Западный край. Рассказы. Сказки - То Хоай

А потом мы остались вдвоем, Сиентаук оглядел меня и спросил шутливо:

— Что, братец, усы так больше и не выросли?

Я засмеялся и покачав головой. Потом принялся расспрашивать Сиентаука о его нынешней жизни: отчего, мол, он стал таким беззаботным и праздным.

Дядюшка Сиентаук тяжело вздохнул, негромко пощелкал челюстями и задумался о чем-то своем. Немного погодя он заговорил, и голос его был тих и печален.

Вот его рассказ:

— Не правда ли, Мен, вы заметили, как сильно я переменился? (Ого, сам Сиентаук теперь со мной на «вы»! А впрочем… Но не будем, друзья, отвлекаться.) Да я и сам вижу, что стал совсем другим. Знаю, знаю, как низко пал я, проводя время в безделье и плотских утехах. Но, увы, дух мой сломлен, подорваны силы! Мне никогда не трудиться больше в поте лица, не выйти на поле брани. Я теперь ни на что не гожусь. Знайте, Мен, это сама жизнь, беспощадная, мрачная и тяжелая жизнь, согнула меня и придавила к земле. После нашей первой встречи я был очень доволен собой, потому что совершил тогда немало Полезных и Добрых Дел. И вот однажды я залетел в знакомую вам деревню. Откуда мне было знать, что именно там готовятся страшные, роковые события?! Ах, Мен, известно ли вам, что такое облава. Помните, как мальчишки «выливали» Кузнечиков? Ведь они и вас в свое время поймали, заставили драться всем на потеху, а потом сделали своим футбольным призом. Ну так вот, облаву, в которую я угодил, затеяли приехавшие из города дети. Им понадобились жуки, и не всякая там мелкота, а именно мы, Сиентауки. Я был схвачен на ветке Шелковицы.

Они увезли меня в город. Путь был неблизкий, но я точно не знаю, сколько дней мы находились в дороге, потому что меня вместе с пятью злосчастными моими сородичами заточили в какую-то коробку, и мы сидели там взаперти. Один умер в пути от удушья. Мы, Сиентауки, испокон веку питаемся древесной корой. Но эти малолетние невежды, представьте себе, не знали, чем нас кормить. То они набивали нашу темницу травой, то совали туда рис и даже обглоданные кости. Сами понимаете, Мен, мне кусок не лез в горло. Я голодал, наверно, месяца два или три, но им, нашим мучителям, как говорится, и горя было мало.

К счастью, мне удалось бежать. А дело было вот как: я обратил внимание на то, что стены нашей темницы сделаны из плотной бумаги. Выбрав подходящее место, я стал смачивать стенку слюной и скрести ее ногами. Постепенно она начала подаваться. Тогда я напряг остаток сил, ударил в стену всем телом и… вывалился наружу. Я расправил крылья и, не оглядываясь, полетел прочь. Мне повезло, ох как повезло, уважаемый Мен, я сохранил оба крыла. Ведь моим товарищам по заточению дети потехи ради оборвали крылья. Тщетно раскрывали они надкрылия, им не на чем было подняться в воздух, они не могли больше летать. Куда уползли они, что с ними сталось потом, не знаю.

Сам не пойму отчего, но за время болезни характер мой переменился. Я разочаровался в жизни, ничего больше не ждал для себя и ни о чем не мечтал. Клянусь вам честью: я до сих пор толком не знаю, что, собственно, со мной произошло. Возможно, причиной всему пережитый мною кошмар, а может быть, овладевшая мною безысходная тоска. Но мне ни до чего не было дела. Я даже перестал питаться корой и приучился есть простую траву, ее, благодарение небу, хватает повсюду. Я считал себя ушедшим от мира отшельником. День за днем, месяц за месяцем бродил я по пустынным тропам, и друзьями мне были одни летучие облака. Я никого не встречал, не знакомился ни с кем, уверенный, что отныне меня не коснется житейская суета. Я приноравливался лишь к смене времен года, напрочь отринув все свои старые привычки, меня больше не заботила моя наружность и платье. Я и думать забыл о мирской жизни, мне безразлично было, какие вокруг происходили события и перемены… И вот с тех пор…

Он замолчал.

Ах, как тяжко мне было его слушать! Наверно, многим, как и этому пожилому Жуку, подобные удары судьбы внушили бы отвращение к жизни и страх перед нею. Здесь, как говорится, все на ладони — причины и следствия.

Сиентаук покачал головой.

— Ну а вы, Мен? — спросил он, и голос его был по-прежнему грустен. — Куда завели вас житейские тропы?

Я стал рассказывать ему все с самого начала. Время от времени он вторил моим словам вздохами сожаления и досады. Но едва я заговорил о том, как покинул Ананасовые заросли и отправился в погоню за Тяутяувои, чтобы выручить Чуи, Сиентаук вдруг перебил меня.

