Заре навстречу - Вадим Кожевников

— Возможно, — не совсем уверенно отвечал Ян. — Боязнь народа, презрение к народу вызывают у иных субъектов позывы к личному диктаторству, вот и устраивают заговоры. Хотя Вазузин сознался и кое-что рассказал, самое важное показание он дал после того, как я ознакомил его со списком их временного правительства. Его фамилии там не было. И представь: обиделся, рассердился и все выложил. И даже своих предателями назвал. В психологии у них сидит это стремление к личной власти.

Поэтому с такой подлой жестокостью и действуют и зверски убивают.

Папа сказал задумчиво:

— Две тысячи четыреста лет назад Протагор писал:

"Человек — мера всех вещей".

— А что является мерой человека, он не сказал?

— Не помню.

— Где ж помнить! Сам говоришь: две тысячи четыреста лет назад. Так я тебе скажу: мерой человека может быть только человек.

— Именно так, — согласился папа. — Вот слушай, это, так сказать, почти гимн. — Он порылся в своей пухлой, поношенной записной книжке и торжественно прочитал: — "Будущее светло и прекрасно, любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее сколько можете перенести", — и пояснил благоговейно: Чернышевский.

— А ну, скажи еще раз, — жадно попросил Ян, — Обожди, я запишу. Ой, как хорошо сказано!..

И присев у табуретки, низко склонившись, Ян начал писать.

Однажды ночью Ян пришел, вынул из кобуры наган, выбил из барабана шомполом пустые гильзы и стал сердито чистить револьвер тряпочкой, намоченной керосином. Заложив новые патроны, засунул наган в кобуру, потом очень долго мыл руки под умывальником.

Папа спросил шепотом:

— Ну, как?

Ян нервно передернул сильным плечом:

— Силантьева и Чистякова пулеметом с чердака прямо во дворе положил, сволочь.

— А его поймали?

— Застрелил на чердаке, — глухо сказал Ян. Лег на койку и приказал: Молчи, спать буду.

Но он не спал и не давал уснуть Тиме: ворочался, вздыхал.

На следующий день Тима не мог преодолеть чувства испуганного отчуждения к Яну, убившему вчера какогото человека. Ян заметил это и не заговаривал с Тимой, а только иногда тревожно и вопросительно подымал на него светлые узкие глаза и тер ладонью наголо стриженную круглую голову с маленькими, по-мальчишески оттопыренными ушами.

Вечером Ян спросил Тиму:

— При тебе мальчика с вашего двора укусила бешеная собака?

— Да, — сказал Тима.

— А кто убил ее?

Тима очень струсил, когда собака бросилась на Костю, но успел вскочить на крыльцо, а то бы она и его тоже покусала.

— Убила собаку Феня Полосухина кочергой. Я не успел, — соврал Тима.

— А если бы успел, убил бы?

Догадавшись, что хочет объяснить Ян, Тима признался честно:

— Я тогда очень испугался.

— А вот я не испугался, — сказал Ян сухо. — А если бы испугался, тот успел бы убить еще кого-нибудь. Теперь ты понимаешь?

Тима хотел подойти, прижаться к Яну, сказать, что он слышал, как Ян вздыхал ночью. Но Ян отстранился от него:

— Не надо, Тима. У меня это тоже еще не прошло.

Я только хотел тебе объяснить. Революция — это очень много добра людям, очень. Но нужно очень ненавидеть зло, чтобы быть добрым. Ты знаешь, что мы тут делаем?

Защищаем людей от зла, которое хотят им причинить, поэтому мы не должны быть просто добрыми, и это самое трудное, что может поручить человеку революция.

— Но ведь вы же добрый! — воскликнул горячо Тима.

Ян задумался.

— Если б я был злым человеком, меня бы партия сюда никогда не поставила.

— Папа тоже добрый, — сказал Тима.

— Твой папа очень добрый, такой добрый, что я подобру отпускаю его, чтоб больше не быть злым на него.

— Что же вы на папу злитесь? — обиделся Тима. — Он же вас слушается.

— Он не меня должен слушаться, он должен слушаться революции.

Конечно, Тима понимал, каким тревожно-страшным делом занимался Ян. Он видел, как арестованные боятся Яна, заискивают перед ним или, притворясь возмущенными, держатся вызывающе и оскорбляют Яна всякими словами.

А Ян с ними говорит спокойно, как папа с вольными.

Наверное, Ян от него и научился.

— Позвольте, — говорит Ян человеку в офицерских брюках и в замасленной кацавейке, — Вы утверждаете, что держали мышьяк от крыс. И что в конюшню его притащили крысы. Но ведь в хлебных катышках дозы были не крысиные и даже не лошадиные, а на слонов рассчитаны.

