Сборник " " - Александр Громов

33

Стефан почти уже одолел перелаз, когда по частоколу – словно гвоздь вбили одним ударом – тукнула первая стрела. Он с усилием перебросил тело через острия бревен, и тут же следующая стрела выбила крошку из гранита шагах в десяти – торопясь задеть, стрелок сорвал спуск, да и целиться под таким углом ему было несподручно. Бежать! Уйти как можно дальше, пока Зоя не успела поднять тревогу. Он обманул всех, показав, что готов на отчаянный и бессмысленный шаг, заставил их ждать его там, куда он не собирался. Он ошибся только раз: когда полез к стреломету и совсем как в отравленном ночном кошмаре увидел прямо перед собой черную дырку разрезного ствола и услышал грозное гудение пошедшей стрелы. Что-то хлестко ударило о край люка и срикошетировало со звоном. Заорав, он ссыпался вниз, не попадая ногами на ступени трапа, и кинулся прочь, потому что ничего другого ему не оставалось, спасение было в ногах, а стреломет остался цел, и стрел, как видно, было в достатке. По восторженному реву Стефан успел осознать, что ему еще повезло: со стрелометом, прогнав Зою, управлялся Дэйв – этот сперва стреляет, потом целится, мазила редкостный.

Стефан бежал. Коридоры сменялись трапами, а трапы – новыми коридорами, ответвлениями, темными пастями коммуникационных шахт. Казалось, корабль не кончится никогда и все так же будет гол, пустынен и тих, но он все же кончился, и только тогда, будто ждала этого специально, завыла низким тянущим воплем сирена общей тревоги – прерванная охота готова была возобновиться. У самого лацпорта откуда-то сбоку вынесло Илью. Стефан с криком прыгнул на него, оторопевшего, отшатнувшегося от крика, но все же успевшего выхватить нож, уделал ногой в живот, а потом еще раз и еще, так что можно было надеяться, что Илья немного полежит, прежде чем ему захочется вновь принять участие в охоте.

Дайте мне уйти. Я вас не тронул, хотя мог бы это сделать. Вам все равно не перекрыть доступ ко всем системам, сколько ни старайтесь. Может, и нужно было это сделать – для вас же, хотя этого вы не поймете никогда. Но я не смог… Наверное, потому что я не настоящий капитан. Настоящий смог бы и заставил бы вас потом превознести его до небес – а я прошу вас только об одном: дайте мне уйти…

Пандус. Постройки лагеря, и надо петлять между постройками. Прищуренный взгляд стрелка – сверху вниз…

Он бежал, укрытый от новых стрел частоколом, а когда частокол кончился, повернул к озеру и наддал зигзагами. У берега кое-где можно укрыться за гранитными складками и выбраться перебежками из зоны обстрела, а там – в лес, в лес! Гоняют, как зайца… Он не чувствовал под собой ног, только свирепо резало в легких и временами темнело в глазах. Он не знал, сколько раз по нему стреляли со сторожевой площадки, один лишь раз он услышал стрелу, и то потому, что она, как шершень, прожужжала над самым ухом.

Добежав до берега, он оглянулся на лагерь. Ворота в частоколе были подняты, из них выбегали крошечные черные фигурки и расходились веером, беря в облаву. Какое-то время казалось, что он успеет в лес раньше их, но они бежали куда быстрее, им не надо было петлять, уходя от стрел, они не так устали, как он, и их не травили ядами в пирожных…

Тогда он бросился в озеро и поплыл.

Еще две стрелы, чмокнув, ушли в воду рядом с ним – шагах в трех справа и прямо перед носом. Больше с площадки не стреляли, и вскоре Стефан, экономя силы, перестал нырять. Черные фигурки стояли у уреза воды и смотрели, как он плывет. Был ли среди них Питер, Стефан не видел. Это оставалось за спиной – люди, их проблемы и склоки, балансирование на проволоке над их головами и долгое-долгое ожидание падения. А впереди было озеро – холодная ровная даль, гладь воды, и больше ничего до самой смерти.

ИНТЕРМЕЦЦО

1

– Он что, псих, потомок твой Стефан?

Тут как тут.

– Почему?

– Как это почему? Сам же писал: все равно не перекрыть доступ ко всем системам… Я бы на твоем месте дал Стефану больше степеней свободы. Кстати, и тайник с консервами очень бы ему пригодился. Не могу поверить, чтобы такой типчик, как Стефан Лоренц, ни с того ни с сего начал вдруг рефлексировать, как особь омега. Псих и есть.

– Как у тебя все просто: рефлексировал… Да он просто не смог, вот и все. Наверно, для каждого существуют запредельные поступки – то, чего нельзя. Человеку некого винить в том, что он устроен так, а не иначе.

