Западный край. Рассказы. Сказки - То Хоай

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я заточен в темницу. — Что случилось со мною, пока я томился в плену у старого Ча. — Разлученные встречаются вновь.

Но нет, не здесь еще пожелала судьба поставить последнюю в моей жизни завершающую точку.

Я остался в живых! И дожил, как видите, до сегодняшнего дня, чтобы, склонясь над белым листом бумаги, записать воспоминания моей юности и впечатления Дальних Странствий. Быть может, и вас, дорогие читатели, хоть немного развлечет и обогатит крупицами опыта рассказ о моей бурной жизни, полной заблуждений и ошибок?..

Итак, я не умер. Зажатый в клюве старого Ча, я летел, постепенно снижаясь над красной от ила рекой. Мы пересекли ее наискосок и приземлились среди негустых Шелковиц. Едва старик опустил меня наземь, я снова принял боевую стойку. Ча широко раскрыл свой клюв и захохотал:

— Ха-ха-ха!.. Вижу, вижу, ты великий воин! Ха-ха!.. А теперь успокойся-ка и стань как следует. Слушай, что я тебе скажу. Я подыскал себе недавно новый особняк, и мне требуется привратник. Давай поступай ко мне на службу. Согласен?

Теперь только я понял, почему, увидав меня на плотине, старый Ча радостно воскликнул: «Наконец-то!..»

Я замотал головой и начал доказывать, что шел как свободный Кузнечик по открытой для всех большой дороге и никто не имеет права задерживать меня силой и учинять оскорбительный допрос. И если у старого Ча есть совесть, ему бы самое время попросить прощения и отпустить меня на все четыре стороны, а не отягчать свою вину новыми бесчинствами.

Тут старик сощурился и сказал:

— Ну, вот что, поговорили и хватит! Я спрашивал твоего согласия просто так, чтобы душу потешить. А хочешь ты быть у меня сторожем или не хочешь — мне дела нет! Коли надо — захочешь…

Но я стоял на своем и, не желая больше разговаривать с ним, молча мотал головой. Тогда старый Ча снова взял меня в клюв, и мы полетели к его новому дому.

Я-то, конечно, знал, что никакой это не дом, а просто-напросто нора где-нибудь у воды. (Ведь Ча, рыболовы, живут не как порядочные птицы в гнездах на дереве, а селятся в земляных норах.) Да он еще небось и не сам выкопал эту нору: Ча, они не умеют рыть землю и привыкли, как говорится, загребать жар чужими руками. Чаще всего они отнимают дома у мышей. Присмотреть себе чужую нору — на это Ча мастера. Если найдут нежилую — хорошо, а попадется где запятая — тоже не беда: Ча дождутся, пока Мышь отлучится куда-нибудь, да и залезут в ее нору. И сразу принимаются за всякие переделки внутри и снаружи. Вернется Мышь, а Ча давай ее отваживать: не твой, мол, дом — и все тут! Заходи да смотри — здесь ведь все по-другому, не так, как у Мышей… Мыши, бывало, сердятся, но толком тоже ничего доказать не могут; побранятся, поспорят да и отступятся. Конечно, не каждая Мышь уйдет сразу. Иные скандалят и день, и два подряд. Их понять нетрудно: каково им — своими, руками построить дом и тут же его лишиться. Но Ча, ловкачи, все равно умудрятся и нору за собой оставить, и хозяина опозорить.

Ясно, почему старик не хочет оставлять «особняк» без присмотра и для чего ему нужен «привратник». Он даже в дальнем конце норы вырыл отдельную каморку — нечто вроде сторожки.

Туда-то он и попытался загнать меня. Я вырвался и изо всех сил ударил его задними ногами, целясь прямо в лицо. Но, увы, коронный мой удар угодил в клюв, твердый как камень, и пропал зря. Тогда Ча втолкнул меня клювом в каморку и тут же завалил выход из нее кирпичом. Я оказался в заточении, замурованный заживо.

В каморке было темно, словно в заткнутом пробкой кувшине. Между стеной и кирпичом не пролезла бы даже моя рука. А старый Ча, стоя снаружи, отдавал мне первые распоряжения:

— Отныне ты должен караулить мой дом. За хорошую службу награжу. Не справишься — жди колотушек. А теперь прочисти-ка уши, я растолкую тебе твои обязанности: пой во все горло, когда меня нет дома, чтобы ни мыши, ни змеи, ни тысяченожки не лезли в особняк. Они услышат твой голос, решат, что хозяин дома, и не посмеют носа сюда сунуть. Вот и вся забота. Каждый день будешь получать вдоволь вкусной травы. Ну как ты небось счастлив!..