Я летел без отдыха день и ночь. И немало прошло дней, пока удалось мне выбраться из этого мрачного безликого и бессердечного города. Когда я долетел наконец до Сада, где росла свежая зеленая трава, силы покинули меня. Я совершенно не мог двигаться и проболел несколько месяцев.

— Тяутяувои, говорите вы? Тяутяувои… Вроде припоминаю… Так и есть, это они проходили здесь месяца два или три назад. Да и Кузнечика Чуи я тоже видел…

— Чуи?! Не может быть!

— Отчего же? Я прекрасно его помню.

— Брат мой, дорогой братец!.. Эта банда… Горе мне, брат мой в плену…

— Да нет, Чуи у них вовсе не пленник. Он шел вместе с Тяутяувои как равный. Однако…

— Что «однако»?!

— Однако… Ай-ай-ай, что-то в последнее время с памятью у меня неладно, просто беда… Постойте-ка… A-а, вот наконец-то вспомнил! Тяутяувои вместе с Кузнечиком приходили сюда по делу: они уговаривали меня присоединиться к ним, к их Великому Делу. Ох уж эти мне Великие Дела! Бредовая идея! Вообразите, Мен, они намереваются обойти весь Свет, встретиться со всеми живыми тварями и между теми, кто проявит Добрую волю (а таких, они полагают, большинство), утвердить Всеобщее Братство. Послушать их — просто уши вянут!

— А по-моему, это прекрасно! — воскликнул я.

— Я отбивался руками и ногами от этих мечтателей, — медленно продолжал Сиентаук, словно не слышал моего возгласа. — Мне кажется, они еще глупее береговых крабов Зача́нг, которые возводят свои укрепления из песка у самой воды, позабыв о приливе. Я вообще избегаю мирских дел; но их затея, прямо скажу, повергла меня в ужас. Не для того надел я монашеский колпак и не подпускаю к себе житейские заботы ближе кончиков усов. Жизнь погасила огонь в моем сердце, мне ли ступать по багряному праху, как назвал Будда подъятую суетой пыль…

— Где же они теперь? — спросил я в волненье.

— Ничего от меня не добившись, они ушли, но…

— Куда ушли?

— Они хотели обойти все Поля и Луга на другом берегу Ручья, убеждая тамошних жителей примкнуть к их Великому Делу, а потом — вернуться в наши края и отправиться дальше на запад. По-моему, вам нет смысла уходить отсюда. Оставайтесь у нас, вы все равно их дождетесь. А за брата своего не тревожьтесь. Тяутяувои добры и великодушны, и Чуи, пока он с ними, ничего не грозит. Но если вы и впрямь одобряете их выдумки, мне вас жаль от души. Поверьте, все твари земные друг другу — враги, и каждый печется лишь о своем собственном благе. Мне ли этого не знать!

Ах, ему было невдомек, что Великое Дело, задуманное Тяутяувои, это — и моя давняя мечта. С того дня, когда я, прощаясь с матушкой, выслушал ее наказ, я понял: каждый, кто наделен способностью мыслить, должен, не зная устали, искать Истинный Смысл Жизни. Вот и мы с Чуи в свое время отправились в Дальние Странствия, чтоб отыскать этот таинственный смысл, но нам он, увы, так и не открылся. И сегодня я был поистине счастлив! Ведь именно этим неуловимым доселе смыслом проникнуто было Великое Дело Тяутяувои! И потому, хоть мне было известно об этом Деле не очень-то много, я сразу стал их верным сторонником.

Горько сожалел я теперь о нашей с ними войне. Не моя ль безрассудная запальчивость явилась всему виной? О, если б я попытался сперва встретиться с ними и вступить в переговоры, дело не дошло бы до кровопролития! Но с другой стороны, я почувствовал и известное облегчение: Чуи был в безопасности.

Что же делать? Оставаться мне здесь или идти дальше? Я колебался и еще раза два или три советовался с дядюшкой Сиен-тауком. Однако мозг его после всех потрясений стал, по-моему, совершенно гладким и никакая новая мысль в нем не задерживалась. Если я и останусь здесь, как предлагает Сиентаук, то все равно буду томиться в ожидании брата.

И все-таки я остался — отряхнул пыль дальних дорог у травяного шалаша, в котором укрылся от мира старый Сиентаук.

С утра до ночи в ушах у меня звенели песни Бабочек и Цикад Шэу. Ах, возможно ли сегодня, и завтра, и через неделю слушать одни и те же песни и сидеть сложа руки?! Но здесь и в помине не было ничего такого, что могло бы называться «Делом». Коротко говоря, дни, которые я провел здесь, были как две капли воды сходны с теми, когда я совсем еще юнцом начал самостоятельную жизнь в домике, куда привела меня Мама. Наверно, вы помните, друзья, как я тогда пел и плясал до упаду, бездумно растрачивая невозвратимое время.