Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Может, вы и правы, подполковник. Посвятите меня в то, как именно вы собираетесь проводить это траурное мероприятие.

— Тела в цинковых гробах будут выставлены в Большом зале Цитадели. В почетном карауле — венгерские и германские солдаты; приспущенные флаги двух государств. К месту братской могилы гробы будут доставлены на орудийных лафетах, в сопровождении двух рот венгерских и германских солдат. А дальше — официальные речи и похороны в одной братской могиле, с надлежащим освещением события в венгерских и германских газетах.

— Убедительно, — лаконично прокомментировал Скорцени. — Похороны назначьте на 20 октября, к тому времени я успею прилететь из Германии.

Как только он положил трубку, в кабинет заглянул Родль и сообщил, что в приемной появился начальник Венской военной академии, той самой, батальон кадетов которой сражался на южных подступах к Цитадели.

— Я помню, господин генерал-лейтенант, — произнес Скорцени после взаимного приветствия, — что батальон ваших кадетов потерял одного бойца убитым и троих ранеными. Но мы не на гражданской панихиде, чтобы высказывать друг другу соболезнования по поводу солдатских утрат.

— Вы правильно поступили, штурмбаннфюрер, что доверили моим орлам прорыв самого сложного полевого фортификационного участка обороны. Я побывал на месте боя и убедился в этом, а теперь хотелось бы услышать ваше личное мнение о моих орлах. Надеюсь, они не посрамили чести самой старой австрийской военной школы?

— Они дрались прекрасно, — сказал обер-диверсант рейха, не желая даже намекать начальнику академии на то, что, в свою очередь, крайне плохо сражались венгры, которые, собственно, лишь имитировали настоящий оборонительный бой. — Во время штурма все без исключения офицеры и кадеты батальона действовали грамотно и мужественно.

— Вы даже не представляете себе, Скорцени, как мне приятно слышать это из ваших уст, уст героя нации, и с какой радостью я передам ваши слова во время общего построения академии.

— Только одно непременное условие, господин генерал-лейтенант: давайте будем считать, что экзамен по тактике ведения боя, а также по тем дисциплинам, которые касаются уличных боев и штурма крепостей, кадеты этого батальона уже сдали.

Начальник училища удивленно посмотрел на Скорцени и вдруг, хитровато сощурив окаймленные старинным пенсне глаза, пригрозил ему пальцем:

— Признайтесь, что кто-то из моих орлов уже попросил вас об этом.

— Да нет, никто не просил. Сам решил замолвить за них.

— Просили-просили! — не поверил ему основательно состарившийся на академической ниве генерал-лейтенант. — Я знаю моих орлов: любой повод выискивают, только бы увильнуть от экзаменов! Только бы увильнуть!

— Это мужественные парни и настоящие солдаты, — уже не так уверенно и нахраписто наседал на него Скорцени, хотя понимал, что требовать от генерала заверений бессмысленно. Как бы клятвенно он ни обещал, все равно положенные им экзамены кадетам академии сдавать придется.

— Как жаль, штурмбаннфюрер, что вы не были выпускником нашей академии, — произнес генерал, прощаясь с ним. — Тем не менее мы рады будем видеть вас в числе ее преподавателей. Как венец венцу, скажу: уже сейчас нам пора подумать о будущих офицерских кадрах нашей, австрийской, армии. Да-да, Скорцени, австрийской, я не оговорился, — храбро подтвердил начальник академии свое намерение похоронить идею аншлюса, за которое запросто мог угодить в подвалы гестапо.

Последнее распоряжение, которое Скорцени отдал в тот день, касалось экипажа его личного самолета. Он должен был улететь в Германию и ждать в Мюнхене, в аэропорту Риеме, когда обер-диверсант рейха прибудет в Баварию правительственным поездом. Только благодаря этому самолету Скорцени из рейха мог вернуться к моменту похорон в Будапешт. А он намерен был принять участие в погребении своих солдат.

50

— Господин оберштурмбаннфюрер[111], вам шифровка из Берлина.

— Что-что?! — поморщился Скорцени.

Родль замер с текстом шифровки в руке и ошарашенно посмотрел на коменданта Цитадели. Он не понял, в чем состояло его прегрешение.

— Вам… шифровка.

— Повторите обращение, адъютант.

Прежде чем повторно обратиться к Скорцени, Родль на всякий случай заглянул в расшифрованный текст радиограммы. Нет, он не верил в то, что шифровальщик мог ошибиться. Но если действительно ошибся, то голову ему будут отрывать дважды: сначала он, Родль, а затем уже несостоявшийся оберштурмбаннфюрер Скорцени.

