Западный край. Рассказы. Сказки - То Хоай

То Хоай

ЗАПАДНЫЙ КРАЙ

РАССКАЗЫ

СКАЗКИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Одним из первых лауреатов международной премии «Лотос», присуждаемой писателям, внесшим наибольший вклад в развитие литературы Азии и Африки, стал вьетнамский прозаик То Хоай. Премия была вручена в 1970 году в Дели, и делийские торговые фирмы, фешенебельные магазины засыпали лауреата яркими рекламными проспектами и заманчивыми предложениями: как лучше истратить полученные им пять тысяч фунтов стерлингов. Кто-то из индийских друзей посоветовал соблюдать осторожность, открывая на стук дверь в номере гостиницы, потому что город не свободен от злоумышленников. Но То Хоай только улыбался в ответ своей чуть загадочной улыбкой — в ней было и доброе внимание к собеседнику, и едва заметная лукавинка — друзья беспокоились понапрасну. Вьетнам переживал тяжелые годы борьбы с агрессором, и писатель сразу же целиком передал премию в фонд сражающегося народа, которому он безраздельно посвятил и свою жизнь, и свой писательский талант. То Хоай начинает как писатель критического реализма на заключительном этане его развития во Вьетнаме на пороге 40-х годов и впоследствии становится деятельным участником создания новой культуры ДРВ.

Будущий писатель, мальчик Нгуен Шен, родился 16 августа 1920 года в пригороде Ханоя. Привязанность к родным местам он сохранил на всю жизнь — это, в частности, выразилось и в том, что свой литературный псевдоним — То Хоай — он составил из первых слогов названия реки То-лить, протекающей неподалеку от родной деревни Нгиадо, и названия уезда Хоайдык, в котором эта деревня расположена. В деревне Нгиадо кустарным ткачеством занимались почти все — земли в общине было мало, и прокормить она не могла, а труд ткача, нескончаемо монотонный и тягучий, будто нить, кое-как мог обеспечить существование (что в колониальном Вьетнаме уже считалось большим счастьем для простого труженика). Такую невеселую и трудную жизнь вел и отец Нгуен Шена, бедный ремесленник.

Будущий писатель рос настоящим мальчишкой из ханойского предместья — смышленым и бойким. Родители решили дать ему образование и определили в школу, путь до которой был не близок. Случались дни, когда ему удавалось сократить скучную дорогу, уцепившись за буфер трамвая (денег на билет у него, конечно, не было). «Благодаря этому, — с улыбкой вспоминает писатель, — у меня оставалось время до начала уроков, и я бежал в зоопарк; там я дразнил мартышек и кидал камешки в клетку с тиграми. За этим увлекательным занятием я нередко забывал, что надо идти в школу». Учился он не очень старательно, в чем чистосердечно признавался потом старейшему писателю Нгуен Конг Хоану, бывшему учителю. Все же именно школа, и прежде всего школьные друзья, пробудили в нем любознательность и любовь к книгам. Он читал много — все, что попадало под руку.

Окончив в 1938 году школу первой ступени, Нгуен Шен возвращается к отцовскому ремеслу. Между тем времена переменились. Победа Народного фронта во Франции, — борьба Коммунистической партии Индокитая привели к тому, что несколько смягчились жесткие запреты колониального режима. Ткачи-кустари организуют товарищество, секретарем которого становится «грамотей» Нгуен Шен.

У юноши пробуждается интерес к литературному творчеству, он начинает посещать редакции изданий коммунистической партии, получившей право на полулегальное существование, там он встречается с литераторами и публицистами, существенно повлиявшими на его судьбу. Как это нередко случается, будущий видный прозаик поначалу тяготеет к поэзии. «Иногда я сочинял стихи и посылал в редакции газет. Газеты их не печатали», — пишет он. Впрочем, некоторые юношеские опыты То Хоая все-таки увидели свет еще в 1938 году: эти стихотворные зарисовки обнаруживали тонкую наблюдательность автора и отсутствие умозрительности, что было уже само по себе ценно.

Однажды начинающему литератору повезло, и он получил место в обувном магазине фирмы «Батя». Устроив свои дела, То Хоай усердно пробует перо в разных жанрах. «Я все писал. Иногда какая-нибудь газета печатала мое стихотворение, рассказ или нарисованную мной карикатуру». Но коммерсант из будущего писателя явно не получился, и То Хоай вскоре остался без работы. Начались нужда, поиски места. «Году в тридцать восьмом или тридцать девятом я чуть не попал во Францию в качестве неквалифицированного рабочего», — рассказывает То Хоай. Кто знает, возможно, Вьетнам потерял бы одного из лучших своих мастеров слова, если бы не бдительность врача, «чиновного господина доктора», который усмотрел мало корысти для Франции в тщедушном, низкорослом юноше-вьетнамце — То Хоай весил тогда всего сорок один килограмм. Лишив могучую европейскую державу скромного вклада этого потенциального чернорабочего, чиновник от медицины, сам того не ведая, сохранил для Вьетнама талантливого писателя.

