Заре навстречу - Вадим Кожевников

Интеллигентный человек, я же объяснял ему: нет у нас одиночных камер, и заискивающе обращаясь к Зеленцову: — Нельзя ли ночлег у нас обеспечить трем товарищам? Прибыли из волости, а ночевать негде.

— Да что здесь, постоялый двор?

— Надо же нм где-нибудь ночевать, но, с другой стороны, я не знаю, имеем ли мы право ставить своих заключенных в более стеснительные условия.

— К стенке их надо ставить, — уныло заметил Зеленцов. — Они из-за угла нам в спину стреляют.

Сапожков снял очки, протер стекла пальцами, снова падел и заявил решительно:

— " Мы не должны руководствоваться даже естественным в таких случаях чувством мести. В классовой борьбе нередки случаи, когда преступником является не тот, кто совершил преступление, а тот, кто побудил совершить его.

Кабинетом начальника тюрьмы и его заместителя был самый обычный каземат. В глубокой амбразуре под потолком — зарешеченное окно. Керосиновая лампа — в нише над дверью — в сетке из толстой проволоки под замком. Наглухо приделанные к полу железные койки, откидной столик, в углу параша с тяжелой деревянной заслонкой.

Зеленцов тоскливо жаловался:

— Не могу здесь спать. Будто сам посаженный.

— Ну что вы! — удивился Сапожков. — Камера отличная, почти нет сырости. — Проведя ладонью по кирпичной стене, показал: — Видите, чуть влажная. Обычно, знаете, грибковая плесень чуть не до потолка. Сырость — источник ревматических заболеваний.

И со странным удовольствием стал предаваться воспоминаниям о тюрьмах, в которых ему приходилось сидеть.

— Старинные казематы имеют свое преимущество, — разглагольствовал Сапожков. — Слышимость менее значительная. В Крестах у меня сосед был, опустился, кричал по ночам, а оказался отличным шахматпстом. Мы с ним целые ночи напролет играли.

— Вас, что же, с ним в одну камеру свели?

— Нет, зачем, стучали через стенку. Применяли самый элементарный азбучный код, ну и перестукивались.

— Вот что значит культурные люди! — со вздохом произнес Зелепцов и, небрежно ткнув рукой в стенку, заметил: — А эти наши, дал газету, а они, извините, для параши только пользуются. Вот Голованов, сколько он на своем прокурорском веку хороших людей пересагкал, а ничему у них не научился. Постучите ему — не поймет.

Ян Витол часто поручал Сапожкову производить обыски.

Деликатный и застенчивый, Петр Григорьевич, предъявив ордер на обыск, тщательно вытирал в передней ноги о половичок, потом сконфуженно, с извинением просил ключи от ящиков стола, шкафов, долго, бережно и неловко укладывал обратно вещи. Как-то, свалив с подставки красного дерева вазочку, он так смутился, так извинялся, так неловко совал деньги владельцу за разбитую вазочку, что красногвардейцам, сопровождавшим Сапожкова, стало за пего совестно. Обнаружив в томе собрания сочинений Жуковского лежавший внутри вырезанных квадратом страниц маузер, Сапожков, негодующе всплеснув руками, воскликнул:

— Какое кощунство!

На квартире прокурора Голованова под полом нашли японские карабины, густо покрытые заводской смазкой, и список участников террористической подпольной контрреволюционной организации. Когда обыск был закончен и арестованного усаживали в сапн, к Сапожкову подошел дворник Голованова.

— Будьте так снисходительны, ребенок помирает. Вы же фельдшер, может, взглянете.

— Одну минутку, товарищи, — сказал Сапожков красногвардейцам и, разведя руками, объяснил: — Пренебрегать медицинским долгом не имею права.

В дворницкой сторожке было темно. Сапожков сказал сердито:

— Что же вы больного ребенка в темноте держите!

Полез в карман за спичками; очевидно, шаря в карманах, он машинально склонил голову, при выстреле обернулся и второй пулей был ранен. Но у него хватило сил обезоружить дворника.

Дворником оказался переодетый жандармский ротмистр Курослепов.

Осмотрев с помощью ручного зеркала выходное отверстие пули, Сапожков успокоительно сказал красноармейцам:

— Только травматическое повреждение мышечных тканей. — Попробовал было поднять руку, но на лбу выступили капельки пота. Пересилил боль, поднял руку и констатировал: — Функции плечевого сустава не нарушены, — скосив глаза на сырое от кровп полотенце, добавил: — Кровоизлияние не очень значительное, — и, подняв палец, сообщил: — Вот если бы была задета артерия, тогда возможен даже летальный исход.