— Господин оберштурмбаннфюрер, — четко проговорил Родль. — Если вас смущает чин, то именно так говорится в шифровке. Она от фюрера. Прошу прочесть, господин оберштурмбаннфюрер.

— Давайте ее сюда.

Родль положил бумажку на стол. Не поворачиваясь к Скорцени спиной, отступил на два шага назад.

— Поздравляю, господин оберштурмбаннфюрер! Видит Бог, вы заслуживаете большего внимания к себе. Сколько людей, чьи заслуги не идут ни в какое сравнение с вашими, уже давно стали штандартенфюрерами[112]. А то и генералами СС. Так что, будь моя воля…

— Меня больше интересует воля фюрера, — резко прервал его Скорцени. — Лично вы, Родль, уже могли бы знать это. По крайней мере, как мой адъютант.

Скорцени пробежал взглядом текст. По существу, это был ответ на донесение, которое он отправил в ставку фюрера после штурма Цитадели, свержения и почетного ареста Миклоша Хорти. Он понимал, что захват регента нельзя сравнить по важности и политической значимости с освобождением Муссолини. Уже хотя бы потому, что там он освобождал, спасал, а здесь, собственно говоря, осуществлял государственный переворот, пленив действующего главу государства. Тем не менее Гитлер был искренне признателен ему, это очевидно. Фюрер лично сообщал о том, что за успешное проведение гросс-операции «Цитадель» он произведен в оберштурмбаннфюреры и награжден Золотым рыцарским крестом.

«Золотым рыцарским…»! Скорцени мог бы признаться сейчас, что боялся даже мечтать о такой награде. Но это свершилось: сегодня он тоже присоединился к Ордену рыцарей «Золотого рыцарского креста». То есть, с сегодняшнего дня он принадлежит к воинской, эсэсовской и вообще к имперской элите. Разве ради этого не стоило рисковать, не стоило посвящать свою жизнь службе в СС?

Ожил телефон. Немного помедлив, Скорцени не спеша, почти грациозно поднял трубку. Даже Родлю бросилось в глаза, что он сделал это вовсе не так, как еще несколько минут назад сделал бы штурмбаннфюрер Скорцени, он же доктор Вольф.

— Здесь оберштурмбаннфюрер Скорцени, — почти по слогам отчеканил Отто, уже не считая необходимым маскироваться под доктора архитектуры.

— Господин… оберштурмбаннфюрер? — задумчиво переспросил Хёттль. Скорцени узнал его по неизгладимому баварскому произношению.

— Можете горячо поздравить меня, Хёттль. Только предельно кратко.

— Искренне поздравляю, — невнятно пробормотал Хёттль. — Искренне.

И никакой, пусть даже самой невыразительной, нотки радости, а тем более искренности по поводу своего повышения Скорцени в поздравлении коммандос-коллеги так и не уловил. Но оберштурмбаннфюрера это не смутило. Он знал цену зависти и прощал завистников.

— А теперь докладывайте.

— Эшелон подготовлен. Четыре вагона. Один из них отведен для вас и ваших людей. Другой предназначен для интересующих вас лиц. Еще в двух — охрана, несколько раненых и медики. Отправление — в семнадцать ноль-ноль. Интересующие вас лица будут доставлены к поезду в шестнадцать тридцать.

«Интересующими» Скорцени лицами в данном случае выступали некоторые члены семьи Хорти, а также генералы Бруквик и Ваттаи, которые составляли теперь почетный эскорт регента. Скорцени немного пожалел, что остальные высокопоставленные арестованные во главе с Николасом Хорти после кратковременного содержания в тайных камерах гестапо, почти в центре Будапешта, были переправлены в рейх. Если бы он доставил их сейчас всех вместе, это произвело еще большее впечатление.

Но в любом случае отправляться в Берлин с таким уловом предателей оберштурмбаннфюреру было не стыдно. Тем более что гестапо еще сможет услышать от пленников много интересного о том, как готовилась измена и плелись сети заговора против представителей рейха в Венгрии.

Неслышно ступая, в кабинет вошел Родль. Он показал пальцем на радиоприемник, испрашивая разрешения включить, и, не дожидаясь согласия, быстро настроил на нужную волну.

— Салаши, — прокомментировал он, когда в эфире появился надрывный голос венгра-оратора, выступающего, как могло показаться, перед огромной аудиторией.

— Ну и по поводу чего он так распинается? — спросил Скорцени, прикрыв рукой трубку.

— Исторический момент: объявляет себя вождем великой и непобедимой венгерской нации.