Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Шарик гавкнул от радости, что скучная работа кончилась. Кос взобрался на танк и заглянул внутрь башни: по другую сторону от только что отремонтированной пушки, левее прицела, были прикреплены ордена и фотография, с которой смотрел первый командир танка. Во время ремонта на фотографию упала капелька масла, она медленно сползала вниз. Кос осторожно снял ее пальцем. Рядом весело залаял Шарик.

– Ничего-то ты, глупый, не понимаешь, – буркнул Кос, но оказалось, что он был не прав: лай овчарки извещал о возвращении Еленя и о скором обеде.

– Экипаж, обедать! – закричал Густлик из-за танка.

Кос повернул голову, потому что Елень, поставив на траву два котелка, наполненных дымящимся мясом, и положив вещмешок с хлебом и консервами, начал выбивать на жестяном термосе барабанную дробь.

– Янек, давай этот балахон на подстилку!

Кос отложил ключи и стряхнул брезент, в центре которого белой краской четко был нарисован знак, предупреждающий о химическом заражении. После этого он расстелил брезент в тени сосен. Томаш расставил котелки, нарезал толстыми ломтями хлеб и разложил их на чистом льняном полотенце. Шарик улегся в нескольких шагах под деревьями, делая вид, что не голоден: пусть сначала экипаж поест, а потом уж и он закусит тем, что останется…

– Ну и густой же здесь лес! – Елень наклонился к Янеку, продолжая откручивать крышку термоса. – Больше пушек, чем деревьев. Если захочешь по нужде в кусты – черта с два: под каждым если не танк, то пушка, если не миномет, то штаб. Разговор у кухни был, будто армия наша переправляться через реку не будет: русские по дружбе нас на свой плацдарм по мосту пустят. Мы даже ног не замочим…

И, желая показать, как они обойдут противника, если будут атаковать с соседнего плацдарма, он чуть не опрокинул термос и не разлил содержимое.

– Осторожней! – сказал Кос.

– С фланга по фрицам! – Елень подул на ушибленные пальцы и добавил со злостью: – Обед притащил, про стратегические планы толкую, а ты – как бревно.

– Не до веселья теперь.

– А что случилось?

– «Рыжему» ствол будут пилить. – Кос показал глазами на приближающегося вместе с Григорием хорунжего.

– Ствол? Нашему «Рыжему»? – угрожающе переспросил Густлик. – Да я этого фрайера… – И он сжал кулаки.

– Не смей! – Кос положил ладонь ему на плечо.

– Раз надо, значит, надо! – согласился Елень в сразу же добавил: – Подожди. Попробуем по-хорошему. У нас там кое-что припрятано.

Тем временем оружейник подошел к брезенту, улыбнулся и спросил:

– Угостите?

– А как же, пан хорунжий! – Елень вскочил, усадил оружейника на почетное место и налил ему в котелок супу. – Суп гороховый, с салом, прямо с кухни. Пахнет! И густой, как и положено перед наступлением. Томек, подай-ка хлеб.

– Теплый еще, – поблагодарил механик и уже хотел было поднести ложку ко рту, но Густлик придержал его за руку:

– Минуточку. – Видя недоумевающий взгляд офицера, добавил: – Айн момент, как ответила гадалка Гитлеру на вопрос, сколько ему осталось жить.

Он подбежал к танку, нырнул в открытый люк и вылез со старой бутылью, найденной в подвале дворца Шварцер Форст. Потом наполнил два стакана, которые принес Саакашвили.

– А вам на том берегу дам выпить, – заявил Густлик в ответ на умоляющие взгляды друзей. – Гражданин хорунжий, будьте здоровы, как наш «Рыжий».

– Будем здоровы. – Хорунжий посмотрел сквозь стакан на свет, выпил, смакуя вино, и ответил со знанием дела: – Старое… Старше, чем весь ваш экипаж.

– Я думаю, вам бы, наверное… – начал Густлик, вытирая ладонью губы, – я говорю, вам бы ведь не понравилось, если… ну, понимаете… если бы вам что-нибудь отрезали? – хитро добавил он, заглядывая мастеру в глаза.

Тот молчал, целиком занятый едой. Кроме обычного фронтового гула, может быть более нервного перед наступлением, чем обычно, доносился теперь частый стук топоров – это саперы готовили переправочные средства.

Янек свистнул. Шарик подошел к танку, вернулся с миской и получил свою порцию.

Гулко завыл тяжелый снаряд и разорвался в лесу, в нескольких десятках метров. Все пригнулись, а Томаш пододвинул гармонь к сосне. Крупный осколок упал на середину брезента и разорвал ткань. Черешняк быстро схватил его, но еще быстрее бросил и начал ругаться, дуя на обожженные пальцы:

– Черт! Брезент испортил, теперь протекать будет.

– Саперов – как дятлов, – произнес техник, накладывая себе мяса и каши. – Что ни день – переправа.

– Гражданин хорунжий, – Янек вернулся к делу, о котором ни на минуту не переставал думать, – мы ведь на «Рыжем» с самого начала. И не бросили его, хотя нам давали новый танк, с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой.

