Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

третья вещица не попадается, решили, что нужно разделиться. И тут меня накрыло. Потому что все сходилось на маме, понимаешь? Смерть того, кто со мной одной крови. Кроме нее, была только бабка старая. За бабкой я ходил по пятам. Самому от себя тошно было. Все в глаза ей смотрел: а вдруг? Она даже спросила, не заболел ли… Дебил. Братьев-сестер у меня не было, дядей-тетей тоже… Короче, тупик.

– А потом?

– А потом в бабкином дворе меня нашла Даша. И подтвердила, что я дебил. Сказала, что маму уже не вытащить никаким желанием. Даже очнись она, повреждения необратимы. Что таких чудес не бывает и Гус просто вернет мне ее овощем. И буду я всю оставшуюся жизнь, ее и свою, мучиться.

– И ты ее послушал?..

– Не сидел бы тут, если бы послушал. – Он дернул плечом. – Сказал, что у меня еще есть время. И что я никогда бы не сделал этого с мамой… Даже если на кону игра эта чертова… – Помолчал. – Да, помню, не чертить. Короче, Даша ушла. Как-то так облегченно ушла. Руки умыла. Но я, разумеется, ничего не понял. А на следующий день мне позвонили и сказали, что мама умерла. Что-то там с аппаратом. Заметили поздно. И спасти ее не удалось. Вот…

– Мне очень жаль, правда… – начала Уля, но Рэм ее перебил.

– Ты не поняла, да? Это Даша сделала. Отключила аппарат.

– Да с чего ты взял? – вскинулась Ульяна, сама понимая, что таких совпадений не бывает.

– Потому что служки Гуса притащили меня в эту долбаную больничку, когда Дашу отпускали. Я сидел в зрительном зале. Самые лучшие места. Уж старик постарался. – По осунувшемуся лицу Рэма пробежала судорога. – Даша отдала ему крестик, понимаешь? Крестик моей мамы. Тот, который она в руке сжимала, когда ее отец убивал… Сука. В загадочке было пациента порешить… И она выбрала ее, как безнадежную. Клятву же давала… Не навреди. А мама и так уже труп… Какой уж тут вред.

– Откуда ты знаешь? – сумела выдавить Уля.

– Так Даша мне и сказала… Уже потом, когда выпросила себе свободу и крутое место в больнице в качестве награды. Я кое-как выполз наружу и блевал в углу, а она вышла покурить. Так и стояли. Она все плакала, твердила, что это был ее единственный выход. Мол, завтра истекал месяц. А мама моя и так почти умерла… Только аппараты и поддерживали. Тупая сука… – Он закусил губу, помолчал и открыл абсолютно сухие глаза. – Не думай, я ничего ей не сделал. Так и ушла вся в соплях. Таблетки мне эти всучила, сказала: пригодятся. Мать Тереза…

Уля не знала, что ответить. Ни слез, ни боли, ни жалости. Ничего. Бескрайняя пустыня белого шума. Только ладонь продолжала сжимать безжизненно холодные пальцы Рэма.

– Так что можешь быть уверена: желание Гус исполняет. Но чтобы выиграть, тебе придется кого-нибудь убить. – Рэм наконец улегся и притих.

– Нет, не сходится… – задумчиво проговорила Уля.

– Что именно?

– По моей загадке смерть человек должен принять сам.

– Принять?

– Да, по любви… – Уля хмыкнула от нелепости произнесенного. – Гус и правда тот еще поэт.

– Черт, – прошипел Рэм и потянулся за баночкой с таблетками.

– Не то слово.

Влюбленные до смерти

Простые, человеческие таблетки действовали совсем иначе полынных. Об этом думала Уля, наблюдая, как качает Рэма на волнах обезболивающего. Его тело расслабилось, даже рука, сжимавшая скорченными пальцами покрывало, повисла безжизненной плетью. После нескончаемого приступа боли, который сотрясал тело Рэма страшным ознобом, вперемешку с кровью, льющейся из носа, это спокойствие показалось Уле наивысшим благом.

Пока не подействовала третья по счету проглоченная капсула, Рэм метался на отцовском диване, а Ульяна сидела рядом, до белизны костяшек сжав кулаки. Помочь она не могла – даже на то, чтобы дотронуться до блестящего от пота лба, у нее не хватало решимости.

В перерывах, когда взгляд Рэма чуть прояснялся, она протягивала ему стакан с водой и снова отступала.

– У тебя там номерочка Зинаиды не завалялось? – чуть слышно хрипел Рэм. – А то я не прочь уже прогуляться в туман.

– Молчи, а? – жалобно просила Уля, проверяя, когда же истекут двадцать минут, за которые должны были подействовать капсулы. – Может, еще одну?

– Отравить меня решила? – ерничал он и снова откидывался на мокрую от пота подушку. – Вот же гадство! Сразу и холодно, и жарко – как так бывает вообще?

Время превратилось в бездонную тарелку манной каши. Склизкая масса, налипающая на ложку, мерзкие комки, сероватый отблеск. И лужица застывшего масла посередине.

Когда Рэм все-таки затих, перейдя в особое, пограничное состояние боли, в которое попадают лишь умирающие, Ульяна осторожно поднялась с края дивана и двинулась к выходу.

Хриплый голос догнал ее у самых дверей:

– Побег с тонущего корабля?

– Заткнись… пожалуйста, – не оборачиваясь, бросила Уля.

– Удачной охоты.

Рэм видел ее насквозь. Пусть даже глаза его заливал холодный пот.

Улица встретила Ульяну свежестью и морозцем. День скатывался в сумрак по-зимнему раннего вечера. Под ногами хрустел снег, укрывший землю первым осторожным настилом. Каждый шаг портил это покрывало, оставляя на нем грязный след подошвы. Цепочку серых пятен тут же принимался подчищать новый слой медленно падающего снега. Уля подняла голову, вдохнула поглубже и зашагала в сторону остановки автобуса. Где-то там отец встретил свою первую полынную жертву. Женщину с каштановыми волосами. Ту, что умерла от рака спустя пару месяцев. Ту, что огрела его сумочкой, испугавшись безумных глаз и звериного оскала. Немудрено.

Остановка никуда не делась. Прозрачный пластиковый коробок, обклеенный цветастыми объявлениями, и расшатанная лавочка, на которой примостились преклонных лет дедок в черном пальто и женщина чуть его помладше. Они о чем-то оживленно беседовали, не забывая, впрочем, поглядывать на подъезжавшие автобусы.

Уля подошла ближе и встала напротив доски объявлений. Кто-то продавал гараж. Кажется, в этом мире кто-нибудь продает гараж каждую минуту любого дня. Как и породистых британских котят. Кто-то предлагал услуги компьютерного мастера – миловидный парень на фотографии представлялся Алексеем и обещал приехать как можно скорее. Уля порадовалась, что на плохо пропечатанном снимке не разглядеть глаз, а значит, полынь точно не покажет ей, например, как ловит этого парнишку за шиворот какой-нибудь массивный мужик с голодным оскалом. А после всех дел раскраивает тонкое горлышко ржавым ножом.

От собственных мыслей Улю передернуло. Когда она успела стать такой равнодушно-злой? Такой безотчетно-циничной. Она перевела взгляд на соседнее объявление. Ярко-желтая бумажка, кричащий призыв «записаться на ноготки». Уля так и представила, как особ, клюнувших на пять восклицательных знаков, встречает поехавшая маникюрша с острыми, обляпанными