Магия отступника - Робин Хобб

И словно в ответ на лишения, которым они подвергают свои тела, они стремятся к размаху во всем остальном. Тропа в лесу возникает сама, когда люди ходят из одного места в другое. И величина ее оказывается такой, какая необходима. Только захватчики могут счесть, что тропу нужно расширять топорами, лопатами и фургонами. Только им могла прийти в голову мысль изъязвить землю жилищами, чтобы зимовать там, где выпадает глубокий снег, а мороз обрушивается сокрушительным ударом. Только они могут уничтожить все растения и деревья, обнажив земную кожу, а потом заставить новые растения, причем все одинаковые, взойти на их месте ровными рядами. Спекам никогда не понять народ, который предпочитает трудности удобству, который готов уничтожать жизнь, но не пользоваться ее щедрыми дарами.

Словно ты заметил чужака в заполненной людьми комнате, а лишь потом разглядел в нем старого друга. Все, что я знал о собственном народе, все наши ценности и обычаи на миг показались мне странными, жестокими и неразумными. Если человеку хватает пищи и всего прочего, почему бы ему не толстеть, наслаждаясь жизнью? Если ему не приходится так тяжко трудиться, чтобы жизнь стесывала плоть с его костей и оплетала руки и ноги мышцами, почему бы его животу не стать мягче, а лицу круглее? Если человеку повезло с тем, как жизнь с ним обходится, почему бы этому не отразиться на его теле?

В этот искаженный миг я увидел в гернийцах народ, который сам ищет трудности на свою голову. Несомненно, они строят дороги, чтобы обогатиться, но разве они наслаждаются накопленными благами? Нет. Вдруг выясняется, что богатство — это лишь основание для поиска более трудных задач, которые зачастую ложатся на плечи тех, к кому жизнь не так расположена. Я вдруг вспомнил дорожных рабочих, тех несчастных, кто вынужден трудиться на строительстве Королевского тракта в наказание за преступления, совершенные в Старом Таресе, и в оплату за земли, которые они получат после того, как отработают срок своего приговора. Спеки, вдруг понял я, смотрели на них с бесконечной жалостью и ужасом. Этим бедолагам уже не узнать другой жизни, чужаки обрекли их на существование в нужде и лишениях, где нет ничего, кроме труда и страданий. С этой точки зрения мы поступали с ними чудовищно. Спеки не могли понять, что король наказал этих людей за совершенные ими преступления и мы полагали это справедливым — и милосердным, поскольку он обещал им награду за их труд. Фальшивую награду, с горечью подумал я, вспомнив о жалком существовании Эмзил.

Я вырвался из этих размышлений в осознание себя как Невара. Казалось, я вынырнул к жизни из глубин холодного темного пруда. Некоторое время я мог лишь маячить за глазами мальчика-солдата и наслаждаться собственным существованием. Постепенно я нашел себе опору во времени и пространстве, равно как и в себе самом. Прошло время. Я попытался понять сколько.

Я находился в старом доме Лисаны, но заново обставленном с роскошью в представлении спеков. Ковры под ногами и драпировки на стенах были выторгованы на рынке, как и блестящие медные кастрюли, тяжелые фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. На стоящей в углу кровати громоздились пушистые меха и шерстяные одеяла. Мальчик-солдат был облачен в удобные одеяния лесных оттенков зеленого и коричневого. Его запястья унизали золотые браслеты: проколотые мочки ушей оттягивали серьги. Набранный им — как и Дэйси — вес говорил об их высоком положении среди спеков. Теперь у их кормильцев имелись собственные кормильцы. Народ относился к ним с почтением, что отразилось на их образе жизни.

Я тщетно пытался ощутить в комнате присутствие железа. Если Дэйси все еще полагала необходимым угрожать мальчику-солдату, теперь она обходилась без него. Они выглядели как два совещающихся полководца, а не как диктатор и ее заложник. Я вспомнил слова, которые слышал, пробуждаясь. Великая королева спеков? Я окинул ее взглядом мальчика-солдата. Да. А он стал ее полководцем. Теперь они воспринимали себя так.

Двойная ирония не ускользнула от меня. Чтобы спасти спеков, они становятся зеркальным отражением захватчиков, которых желают прогнать. Дэйси с ее железным оружием, мальчик-солдат с армейской муштрой. Неужели они рассчитывают, что сумеют отказаться от этого, единожды воспользовавшись?

Второй укол иронии был остер, как ранящее железное лезвие. Вот оно, золотое будущее, обещанное мне в детстве. Оно наступило. Я возглавил армию, служил королеве, обладал богатством, подобающим моему положению, и прелестной женщиной, готовой выполнить любое мое желание. Оликея как раз попалась мне на глаза. Она не бегала с тарелками в руках, но небрежно указывала, какие блюда следует убрать и куда поставить новые. Подозреваю, именно она выбирала мне одежду, поскольку ее собственная была выдержана в тех же спокойных коричневых и зеленых тонах. Она еще больше походила на Фираду теперь, когда ее тело мягко, плавно округлилось. Кормилица великого подчеркивала его положение собственным видом. Моя любезная госпожа и следующий за ней по пятам наследник — Ликари в зеленой рубахе и штанах, обутый в мягкие коричневые сапожки. Его блестящие волосы убраны назад и украшены лентами и зелеными бусинами, пухлые щеки пышут здоровьем. Взгляд мальчика-солдата упал на малыша, и я ощутил его нежность и гордость. Затем его внимание вернулось к беседе с Дэйси. Та возражала.

— Я выслушала моих воинов. Знаешь, они все еще мои. Ты учишь их, но именно ко мне они обращаются со своими тревогами. Они устали от ранних подъемов и построений, им наскучили все эти тренировки, когда они должны двигаться одновременно и делать одно и то же. Как это поможет нам победить захватчиков? Или они будут стоять на месте, пока мы идем к ним рядами через поле, чтобы напасть на них? Они что, настолько глупы? Так они сражаются в своих войнах?

— По сути, — подтвердил мальчик-солдат, — так и есть. Нет, мы не станем маршировать к Геттису строем. Но когда мы покажемся гернийцам, они должны увидеть не разбойничий набег, а армию. Я уже говорил тебе об этом, Дэйси, снова и снова. Мы должны стать врагом, которого они признают. Когда придет время, наши воины должны будут одеться одинаково, двигаться в общем строю и подчиняться единому командиру. Это захватчики поймут. И только в таком случае начнут нас уважать.

— Ты все время это твердишь. Но мне не нравится, что мы с каждым днем все больше походим на людей, которых хотим прогнать прочь. Ты говоришь, что наши воины должны бегать быстрее, быть сильнее и зорче, когда они стреляют из луков. А мои люди говорят мне: «Мы достаточно сильны, чтобы рыбачить, собирать еду и охотиться. Зачем он так давит на нас?» И что мне им отвечать?