Альфа и Омега (СИ) - Сейд Анна

— Мне просто нужен его адрес, — добавила я, введя хозяйку Дома в курс дела. — Я не собираюсь ждать, пока он соизволит проснуться, выпить утреннего кофе и прочитать свежую газету. Йону нужны противосудорожные препараты и… все остальное.

— Знаешь, я сейчас почти вижу его в тебе, — вдруг заметила старшая омега, запахивая на груди поверх ночной рубашки свой фиолетовый халат со звездами и полумесяцами. — Йона. Когда он искал Сэма, то был точно таким же — не хотел ждать ни одной лишней минуты, готов был среди ночи сорваться куда угодно, для него вообще не существовало неуместного времени. Все-таки ты действительно его близнецовое пламя.

Ее слова больно царапнули меня внутри, но я не стала давать волю эмоциям.

— Так вы дадите мне его адрес?

— Медвежонок тебя проводит, — отозвалась она. — Он бывал у него раньше, когда забирал… лекарства для девочек. Я разбужу его и дам нужную сумму, ты пока выпей кофе. Нужно хотя бы искусственно поддерживать твою энергию, Хана. Я ведь уже говорила, что ты напрасно так себя изводишь? Если упадешь без сил, Йону это никак не поможет. И нам тоже.

Я не стала с ней спорить — просто не видела в этом смысла. Я знала, что рано или поздно последствия событий этой недели нагонят меня, но пока мне вполне сносно удавалось от них удирать. И да, кажется, я правда стала куда лучше понимать своего альфу. Имея достаточно веский стимул двигаться вперед, тяжело было притормозить просто для того, чтобы отдохнуть, даже если этот отдых становился жизненно необходимым.

Приготовив себе черный крепкий кофе, я выпила чашку почти залпом, стараясь не акцентироваться ни на вкусе, не на температуре напитка. На улице все еще шел снег, частично засыпавший собой стекла в небольших кухонных окнах. По радио, что привычно напевало что-то себе под нос, гоняли старые хиты восьмидесятых, под которые любили танцевать мои родители. Странно, сколько лет я не вспоминала об этом — о том, как они танцевали в нашей гостиной, обнимая друг друга, смеясь и порой совсем не попадая в ритм. Сколько мне было тогда? Года четыре? Или меньше? Я помнила новогоднюю елку, забрызганную россыпью разноцветных огоньков, запах хвои и мандаринов, и то, какой красивой тогда была мама. Совсем еще молодой, не успевшей познать горечь закончившейся любви. Они с папой не были соединены истинной связью, но это не помешало им прожить несколько очень счастливых лет вместе, прежде чем все закончилось. Был ли вообще в нашей с Йоном связи весь этот сакральный смысл, если она принесла нам столько несчастий? Стоила ли истинная великая любовь всех тех жертв, что мы уже принесли и продолжали приносить каждый день? Я уже не знала ответа на этот вопрос.

— Сестренка, ты не спишь?

Медвежонок, тронув меня за плечо, развеял облако моих детских воспоминаний, которые и в самом деле стали уже слишком яркими и похожими на начало сна.

— Я в порядке, — кивнула я, поднимаясь на внезапно ставшие такими тяжелыми ноги. — Идем.

Мы вышли на пустую темную улицу, белую и тихую в этот ранний утренний час. Снег падал густой стеной, впитывая звуки и запахи, и из-за него противоположный конец квартала казался очень далеким и едва различимым. Натянув на волосы капюшон зимней куртки и подавив разрывающий рот зевок, я просто последовала за Медвежонком, внутренне благодарная ему за то, что хотя бы этот отрезок пути мне можно было побыть тем, кто следует, а не тем, кто ведет.

Наши шаги хрустели по непрочному насту, и снег россыпью искр сверкал в свете фонарей. Дома вокруг стояли темные и наглухо запертые, и лишь изредка нет-нет да и попадалось освещенное окно. В прежние времена я бы, наверное, задумалась о том, кто там живет, чем занимается и почему не спит в это время. Пришлось ли ему вставать на утреннюю смену или он, напротив, из тех полуночников, которые могут работать, лишь когда за окнами темно и тихо. Но сейчас у меня не возникало подобных мыслей. Вся безыскусная поэзия нашего простого приземленного мира, что порой так волновала мое воображение, вдруг совершенно перестала меня интересовать, и все, о чем я могла думать, это лекарства для Йона. Меня словно бы тащило вперед не осознаваемой мной силой, что крюком впилась мне под ребра. Я бы, наверное, уже не смогла остановиться, даже если бы захотела.

