Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3
— Кто там? — спросил Яша Котик по-еврейски и сразу же повторил свой вопрос по-английски.
Послышалось какое-то ворчание. Яша Котик открыл дверь. Это был Борис Маковер. Он стоял на пороге в расстегнутом сюртуке и черной шляпе и смотрел большими черными сердитыми глазами. Грейн увидел его и отступил назад. А Яша Котик, видимо, не узнал Маковера. Он спросил:
— Кто вы?
— Когда произошло это несчастье? — раздраженно ответил ему вопросом на вопрос Борис Маковер.
— Ночью. Посреди ночи.
— Кто вы такой? Вы живете здесь? — спросил Борис Маковер.
Грейн отодвинулся подальше, чтобы его не было видно. Он услыхал, как Яша Котик говорит:
— Да, я живу здесь. Могу ли я спросить, кто вы такой?
— Я — его тесть. Он был моим зятем…
На мгновение воцарилась тишина.
— Вы меня не узнаете? А я вас узнаю, — сказал наконец Яша Котик с дрожью в голосе.
— Кто же вы?
«Где бы спрятаться?» — спрашивал себя тем временем Грейн. Он бочком-бочком прошел в коридор, стараясь не попасться на глаза ни Яше Котику, ни Борису Маковеру, и заперся в ванной комнате. Теперь у него было только одно желание: как можно скорее выбраться из этой квартиры. Он стоял у двери ванной комнаты и прислушивался к тому, что происходило в коридоре. Грейну было так страшно, что ему приходилось бороться с собой, чтобы не лязгать зубами. То, как он прятался здесь, в ванной комнате, что-то ему напоминало, но он никак не мог вспомнить, что именно. Он стоял, как вор, которого застигли на месте преступления. Он стоял в страхе и в тишине, стараясь не дышать громко. Начало разговора он пропустил, но услышал, как Борис Маковер сказал:
— Значит, так.
— Да, так, — ответил ему Яша Котик. — Вы стали молодым, а я старым.
— Не хочу тебя поучать, — отозвался после короткого молчания Борис Маковер, — но тебе не следует оставаться в этом доме. Тебе нельзя находиться с ней под одной крышей.
— Я не знал, что дела обернутся таким образом и что Анна сюда приедет.
— Одевайся и уходи. Ведь ей придется сидеть шиве.
— Куда мне идти? У меня нет пристанища.
— Я не должен с тобой разговаривать. Из-за тебя произошли все несчастья, — ответил ему Борис Маковер, — но тебе нельзя находиться с ней под одной крышей… Ты же видишь, что стало с человеком. Я тебе дам пару долларов, и иди сними себе комнату…
— Я должен помыться и одеться. Даже в стране Сталина не выгоняют просто так на улицу. Там вас хотя бы забирают в тюрьму…
Борис Маковер больше ничего ему не ответил. Он пошел дальше. Яша Котик постучал в дверь ванной комнаты:
— Вы что, спрятались?
— Я сейчас же ухожу.
— Вы слышали его речи? Он выбрасывает меня отсюда. Он собирается дать мне пару долларов на комнату…
— Я могу вам одолжить немного денег, — сказал Грейн, содрогнувшись от собственных слов.
— Пара долларов есть у меня самого. Я не аристократ. Когда я нуждаюсь, то беру, но на недельную плату за комнату у меня еще хватит. Я даже заплатил Станиславу Лурье за проживание, хотя сам он за жилье не платил, и, останься он жив, его бы вышвырнули из этой квартиры… Но он сам себя из нее вышвырнул…
Грейн немного подумал, а потом сказал:
— Я не могу здесь оставаться. Скажите, пожалуйста, Анне, что я ушел.
— Что? Хорошо, скажу, если старик мне позволит… Он на меня так смотрел, что едва живьем не проглотил.
Неожиданно в коридоре появилась Анна. На ее лице снова было выражение человека, которого прервали посреди молитвы. С таким выражением мать Грейна выходила из женского отделения синагоги в Грозные дни, когда Герц был еще ребенком. Анна была заплаканной, покрасневшей, немного растрепанной. Какое-то время она стояла, растерянная и молчаливая. Дверь в ванную комнату оставалась открытой, и двое мужчин стояли по обе стороны ее порога.
— Он спрятался в ванной комнате от твоего отца, — сказал ей Яша Котик с какой-то мальчишеской проказливостью и ткнул пальцем в Грейна. Анна посмотрела на Яшу. Похоже, она толком не понимала, что он говорит. У нее был вид человека, погруженного в свою собственную трагедию и потому неспособного отвлекаться на мелочи. Была в ее взгляде какая-то материнская жалость. Всепрощающее понимание взрослого человека, имеющего дело с малышами.
— Анна, я не могу здесь оставаться, — сказал Грейн.
— Что? А… Ну иди… Не забудь шапку. На улице холодно, и ты сразу же простудишься.
— Шапка в гостиной.
— Я принесу.
— Какая преданная, а? — сказал Яша Котик Грейну. И самому себе. — Старик прав. Я подло поступил по отношению к ней. Но в те годы я вообще не думал. Я делал и сам не знал, что делаю. Я был знаменитейшим актером в Германии. Театры ссорились между собой из-за меня. Я занимался двумя делами — играл и еще одним. Ну, вы сами знаете чем. Ну и подвернулась хасидская девушка, дочка богача, и я ее испортил. В те годы я только и хотел, что все портить. Была у меня такая амбиция или такой род помешательства. Называйте, как хотите.
Вошла Анна с шапкой:
— Вот твоя шапка. Куда ты пойдешь? Домой?
— Твой отец сказал, что ты должна будешь сидеть тут шиве, — произнес Грейн наполовину утвердительно, наполовину вопросительно.
— Что? Я еще не знаю. Знаю одно: я его убила, — ответила Анна, обращаясь сама к себе и больше ни к кому. — Как будто взяла топор и отрубила ему голову. Если бы за такие вещи отправляли на электрический стул, мне было бы гораздо легче…
И в глазах Анны появилось нечто похожее на улыбку или на смех, безумный смех, который прорывается иной раз посреди тяжелейших страданий.
— Анна, не погружайся в подобные размышления, — вмешался Яша Котик. — Это правда, что он тебя обвинял, но от этого не бывает сердечных приступов. Сколько мне пришлось пережить в России, а я все-таки жив!.. Это вещи, которые предначертаны свыше. Это как волчок, который дети крутят на Хануку.[251] Один волчок вертится долго, а другой сразу же падает. Мне это сказал один врач в Минске, и я не могу забыть этих слов до сих пор.