– Мотор сменили, – вставил Григорий.

– Каждая царапина у него на броне – вот как на теле, – добавил Елень.

Хорунжий отставил котелок и протянул руку к ближайшему из них:

– Автомат!

Взяв поданный ему Густликом автомат, он сунул в ствол кусочек кости и, возвратив оружие, сказал:

– На, стреляй!

– Так ведь разорвет, – возмутился Елень. Он выбросил кость и, вынув из кармана платок, начал старательно чистить дуло оружия.

– А того не понимаете, что пушку вашу тоже разорвет. Знаю, что вас мучает. Я сам еще сопляком на завод пошел. Когда работал, то мне приходилось ящик подставлять, чтобы до станка дотянуться. Если машину любить, если за ней ухаживать и не обижать ее, она отблагодарит. Но с вашим «Рыжим» иначе чем пилой не обойдешься. Ни времени, ни запасных частей. А через несколько дней на плацдарме получите новый ствол…

Из-за деревьев выбежал запыхавшийся Вихура, в шапке, сдвинутой на затылок, в расстегнутом у горла мундире.

– Ребята! – закричал он издалека. – Не дали мне патрули прямо к вам подъехать, пришлось оставить мою развалину метрах в пятистах отсюда. Привет! Хорошо, что к обеду успел! – добавил он, видя расставленные котелки и термос. И только тогда заметил офицера.

– Извините, гражданин хорунжий, не заметил. Капрал Вихура. Разрешите?

– Садитесь, – прервал его мастер и жестом указал место.

– На, бери. – Елень протянул шоферу котелок. – Самая гуща, со дна.

– И он воткнул ложку, показывая, что она стоит.

Вихура ел молча, посматривая по сторонам.

– Ну, за работу! – Оружейник повернулся к Григорию. Оба встали и подошли к танку. Хорунжий свернул самокрутку, прикурил и, взяв ножовку, стал примериваться к стволу.

– Чего это он? – спросил Вихура. – Рехнулся?

– Досталось нам от «пантеры». Теперь пилить нужно, – со злостью пояснил Янек.

– Дело табак. – Вихура кивнул головой и засунул в рот кусок говядины. – Тринадцатое…

– С полным ртом не разговаривают, – начал поучать Елень.

– Тринадцатое, говорю, несчастный день…

– А все-таки не ушли фрицы от нас.

Раздался скрежещущий звук распиливаемого металла. Все вздрогнули, но никто не посмотрел в ту сторону.

– Столько несчастий в один день! Ротмистр ранен, «Рыжего» покалечили. И с Марусей ты не встретился…

– Чепуха. Предрассудки, – возразил Кос.

– Ребята, – сказал Вихура почти шепотом, – я слышал, как генерал в штабе говорил, что вы будете переправляться с первой дивизией.

– По мосту? – спросил Янек.

– Нет, на пароме. Перед дивизионной артиллерией. Я вас прошу, не рвитесь вы уж очень вперед…

– А я тебе советую не выезжать из окопа! – сердито крикнул Янек. Его все больше раздражал скрежет стали. – Зачем ты вообще сюда притащился?

– Не кричи на меня, заикой сделаешь, – отрезал Вихура. – Я приехал, чтобы сказать вам, где Огонек. Хотел подбросить, но если ты так кипятишься… – добавил он вставая.

– Подожди, – попросил Кос и повернулся к Еленю: – Нельзя, конечно, отлучаться от машины, но Маруся была у моря, ждала…

– Успеешь за час туда и назад? – спросил Густлик шофера.

– За полтора.

– Э-э, рискнем! Езжай, командир, мы тут пока за тебя…

Кос вскочил на ноги и потащил Вихуру в лес. Вдогонку за ними бросился Шарик.

– Должен же Янек ее повидать, – пояснил Елень Черешняку. – А то у танка полствола, а у командира полсердца.

– Пан плютоновый… – начал Томаш.

– Чего тебе?

– Хорунжий обещал дать нам за рекой новый ствол.

– Ну, обещал.

– А откуда он возьмет?

– С разбитого танка.

– А если наш разобьют?

– С нашего ствол не снимешь – обрезанный.

Елень со злостью мотнул головой и закрыл ладонями уши, чтобы не слышать резкого скрежета металла и глупых вопросов. Ясно ведь как божий день – в каждый танк может попасть снаряд, каждый танк может сгореть, и нечего об этом болтать. Несмотря на жару, Елень напялил на голову шлемофон и затянул ремешок под подбородком. Оградив себя таким образом от мира звуков, он лег под сосну и закрыл глаза.

Солнце, проникая сквозь ветви, чуть пригревало его щеки, а апрельский ветерок ласкал их, как когда-то давным-давно на лесных полянах Бескид. Затосковал Густлик по дому, которого не видел уже четыре года. И хотя он знал из писем, что отец и мать его живы, тоска была столь острой, что он почувствовал комок в горле и боль, как от раны.