Смешок.

– Хорошая фраза, запиши. Вдруг пригодится. Только учти: чем больше ты пишешь, тем дальше отходишь от того, как было на самом деле.

– Да неужто?

– Представь себе. Между прочим, теперь это тебя не очень-то занимает, я не прав? Тебя ведь уже начинает волновать простейший и, в общем, простительный шкурный вопрос: то, что ты пишешь, – доживет ли до нас, чтобы мы могли похихикать?

Хватил… И думает, что по больному месту.

Он все-таки дурак. Или вправду свято верит, будто между качеством текста и его долголетием существует хоть какая-то разумно объяснимая связь. Свежо предание…

Сейчас я дам ему сдачи, и больно.

– Так что там произошло на самом деле? Боишься разболтать? Посодют? – Делаю ударение на «о» и «ю».

Он все еще чувствует свое превосходство.

– У нас другие методы…

– Самое главное ты уже разболтал, – говорю я медленно и злорадно. – Теперь я точно знаю, что человечество, что бы с ним ни случилось, переживет ближайшие столетия, что вы ТАМ живы, а больше ничего мне от вас и не надо…

Молчание.

Не надо ли?..

Иногда я довольно ловко вру.

Из телефонной трубки не валит дым, и на том спасибо.

Ту-у… ту-у… ту-у…

На Земле заканчивался очередной век, по обыкновению отягощенный хвостом пророчеств и туманных знамений.

Словно переход из одного столетия в другое означал нечто большее, чем прибавление единицы к четырехзначному числу, словно рубеж столетий был преградой, за которой скрывался незнакомый опасный мир, коверкающий человеческую сущность по собственному разумению, неотвратимое приближение преграды сопровождалось опасениями и легковерием. И, несомненно, если бы людей спросили о добровольном желании преодолеть эту преграду, половина из них ответила бы решительным «не хочу». Неожиданно для многих выяснилось, что уходящий век был вовсе не так уж плох.

Ждали. Боялись. Надеялись.

Говорили, что новейший проникающий аппарат для зондирования Будущего, запущенный под строжайшим контролем секретной комиссии Объединенных Наций, сумел вернуться и доставить образцы, коими при внимательном исследовании оказались капельки тумана самого заурядного химического состава.

Говорили, что на корриде в Памплоне некий бык, вдруг перестав гоняться за досаждавшими ему бандерильерами, рогом начертал на песке арены внятное кастильское: «Не подходи – убью!» – и, когда ему все же не поверили, привел свою угрозу в исполнение.

Говорили, что закон о репрессиях за преследование реэмигрантов с Новой Терры, Новой Тверди и Новой Обители будет принят единовременно и повсеместно.

Говорили, что в Мировом океане вновь появилась рыба.

Даже самые терпеливые перестали ждать конца света, обещанного еще в 2146 году. Некоторые, впрочем, уверяли, что конец света уже наступил, только никто его толком не заметил.

Говорили, что как пить дать.

Говорили, будто конституционный монарх одной из азиатских держав велел сделать себе на груди наколку: «А король-то голый!», чтобы, будучи одетым хотя бы в плавки, приятно сознавать, что и короли иногда ошибаются.

Говорили, что будет хуже или лучше, но как-нибудь будет обязательно.

О том, что надо меньше говорить, говорили особенно красноречиво.

Говорили тенором, баритоном, басом, фальцетом, контральто, сопрано, дискантом и альтом. Шепотом тоже говорили.

Глухонемые говорили пальцами.

Серобактерии и сине-зеленые, заброшенные в атмосферу Венеры, мутировали и отказались сотрудничать с людьми.

Космический транспортник под флагом Либерии обнаружил 237-й естественный спутник Сатурна размером 1,53 метра за две секунды до столкновения с ним, после чего спутник перестал существовать, а корабль доковылял до ремонтной базы.

Правительство Оттоманского Союза приняло решение перенести столицу из Пензы в Астрахань.

Конфессия христиан-нонконформистов публично объявила видимую Вселенную не чем иным, как одним из забракованных Господом черновиков мирозданья, и призвала к поиску чистовика в параллельных пространствах. Кое-где прошли волнения, вызванные терминологическими неточностями формулировок.

Извержение Эльбруса вошло в историю как крупнейшее за последнее тысячелетие, превзойдя своей мощью взрыв Тамбора в 1815 году.

Цепляясь за планету, копошилась жизнь, а разум, цепляясь за жизнь, как былинка цепляется за палимую солнцем скалу, возвеличивал то, что ниспровергал вчера, и ниспровергал возвеличенное, проникал и устремлялся, бился в неразрешимое, отступал и устремлялся снова.