— Я не аптекарь, знаете лж, — усмехается допрашиваемый.

— Вот и переложили потому, что не аптекарь, — соглашается Ян.

— Если б вы были культурным человеком, — иронизирует допрашиваемый, вы бы могли судить по Брэму о коварстве крыс: там подробно описаны случаи, когда они перетаскивали отраву к другим животным.

— Поразительно умные существа, — подтверждает Ян.-~ Вот куриные яйца, знаете, как они воруют? Крыса берет яйцо в лапы и ложится на спину, другие тянут ее за хвост до самой норы и потом уже вкатывают яйцо в нору. А молоко? Представьте себе, крыса забирается на кринку, опускает внутрь хвост, потом снова вынимает и дает его лизать другим крысам. Все это есть у Брэма, очень любопытно!

Ян наклонился, выдвинул ящик стола, достал толстую книгу в черном переплете и, показав ее допрашиваемому, сказал:

— Видите, здесь все написано. Но вы не учли следующего обстоятельства: крысиная отрава готовится не только на тесте, туда прибавляют сало. А ваши катышки приготовлены на чистых отрубях — значит, они рассчитаны не на крысиный вкус, а на лошадиный.

— Таких рецептов у Брэма нет.

— У Брэма нет, а в словаре, который мы у вас обнаружили, рецептик подобный имеется. И на соответствующем месте ваша отметка ногтем. Именно вашим ногтем.

Посмотрите: они у вас, как у дамы, для красоты — длиннейшие. Маникюром сами занимаетесь или приглашаете на дом?

— Ну, знаете, на такие издевательские вопросы я отвечать не собираюсь.

— И не надо, — соглашается Ян. — Вы только, пожалуйста, скажите, кто вам дал указание отравить лошадей, и мы больше не будем вас затруднять…

Папа потом с удивлением говорил Яну:

— Черт знает, откуда у тебя берется эта железная логика, ты ведь даже в шашки играешь как сапожник.

— А я и есть сапожник, — не обижаясь, согласился Ян и приложил ладонь к выпуклому лбу: — Ты думаешь, все отсюда? Нет, оттуда, — и показал рукой на окно.

Папа недоуменно пожал плечами.

Ян объяснил:

— Хожу к людям, спрашиваю. Каждый человек чтонибудь знает. Про крыс мне лабазные сидельцы рассказали. Вот этот здесь уверял, что для крыс отраву готовил.

Но это не он готовил, ее ему прислали. На мельижце мне сказали, что отруби не нашего помола. Они пшеничные, а пшеницу у нас не сеют. Значит, издалека готовые катышки привезли.

— Поразительно, — сказал папа.

— Нужно долго думать и мвого людей спрашивать, тогда все просто, назидательно произнес Ян и добавил: — Тех, кто против нас, не так много, а тех, кто с вами, очень много. И когда многие думают против немногих, они всегда будут умнее их. — Притрагиваясь пальцем к серому страшному шарику, слепленному из отрубей, сказал: — Это из Омска отруби. И Вазузин тоже из Омска приехал. Эсеры организовали тут у нас в городе демонстрацию с требованием начать «революционную» войну с немцами, а контрреволюционеры их поддержали.

И между всем этим я вижу такую же связь, как между омскими отравленными отрубями и омским подпольным временным сибирским правительством, эмиссаром которого является Вазузии.

— Да, — сказал папа, — страшновато получается!

— Немножко страшно, да, — согласился Ян. — А если б они потравили коней, мы не смогли бы послать обозы за хлебом в деревню. Им нужен союзник — голод. Тот, кого я застрелил на чердаке, понимал это.

Тут Тима не вытерпел, бросился к Яну, обнял его.

Ян, гладя Тиму по спине широкой ладонью, бормотал:

— Теперь, когда ты понимаешь, ничего, можно, теперь Ян не противный, как собака…

Но иногда бывало- совсем наоборот: пана унрекал Яна в мягкотелости и серджто говорил:

— Ведь признался Липатов в поджоге — передавай в трибунал. И что это за бесконечные душеспасительные беседы, когда ясно: он преступник?!

Ян лениво жмурился и, добродушно поглядывая на папу, рассуждал:

— Правильно, душеспасительные. А почему не попытаться спасти человека? Он ведь в денщиках у Пепелова лет восемь служил и в силу холуйской привычки бездумно выполнял все, что офицер прикажет. Приказал поджечь поджег.

— Приказал бы убить, убил бы, — зло заявил папа:

— Верно, — согласился Ян. — Убил бы. Но, может, у него под скорлупой солдатского мундира что-нибудь хорошее уцелело?

— Не знаю, — пожимал плечами папа. — Пока он только выгораживает Пепелова.