Я-то собрался обругать его последними словами за то, что он незаконно лишил Кузнечика Свободы, а он, оказывается, меня «осчастливил»!.. Каково мне было это слышать?!

Петь я не стал. Ни петь, ни кричать, ни шуметь, как требовал старик. Он подождал день-другой и, не услышав ни звука, перестал приносить мне траву. Ах, как мне хотелось есть! Поразмыслив, я понял: ничего не может быть глупее, чем добровольно уморить себя голодом в этой темнице. Нет, я должен есть, питаться, набираться сил, чтобы выжить и спастись из злого логова! Вот в чем истинная мудрость!

С этого дня я начал петь. Нередко я распевал во весь голос и когда старый Ча был дома. Тут у него начиналась бессонница, но я умолкал не раньше, чем старик не накричится вдоволь.

Днем и ночью томился я взаперти. Увы, дни мои были так же темны, как и ночи! Я развлекался лишь собственным пением. И пел все, что приходило на память, без смысла и без разбора; пел, не задумываясь, как дышал. Да и стоило ли стараться ради идущих мимо прохожих? Ведь голос мой должен был их не завлекать, а отпугивать. Ну а у законной хозяйки «особняка», Серой Мыши, я обязан был создать впечатление, будто тут в самом разгаре Пир На Весь Мир: Кузнечики пьют и гуляют с рыболовами Ча и уже совсем распоясались. А кому, скажите, охота связываться с пьяными буянами?!

Старый Ча обычно целыми днями не бывал дома. К ночи он возвращался и укладывался спать. Сперва я рассчитывал под звуки моих частушек, романсов и песен тайно прорыть подземный ход и бежать. Но наружную и боковую стены старик укрепил кирпичами — и откуда он их только понатаскал? Мои руки и ноги оказались слишком слабыми, чтобы их сокрушить. Правда, задняя стена, уходившая в глубь земли, поддавалась моим усилиям. Но ведь этак, пожалуй, мне пришлось бы прорыть насквозь весь земной шар. И вышел бы я где-то на противоположной его стороне. А что мне, скажите, там делать? И все-таки я не смирился с неволей и не потерял надежды. Надежда эта и вера в грядущее освобождение утешали меня, прогоняли прочь подступавшую к сердцу тоску. Так уж бывает всегда: кто не поддается отчаянию и страху, тот непременно выживет и победит!

Итак, томясь в беспросветном мраке, я пел. Пел по принуждению. Ведь, как я говорил уже, голос мой никого не радовал и мои песни никому не были нужны. Да я и сам не получал от них ни малейшего удовольствия. Я просто служил источником шума. Но если бы я прекратил этот шум, старик перестал бы меня кормить.

И я пел. Я стрекотал и трещал. Чтобы выжить, чтобы выиграть время, придумать какой-нибудь план и бежать. И тут мне пришло в голову, что я мог бы подозвать кого-нибудь к норе и открыть ему, кто я и какая меня постигла участь. Может быть, люди захотели бы мне помочь и освободили бы из темницы?! Какие песни я должен выбрать для этого? И когда лучше их петь? Я думал теперь… Я думал…

Я перестал исполнять пустые и бессмысленные песенки — как много их, оказывается, на Свете! — и оставил в своей программе только серьезные песни, смысл и мелодия которых подходили к моим обстоятельствам. Теперь я слушал себя с наслаждением. Я даже начал слагать новые песни. Одни были, собственно, жалобами, обращенными к добрым и справедливым сердцам, другие раскрывали мою тайну, в третьих звучала надежда, пускай неясная еще и неосознанная. Конечно, я не мог петь об этом прямо, во всеуслышание: кто знает, а вдруг за мной следит старый Ча? Да и потом его в любую минуту могла принести нелегкая. Приходилось хитрить, прибегать к тонким намекам и иносказаньям…

Вот одна из таких песен:

Ах, кто мне поможет,Кто мудрый подаст совет?Долгая мрачная ночь над землей,Нигде не забрезжит свет…

Однажды старик, как обычно, с утра пораньше улетел на Реку за рыбой. А я, снедаемый волнением и тревогой, напевал снова и снова:

…Долгая мрачная ночь над землей,Нигде не забрезжит свет.

Мне чудилось, будто я слышу, как мой собственный голос погружается все глубже и глубже в обступивший меня мрак. Душу мою обуревали неясные чувства, и я в забытьи повторял без конца:

Ах, кто мне поможет,Кто мудрый подаст совет?..

И вдруг я умолк…

Там, снаружи, кто-то был!

Я расслышал неясный шум. Потом кто-то спросил:

— Не правда ли, как похож этот голос на голос моего брата Мена?

— Кто там?! — воскликнул я. — Да, это я! Я — Мен!