«Тем временем, — вспоминает То Хоай, — разгоралась, все более ожесточаясь, вторая мировая война, шаг за шагом подступая к нам со всех четырех сторон. Индокитай скрючивался, будто сушеная креветка».

В душе безработного юноши, жаждавшего узнать мир, увидеть страну, рождается необычный план — с двумя своими сверстниками он задумал совершить паломничество по буддийским храмам Северного Вьетнама, которые, как правило, расположены в самых чудесных, самых живописных уголках страны. Трое паломников отнюдь не были преисполнены религиозного рвения и благочестия, их занимало совершенно иное: по дороге друзья заспорили, но не о буддийском богословии, а о Третьем Коммунистическом Интернационале и Четвертом — троцкистском. Дело кончилось потасовкой, и дальнейший путь То Хоай продолжал в одиночестве. Чего он только не насмотрелся в пути! Настоятель огромного пещерного Храма Благовоний оказался вовсе не аскетом-заморышем, а «кряжистым загорелым мужчиной, здоровяком с кривой физиономией хитреца». В соседнем поселке оказалось полно ребятишек, очень похожих на преподобного настоятеля, которых тот охотно брал к себе в послушники… А однажды ночью паломнику пригрезилась юная послушница — стройный девичий силуэт на фоне храмового колокола. Но паломничество его было грубо прервано местными властями, которые под конвоем препроводили странника в родные места.

Манящий ветер странствий, романтика путешествий вдохновили юного литератора — в 1941 году он завершил свою аллегорическую повесть-сказку «Жизнь, приключения и подвиги славного кузнечика Мена, описанные им самим». Конечно, То Хоай опирался на традиции отечественной классики, богатой аллегорическими произведениями о животных и насекомых, под видом которых (при всех их специфически «звериных» повадках) изображались люди, но для него чрезвычайно важны были и традиции европейских литератур. «В моей повести „Приключения кузнечика Мена“ сливаются веяния, идущие от „Путешествий Гулливера“, „Дон-Кихота“, „Приключений Телемака“», — признает сам То Хоай. Эти веяния легко уловить и в несколько ироничной манере повествования, и в четкой до схематизма обрисовке образов, и даже в обстоятельных и пространных названиях глав.

Вместе с тем в сказке ощущается национально-вьетнамская «приуроченность», идущая непосредственно от жизни — в «мини-путешествиях» кузнечика Мена раскрывается «малая фауна» ханойского пригорода, привычки, традиции, формы жизни, свойственные именно старому вьетнамскому обществу. Повесть предназначалась не только для детей, в ней было выражено стремление к миру в трудную годину второй мировой войны, своеобразное представление о государстве всеобщей справедливости, правда несколько наивное и прекраснодушное, но, безусловно, навеянное идеями революционного движения.

Повесть принесла То Хоаю известность. Более того, она открыла для него перспективу профессиональной литературной деятельности. В годы колониального гнета у вьетнамского интеллигента возможности выбора жизненного поприща были крайне бедными, о чем с горькой иронией писал известный вьетнамский эссеист Нгуен Туан. «…Кого не угораздило сделаться лавочником, подрядчиком, писарем, чиновным господином, королем или, чего доброго, разбойником, тот обычно брался за журналистику, поэзию или прозу».

После успеха «Приключений кузнечика Мена» хозяин ханойского издательства «Тэн Тэн», тонким чутьем дельца от литературы распознавший талант молодого литератора и почуявший перспективу немалых барышей, предложил То Хоаю договор. Наверное, договор этот следовало бы назвать кабальным и даже фантастическим: ежемесячно молодой прозаик обязывался писать повесть для детей и два рассказа! Кроме того, для дополнительного заработка он мог раз в три месяца представлять в издательство повесть, а то и роман. Наверное, в тот момент То Хоай принял бы и еще более жесткие условия, чем эта писательская поденщина: ведь договор предусматривал главное — возможность писать и не думать постоянно о чашке риса, хотя сам То Хоай замечает, что тогдашний литературный заработок «вряд ли был равен заработку квалифицированного рабочего или заработку человека, имеющего такое же, как у меня, образование, но работающего корректором в типографии».