куски дерна, снятого с бруствера окопа для танка. Когда все было готово, они отошли на несколько шагов, чтобы посмотреть издали.

– Экипаж!

Кос подал команду спокойно, не повышая голоса, и сам встал по стойке «смирно», отдавая честь. Томаш и Григорий – тоже. Густлик стоял с непокрытой головой. Шарик присел и замер.

Именно в эту минуту со стороны костшинского плацдарма послышался гром артиллерийской подготовки, которая обрушилась на немецкие позиции, расположенные в десяти километрах к югу.

– Началось, – сказал Кос. – Какое сегодня число?

– День Херменегильды был в пятницу, сегодня понедельник. Значит, шестнадцатое, – подсчитал Елень, поплевал на руки и вытер их.

Томаш посмотрел на вспыхнувший горизонт, на небо, перечеркнутое огненными стрелами, и украдкой перекрестился.

– Много наших погибнет, – шепнул он механику, но так тихо, чтобы другие не слышали.

Саакашвили слегка кивнул головой и продолжал рассматривать ветки деревьев с едва распустившейся молоденькой листвой, которая начала дрожать от звука далеких разрывов.

Прибежал связной от пехотинцев и доложил командиру танка:

– Гражданин сержант, у нас начинается через пятнадцать минут, а пять минут спустя вместе начнем двигаться к переправе.

– Хорошо, – ответил Кос, постоял еще минуту с наморщенным лбом, что-то высчитывая в уме, а затем сказал: – Две тысячи пятьдесят пять.

– Чего две тысячи? – спросил Саакашвили.

– Две тысячи пятьдесят пять дней с момента нападения на Вестерплятте.

Вдалеке все сильнее громыхала артиллерийская канонада. На участке 47-й советской и 1-й польской армий еще царила тишина, но уже свертывались маскировочные сети над насторожившимися минометами, поднимались из походного положения стволы различных калибров, направляя черные жерла на противоположный берег. Пехотинцы затягивали ремни, примыкали штыки, загоняли патроны в патронники.

Снова прибежал запыхавшийся связной, молча подал командиру листовку и скрылся.

Экипаж сгрудился вокруг Янека. Шарик вскочил на броню, просунул свою любопытную морду между головами танкистов и заглядывал через плечо командира.

– «Генералам, офицерам, подофицерам и солдатам Войска Польского! – читал Кос при свете занимавшейся зари. – Товарищи по оружию! Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина…»

Он на минуту остановился, чувствуя, как от волнения к горлу подкатывает ком. От ближайших окопов доносился звучный голос Константина Шавелло, читавшего ту же самую листовку.

– «Храбрые солдаты! – читал он нараспев. – Призываем вас к выполнению этой боевой задачи со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой». С честью и славой, – повторил Шавелло и добавил от себя: – Вот как нам, гражданам Польши, русский маршал пишет: «От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его. Вперед, на Берлин!»

Кос взглянул на часы – стрелка приближалась к трем часам двадцати минутам, – а затем долго смотрел на членов своего экипажа, не слыша слов сержанта Шавелло…

Холод все сильнее сдавливал виски. Окружавшая тишина вызывала нетерпение. Первая команда «Огонь!» – а затем вспышка и гул залпов принесли облегчение. Стремительно нарастал ураган выстрелов, криков, взрывов. И тогда Кос рукой подал команду «К машине!».

Танк с цифрой 102 на башне вышел на откос и остановился у пограничного столба с белым орлом на красно-оранжевом фоне, с орлом, который рвался в полет с вершины грузинской горы. Танк открыл огонь по другому берегу Одера, где частые разрывы покрывали низинные, изрытые окопами поля и неровные скаты насыпей. Укороченный ствол пушки изменил внешний вид танка, и неосведомленный человек мог бы подумать, что это оружие нового образца.

Из окопов, из леса, окружавшего танк, стали выбегать солдаты. Сержант Шавелло, постучав прикладом по броне, крикнул в сторону открытого верхнего люка:

– Танкисты, давайте с нами!

