Магия отступника - Робин Хобб

Мальчик-солдат пытался выбросить это из головы, но мое сопереживание возобладало.

— Мне грустно слышать, что ты лишилась матери, — негромко посочувствовал он.

— Это было тяжело, — со вздохом признала Оликея. — Мы с Фирадой были еще детьми, нам предстояло многое узнать о жизни женщин народа. О нас заботился весь клан, ребенка приветят у любого очага. Но это ведь не одно и то же. Я слушала, как другие матери учат дочерей, рассказывая им о собственной юности. Мы с Фирадой лишились таких историй, когда наша мать ушла танцевать. — Она чуть помешкала. — Я привыкла ненавидеть Кинроува. Не думаю, что даже великому следует иметь над нами столько власти. В тот день, когда Дэйси приставила к его груди меч и заставила освободить танцоров, я ненавидела ее. Не за то, что она это сделала, а за то, что для моей матери и для меня было уже слишком поздно.

Задумался ли мальчик-солдат над тем же, над чем и я? Почему, ненавидя великих, подобных Кинроуву, обе они стремились стать кормилицами? Казалось, она услышала мой невысказанный вопрос.

— Когда я нашла тебя и начала о тебе заботиться, то решила, что создам собственного великого, намного могущественнее, чем Кинроув. И чем Джодоли, поскольку Фирада никогда к подобному не стремилась. Я думала, что ты превзойдешь Кинроува и станешь величайшим из великих. Я верила, что ты найдешь способ навсегда прогнать захватчиков и закончить танец. — Чуть помешкав, она добавила: — Перед тем как я встретила тебя, мне даже снилось это. Я думала, этот сон послала мне магия, а когда впервые увидела тебя, то уверилась, что поступаю по ее указке.

Оликея встала с кресла, перебралась на подушку у ног мальчика-солдата и откинулась головой мне на бедро. Мальчик-солдат погладил ее по волосам. Я гадал, что произошло между ними за месяцы моего отсутствия. Казалось, Оликея стала мягче и уступчивее.

— А во что ты веришь теперь? — нежно спросил он.

Она вздохнула.

— Я все еще верю в то, что меня послала к тебе магия. Но теперь вижу это иначе. Мне кажется, что я попалась в сети магии, как и ты сам. Ее не волнуют мои стремления. Я буду служить тебе и ухаживать за тобой, а ты будешь служить магии.

— Я сказал, что Кинроув должен отправить призыв.

— Я слышала, как ты это сказал.

— Он падет на наш клан.

— Я знаю и это.

Он не спросил, что она думает или чувствует по этому поводу. Так мог поступить только герниец. Он ждал, что она решит ему рассказать. Она тяжело вздохнула.

— Мне нравится то, что дала мне твоя сила. Я боюсь призыва. Но мне известно, что он никогда прежде не забирал кормильца, а значит, я в безопасности. Я не хочу, чтобы кто-то из нашего клана был призван. И мне не нравится, что ты дал на это согласие. Но пришел черед нашего клана терпеть призыв. И, думаю, даже если бы тебя никогда не существовало, это бы произошло. Поэтому я тебя не виню. Но я втайне стыжусь. Я гадаю, не потому ли я готова противостоять призыву, что магия дала мне через тебя слишком многое, чтобы меня заботило, чего она потребует от других.

Не знаю, как отнесся к ее словам мальчик-солдат, но сам я почувствовал себя крайне неуютно, задумавшись о том, к чему привело мое появление здесь. Я вдруг осознал, что это послужило спусковым крючком для длинной цепи событий, дальние последствия которых я не способен даже вообразить, не говоря уже о том, чтобы их вычислить. Может, это и есть магия? Что-то, происходящее в итоге столь запутанной последовательности событий, что изначально ни один человек не может ее предсказать? Эту ли силу мы зовем магией? Я задумался над этим вопросом. Ударь огнивом по кремню, и первая высеченная искра покажется тебе магией. Но когда искра вспыхивает всякий раз, мы добавляем ее в список тех явлений, которых сами способны добиться от мира. Это стало нашей наукой, нашей технологией. Искра, попавшая в порох, взрывает его. Рычагом можно поднять больший вес, чем руками. Но магия, пришел я к выводу, работает лишь тогда, когда ей это удобно. Словно плохо выдрессированная собака или норовистая лошадь, она подчиняется, лишь когда сама того пожелает. Возможно, она вознаграждает только тех, кто ей повинуется. Почему-то эта мысль показалась мне пугающей.

Мне в голову пришел более важный вопрос. Мне хотелось задать его мальчику-солдату, но я сдержался. Если он узнает, что я пришел в себя и вновь зашевелился, полагаю, он снова меня запрет. От одной только мысли об этом меня охватил ужас. Я оставил вопрос при себе. Знала ли Лисана точно, что произойдет, когда забрала меня для магии? Взяла ли меня магия и передала ей для обучения? Или она сама взяла меня, рассчитывая, что сумеет обучить меня для магии? Мне внезапно захотелось получить ясный ответ. Мой разум кипел вопросами. Что изначально привело меня на путь магии? Девара. Но мой отец никогда бы не познакомился с ним, если бы не ранил его железной пулей и не уничтожил его магию. Произошло ли и это по воле магии спеков? Может, я сам лишь звено в цепочке столь запутанных событий, что никто не смог бы вспомнить их начало или предсказать конец? И если это так, что с чего все началось на самом деле? И закончится ли когда-нибудь?

Пока я размышлял, жизнь мальчика-солдата продолжалась. Вечерело, все в доме готовились к отдыху. Со стола убрали посуду. Кормильцы принесли ему длинное одеяние, своего рода ночную рубашку, его тело умастили ароматическими маслами и насухо вытерли. Для него приготовили постель. Если раньше за ним ухаживала одна Оликея и Ликари помогал ей, теперь около дюжины человек суетилось вокруг с разными поручениями. Оликея главенствовала над ними, не оставляя ни малейших сомнений относительно своего превосходства. Ликари в основном делал вид, что ухаживает за мальчиком-солдатом: он был скорее любимцем, чем кормильцем, но ни у кого это не вызывало недовольства. Великий явно наслаждался его обществом, их расположение было взаимным.

Наконец суматоха вечерних приготовлений стихла. Мальчик-солдат удобно расположился в кровати. Оликея делила с ним постель. Ликари спал на тюфячке в ногах. Светильники в доме Лисаны погасли, сумрак разгонял лишь огонь в очаге. На его фоне вырисовывался силуэт кормильца, оставшегося следить за пламенем. Еще несколько улеглись на матрасах в другом конце комнаты. Снаружи царила тишина, ее нарушали лишь вой ветра и неровная дробь капель, срывающихся больше с ветвей, чем с далеких туч в небе. Очаг сдерживал сырость и зимний холод. Пожалуй, эта ночь была самой приятной из всех, проведенных мальчиком-солдатом в моем теле, которым я стал свидетелем. Живот его был набит, тело согрето, все опасности остались далеко, по ту сторону гор. Я ожидал, что он соскользнет в сон сразу же, как только уляжется.