В больнице он пролежал меньше недели, заявив, что он медик и будет продолжать лечение амбулаторным путем, с помощью собственных знаний. От жены он попытался скрыть, что ранен.

Когда она спросила, почему он так плохо выглядит и что у пего с рукой, сказал:

— Понимаешь, ревматизм: очевидно, выбрал для кабинета сырую камеру.

— А почему от тебя так несет йодоформом?

Сапожков пожал плечами, рассудительно объяснил:

— Ну, я же все-таки медик и мне приходится иметь дело с самыми различными медикаментами.

Сапожков любил медицину, благоговейно уважал врачей и каждый раз говорил:

— Черт возьми, когда же я в университетский город попаду! Два года — и я врач с дипломом.

Ян Витол утешал его:

— А вот когда будет здесь университет, тогда и кончишь.

Но Сапожков переоценил свои медицинские познания:

рана загноилась. Павел Андреевич Андросов оперировал Сапожкова без хлороформа, так как выяснилось, что у него больное сердце. Во время операции Сапожков стонущим голосом беседовал с хирургом, а тот, чтобы отвлечь, вовлек его в медицинскую дискуссию, в ходе которой Сапожков, к удивлению Андросова, обнаружил обширные знания.

Когда Рыжиков пришел проведать Сапожкова, Андросов сказал с возмущением:

— Это варварство — так недооценивать медицинские способности человека! Вы могли бы приобрести очень дельного врача.

Сапожков смутился, бледные щеки его порозовели.

— Ну что вы, Павел Андреевич, я ведь, в сущности, дилетант.

Когда Варвара Николаевна пришла в больницу, она очень рассердилась на мужа:

— Как ты смел от меня скрывать, что тебя ранили?

— Варенька, — тихо сказал Сапожков, — ты ведь у меня фантазерка, зачем же волновать тебя!

— Ох, Петька, какой ты глупый! — И, прижавшись щекой к лицу мужа, она произнесла совсем тихо: — Ты мой и самый лучший на свете.

— Варенька, не нужно меня переоценивать, — рассудительно сказал Сапожков. — Ты должна лучше других видеть мои недостатки.

— Ну ладно, вижу, вижу…

— Тогда хорошо, — с облегчением вздохнул Сапожков и добавил поучающе: Если человека идеализировать, всегда возможна угроза разочарования.

— Ах, Петр, — устало произнесла Сапожкова, — ну что ты все философствуешь!

— Варенька, — наставительно произнес Сапожков. — Человек — существо мыслящее.

Варвара Николаевна взяла мужа за унт и, приближая к его лицу свое лицо, произнесла самым нежным, самым своим певучим голосом:

— А ты — мое самое дорогое существо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Папа пришел в транспортную контору проводить маму, уезжавшую с обозом за хлебом. Вместе с мамой ехали шестнадцать рабочих. Они везли подарки: пять тысяч штук кирпичей, полные сани красиво обожженных Хрулевым глиняных горшков, завернутые в рогожи тюки книг, ящик железных зубьев для борон, два ящика гвоздей, тяжелые лемехи, связанные в стопу ржавой железной проволокой.

На сани, в которых должна была ехать мама, был водружен большой, плетенный из черемуховых ветвей короб с овальным лазом. Внутри этого короба будет сидеть мама, и никакая пурга ей не страшна.

В провиантских санях стояла кадка с тестом и колонкой белых кругов мороженого молока. Сушеные окуни свалены в угол кучей, как щепки. Хомяков с озабоченным лицом проверял сбрую, тщательно осматривал коней и давал суровые, короткие приказания. Он очень беспокоился, чтобы народнохозяйственные кони выглядели не хуже, чем крестьянские, поэтому велел еще раз вычесать всем хвосты и гривы, "пройтись скребницей и щеткой по всем статям". Тайком от всех он помазал копыта коней черной краской, выпросив ее у шорника.

Тима помогал запрягать коней и говорил громко, чтобы мама слышала, каким он стал образованным в конском деле:

— Вы Серко коленом в брюхо поддайте. Он нарочно тужится, когда подпругу затягивают. А то сползет потом седелка или начнет на ходу прыгать и сделает набоины.

Белужин принес охапку березовых поленьев и, свалив в провиантские сани, сказал:

— Если во вьюгу заплутаются, костер сложат, обогреются. — Отряхивая с груди тонкие белые лоскуткп бересты, признался с огорчением: — Опять меня Хомяков презирает. Привязал я колокольцы, а он говорит: "Скидывай обратно!" Мол, звоном бандитов созывать только.

А я для торжественности хотел.