Сборник " " - Александр Громов

И не было этому конца.

2

Форель попалась громадная – дернуло так, что цветной шнур исчез под водой мгновенно, как его и не было, и тут же рвануло с такой яростью, что Стефан едва успел погасить рывок удилищем. Леса отчаянно заметалась. Теперь должно было начаться самое интересное – тот полный душевного трепета момент, которого ждет каждый любитель ловли нахлыстом и ради которого он готов часами, оскальзываясь на придонных валунах, бродить, коченея, по пояс в бурлящей воде, держать равновесие в бестолковых струях и сносить плевки холодной пены, зато результат… м-м… о результате можно писать поэмы, даже если улов составит один-разъединый недокормленный хариус калибром с мойву. Даже если клевать не будет совсем.

Потому что улов не главное, меланхолически размышлял Стефан Лоренц минуту назад, навязывая на шнур очередную мушку. Главное – искусство, удовольствие, как скажет любой промокший рыбак, возвратившийся с неудачной ловли, в ответ на сардонические вопросы жены. И он будет прав. И еще более он будет прав тогда, когда пошлет подальше любого, кто напомнит ему его слова в тот момент, когда рыба – настоящая рыба, не недомерок – попалась и бьется на крючке, имея все шансы уйти, если только рыбак допустит малейшую оплошность…

Он осторожно стравил немного лесы – форель металась из струи в струю с остервенением плохо загарпуненного кашалота, – сделал шаг к берегу и присвистнул: на прибрежной каменной россыпи возле самого рюкзака с уловом сидел и алчно принюхивался здоровенный бурый медведь. Надо было полагать, что из лесу он вышел не только что, поскольку успел уже освоиться и не обращал никакого внимания на ненормального, забравшегося в резиновых штанах на середину реки, где, по-видимому, ненормальным самое место. Намерения зверя просматривались явственно: в первую очередь его интересовал десяток хариусов, покоящихся на дне рюкзака, интересовали его и две мелкие форели, покоящиеся там же, а на человека он плевать хотел, и только когда человек завопил и замахал руками, показав нежелательную заинтересованность в развитии событий, медведь не спеша поднялся на задние лапы и нехотя, ритуально рявкнул. «Брысь!» – еще громче заорал Стефан и оступился. Вода покрыла его с головой, она была белая от воздушных пузырьков и беснующаяся сотнями маленьких водоворотов, ей совсем не нравилось течь спокойно, больше всего ей хотелось бы вынести человека в основную струю и кубарем прокатить его от начала порога до конца, дабы неповадно было лезть куда не надо, но Стефан уже нащупал ногой новый камень и выпрямился, фыркая и отплевываясь. Удилища он не выпустил, и, как ни странно, форель все еще была на крючке. Его снесло ниже, но отсюда было нетрудно выбраться на берег. Медведь на берегу допросился-таки: в кармане рюкзака сработал инфразвуковой сторожок, и зверь, обиженно тряся косматым задом, с паническим ревом галопировал в лес.

Трепещущая форель полетела в рюкзак, а Стефан подумал о том, что было бы неплохо развести костер, но возиться с ним было лень. Он снял с себя всю одежду, разложил ее для просушки на прогретых солнцем камнях, поплясал для обогрева и провел ревизию свежих синяков и ссадин. После купания снова лезть в воду не хотелось совершенно. Рыбацкий азарт не вполне еще угас в нем, и в принципе можно было порыбачить еще, но ни один уважающий себя нахлыстовик не станет забрасывать мушку с берега, как какой-нибудь лопоухий новичок, вчера купивший спиннинг и воображающий, что способен обставить настоящих асов нахлыста в этом великом искусстве, в то время как способен он только на то, чтобы распространять дурной тон.

– Ладно, – сказал он вслух, складывая спиннинг, – рыбы им хватит. А не хватит, пусть сами идут и ловят.

С час он валялся на валуне нагишом, млел, ловя кожей бледный северный загар, и неодобрительно щурился, рассматривая медленно наползающую с запада облачную гряду. Солнце спряталось. Ворча, Стефан натянул на себя влажную одежду и постучал зубами на ветерке. Вот так и зарабатывают ревматизмы с радикулитами, подумал он. Ну да ерунда, не нодью же мастерить, когда до дома всего час ходьбы и нет других дел, кроме осмотра кривой сельги по-над болотом. Крюк, но небольшой.

Охотничий карабин висел на плече. Видно было, что от реки медведь пер напрямик через холм, как чемодан «Большой Берты» при низкой наводке, с той существенной разницей, что чемоданы не оставляют с перепугу жидкого следа; вот тут он ломился через можжевельник, только рев стоял, и сокрушил титанический муравейник, а вот тут – мох с камня содран широкой полосой – он карабкался на гранитный увал, не сообразив сдуру его обойти, и еще минут пять Стефан шел по следам панического бегства, только потом медведь сбавил галоп и свернул вкруг болота. Странный какой-то медведь: и незнакомый след с обломанным когтем, и пуглив не в меру. Не мой медведь. По соседнему участку тянут дорогу на Вокнаволок, вот его, наверное, и шуганули, бедолагу. Вообще-то на случай интимной встречи с медведем требуется кое-что посерьезней этой пукалки, но ягодным летом хозяин смирный – сытый и умный. Может долго преследовать по следам и не напасть, если только не подранен каким-нибудь глупым мерзавцем. Бывают, конечно, исключения… Стефан похихикал, вспоминая, как прошлой весной отсиживался в сарае, в то время как медведь крушил во дворе мачту энергоприемника, и как потом, стремглав перебежав в дом, полдня не смел высунуть оттуда носа. И что медведю в мачте не приглянулось? Мачта как мачта.