По крутому склону пехота скатилась вниз, а за нею, разрезая песок, словно корабль воду, двинулся танк. Химики прикрыли реку дымовой завесой, и при ясном уже свете дня видны были люди, бредущие по пояс, по грудь в клубах все сгущающегося дыма.

Дым прикрывал и «Рыжего». Янек, высунувшись из башни, подсказывал водителю, который почти ничего не видел:

– Влево. Еще чуть-чуть… Хорошо. Тише… Стоп!

– Готово. Малый вперед! – кричал сапер с парома.

– Вперед! – повторил Кос.

Офицер, руководивший переправой, пятился назад и руками показывал, какую гусеницу привести в движение, какой притормозить. Сквозь дым было видно лишь его грудь, голову и руки. По скрипу бревен экипаж «Рыжего» определил, что танк взошел на помост, а по плавному покачиванию, что они уже на пароме. Когда Саакашвили выключил двигатель, танкисты услышали плеск воды.

– Давай, давай! – кричал сапер.

Резкое тарахтение моторок доносилось сквозь стихающий уже грохот артподготовки. Паром дрогнул, от помоста поплыла башня, окруженная нечеткими фигурами саперов и пехотинцев.

С противоположного берега долетели первые снаряды неподавленной немецкой батареи. Разрывы всколыхнули берег, воду, прорвали дымовую завесу. Паром начало сильно качать.

– Все еще бьют, – заметил Густлик, разглядывая берег в перископ.

– Вслепую бьют, – ответил Кос.

– Глаза болят от дыма, и в горле першит, – пожаловался Григорий. – Вам наверху легче.

– Так иди сюда. Пока плывем, тебе все равно нечего там делать. И Томаша забери.

– Я не пойду, – заявил Черешняк. – Дым как дым…

Они втроем стояли у перископов, глядя на желтоватые клубы дыма, медленно плывущие над рекой. На противоположном берегу теперь уже только изредка гремели разрывы. Неожиданно они выплыли из густой завесы дыма. С моторных лодок, тянувших паром, застрочили ручные пулеметы и начали поливать немецкие окопы длинными очередями.

Окопы молчали, но из бункера, построенного в береговой дамбе, блеснул огонь орудия, стрелявшего прямой наводкой. Танкисты не услышали даже свиста снаряда – волной первого взрыва перевернуло одну из буксирующих лодок. Секунду спустя «Рыжий» дал ответный выстрел. Расчет был неточен: снаряд не долетел, взметнув вверх фонтан прибрежной грязи и песка.

Второй снаряд из бункера разорвался у парома – осколки пробили левый борт моторки, буксирующий трос ослаб и провис, лодка начала погружаться в воду.

Следующие два снаряда Кос всадил прямо в бункер, вверх взлетели искореженные бревна.

Паром, лишенный тяги, начал медленно разворачиваться, силой отдачи после выстрелов его опять отнесло в полосу дыма. Танкисты услышали голос сержанта Шавелло и увидели, что пехотинцы сбрасывают на воду резиновые понтоны и самодельные плоты и под прикрытием огня танка гребут что есть силы к западному берегу.

Оставшись одни, танкисты дали еще несколько очередей из пулемета и послали на берег шесть или семь осколочных снарядов. Видно было, как пехотинцы на подручных средствах добрались до мелководья, как бегут они по колено в воде, ведя огонь из автоматов. Потом все опять окутало дымом.

В густом облаке дыма течение уносило паром с танком, медленно разворачивая его. Треск очередей вступившего в бой десанта постепенно стихал.

– Так нас и к Гданьску отнесет, – неожиданно сказал Томаш и рассмеялся собственной шутке.

– Скорее, к Щецину, – буркнул Кос и приказал: – Проверь, Густлик, что там, на пароме.

Елень открыл люк, спрыгнул с брони и, обойдя танк кругом, заглянул в понтоны.

– Никого, – доложил он высунувшемуся из башни Косу. – Вот нашел два багра. – Он показал два шеста с железными наконечниками.