И лишь, нажав на кнопку звонка в узком, освещенном одной голой лампочкой подъезде, я подумала о том, что, возможно, Тадли еще не успел их забрать. Мысль, что нам придется снова ждать или даже ехать вместе с ним куда-то, показалась моему измученному разуму чрезмерной, и я отвергла ее сразу же, даже не попытавшись распробовать.

Он открыл нам дверь после второго или даже третьего звонка, всклокоченный, заспанный, кутающийся в растянутый кардиган. Из его квартиры на нас пахнуло лекарствами, затхлостью и тем особым запахом давно не убиравшегося помещения, что складывается из остатков еды, грязной одежды и человеческого пота.

— Мы пришли за лекарствами, — произнесла я еще до того, как Тадли успел выразить свое неудовольствие по поводу нашего внезапного вторжения, а потом, оставив всякую тактичность снаружи, буквально втолкнула его в его собственную квартиру, не давая шанса закрыть перед нами дверь.

— Вам положительно не стоило так утруждать себя, милочка, — проворчал он, коротко посмотрев в сторону пришедшего со мной Медвежонка, который со снежинками, застрявшими в его светлых волосах, походил на румяного мальчика со старомодной новогодней открытки.

— Вынуждена с вами не согласиться, — возразила я, переминаясь с ноги на ногу в прихожей и размышляя о том, будет ли верхом наглости пройти дальше, не снимая обуви. Мой спутник меж тем разулся, подавая мне пример, и затем мы оба следом за Тадли прошли в гостиную, со всех сторон стиснутую громоздкими книжными шкафами, которые буквально нависали над всем прочим, того и гляди грозясь засыпать нас своим содержимым.

— Вы принесли деньги? — зевая, уточнил доктор.

— Да, все здесь, — кивнул Медвежонок и протянул ему пухлый конверт, который до этого держал во внутреннем кармане своей куртки.

— Прекрасно, — неприятно улыбнулся он, произнеся «е» в этом слове так, что оно звучало почти как «э». — Позвольте пересчитать.

— Лекарства у вас? — спросила я, не в силах избавиться от ощущения, что стала частью какой-то незаконной сделки, которые в кино обычно проходили где-то в самолетных ангарах и обязательно заканчивались либо перестрелкой с кучей трупов, либо вторжением полиции. Правда тесная пыльная гостиная Тадли, в которой сейчас горела всего одна настольная лампа, едва ли подходила на роль декораций для подобного масштабного действа. И если говорить про жанры кино, мы скорее попали в какой-то скверный восточно-европейский артхаус, который ставил своей целью не столько покорить зрителей изяществом и виртуозной многогранностью сценария, сколько задавить его тяжелой мрачной атмосферой тотальной безнадежности.

— Лекарства у меня, а вот у вас тут не хватает, — ответил доктор, закончив пересчет.

— Не может быть, — опешила я. — Пересчитайте еще раз.

— Я уже пересчитал дважды, милочка. Тут сорок шесть тысяч и не бумажкой больше. Вы ведь не держите меня за идиота? Я не помню никакого разговора о скидке или чем-то подобном. — Он выразительно двинул бровями, а я обратила растерянный взгляд на Медвежонка.

— Ория сказала, что сейчас у нее больше нет, — коротко ответил тот. — Есть еще немного на счету в банке, но так рано он не работает и… Может быть, мы сможем договориться? — Последнее он адресовал непосредственно Тадли.

— А что вы мне можете предложить, юноша? — непонимающе уточнил тот, однако от меня не укрылось, с каким интересом он окинул взглядом худенькую фигуру Медвежонка, особенно задержавшись на его пухлых, почти женственных губах. Вполне сформировавшая омега — так о нем говорили девочки в Доме. Он уже не был ребенком, но все еще был невероятно далек от того, чтобы называться взрослым.

— Лучшие пять минут из всех, что у вас были в жизни, — ничуть не смущаясь, меж тем ответил Медвежонок, и я с каким-то пробирающим до костей содроганием отметила, как изменился его голос, взгляд и манера себя держать. Буквально за долю секунды из доброго, милого, застенчивого и немного странного паренька он превратился в того, кем считали всех омег без исключения вне зависимости от пола и возраста. Я чувствовала запах его феромонов, нежных пушистых одуванчиков на зеленом лугу, но сейчас их аромат был пьянящим, густым, обволакивающим. То, что шестнадцатилетний парень мог источать столько чувственности, казалось пугающе неправильным, почти гротескным.