Он шел по кромке сельги, обходя валуны, присматриваясь к малейшим изменениям. Разбросанные перья рябчика – охотился горностай. Соль у большого валуна олени еще не обнаружили, а ту, что в лощине, слизали подчистую. Рысь Фимка увела выводок глубже в лес, натаскивает потомство на глухарей да зайцев. Лет черных усачей только начался, но уже видно, что их меньше, чем в прошлом году, и это хорошо – лес сам себя защищает, и не нужно завозить дятлов. За браконьерским самострелом недавно приходил хозяин – и матерился же, наверно, найдя затвор вынутым, а «глаза», естественно, не обнаружил, хотя заметно отчетливо, что искал. Заматерится еще не так, обнаружив в почтовом ящике повестку в суд. Поделом. Глупый, конечно, – умные не попадаются.

Он шел, придерживая карабин, радостно чувствуя легкую приятную усталость, а что одежда не высохла, так переживем, потом высохнет, а дома ждет уют, и непременный стаканчик клюквенной, и извергающаяся вкуснятиной огненная печь – люблю кулинарить! – и, естественно, фирменное вино из морошки, потому что еще до вечера приедут друзья, лучшие из немногих… полтора, кажется, года не виделись… ну да, полтора и есть, зима еще стояла сверхснежная, снегокат из сугроба втроем тянули, да так и повалились друг на дружку, гогоча, как мальцы… Ах, какое это счастье, и как это просто и естественно, естественно-просто – идти и идти по лесу в погожий день, идти к друзьям с уловом, обходя выпестренные лишайником валуны, топча сапогами толстый пружинящий мох, вдыхать густой сосновый дух, иногда наклоняться нестарым еще, крепким телом, чтобы швырнуть в рот ягодку черники, замечать и работу белки над шишкой, и проползшую в багульник изящно-глянцевую гадюку, и первый пробившийся из мха оранжевый подосиновик на толстой ноге, легко размышляя о том, что, наверно, нигде во Вселенной нет такого места и леса, в котором так легко дышится и не надоест прожить целую жизнь, а ведь лес еще не все – есть в нем и дом за оградой, построенный для себя своими руками, и сарай, и энергоприемник на заново возведенной мачте, и обе баньки – финская и русская, а рядом природный бассейн в ручье, где можно добиться, чтобы вода покрыла тело почти целиком, если упасть горизонтально и поерзать между камнями. А крепкие сосны, обнимающие корнями скалы? А северная красота, не запечатлимая ни на чем и никем почти не запечатленная? Вот, кстати, вопрос – почему? То ли лентяями были великие пейзажисты, то ли в средствах стеснение имели, а только дальше Днепра или соснового бора средней полосы – ни ногой. А может, были они просто умными людьми и запечатлевали то, что надо запечатлевать, оставляя в покое то, что надо всего лишь чувствовать тому, кто умеет? Возможно. Надо будет спросить об этом Маргарет, она тонко чувствует, а от Пита, как обычно, ничего не дождешься, кроме «сдаешь ты, старик… к делу тебя надо, а не к лесу… ты же готовый первопроходец, хочешь, поговорю о тебе с кем надо?..». Нет, вы хорошие ребята, свои в доску, но как хотите, а эту тему я вам развивать не дам. Отстаньте. Мне и здесь хорошо – лучше не бывает. Это вам не хождение по мукам за три моря, это – удовольствие!

А ведь врешь, скажут, – а заунывные дожди неделями? а зимняя темень? а комарье, к которому ты уже привык настолько, что не чувствуешь его в самое комариное лето? а гнус, к которому привыкнуть невозможно, потому что любимое его занятие заползти за ухо и уже там откушать вволю, да так, что опухшие уши горят адским пламенем и очень хочется оказаться дома и запихнуть голову в морозильную камеру… Бывает? Еще как бывает, только все это ерунда, и вы, мои хорошие, голову мне не морочьте, не выйдет. И не такие морочили, а чего добились, кроме пшика? Не нужны мне ни ваши города, ни твой, Пит, космофлот, ни в особенности Новая Твердь, Новая Терра и Новая Обитель. Побежали оттуда эмигранты – ведь побежали, Пит, спорить не станешь? – сам их возишь и знаешь лучше меня, что мы зацепились за колонии лишь молодежью, что выросла уже ТАМ, а старики вроде нас с тобой возвращаются обратно в шум, в тесноту, в отравленные города – а почему? Потому что – Земля. И правильно, так что о новой волне эмиграции ты мне не пой, дружище. То ли где-то наконец поняли, что Землю нужно очищать не только и не столько от человечества, то ли решили, что человечество не настолько ценный злак, чтобы засеивать им Вселенную… Давно пора понять. Да и что засеивать-то, Пит? Общеизвестно, что мир представляет собой одну большую дырку без бублика, а вот относительно существования бублика в прошлом источники расходятся во мнениях: одни утверждают, что бублик-де некогда существовал, да был съеден; другие же категорически утверждают, что его пока и не было, ибо развитие идеи бублика начинается с дырки, которая уже имеется, а дальше, как говорится, дело наживное… Шучу, шучу. Нельзя об этом шутить, а я шучу. Весь фокус в том, что ты ничего не сможешь мне возразить, Пит, а если и сможешь, то как-нибудь по-дурацки, потому что втайне ты мне завидуешь, хотя и вбил себе в голову, что это я должен завидовать тебе. А с какой стати? Молчишь…