Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

— Нет, мой король.

— В таком случае, я разрешаю вам устроить подобное зрелище в день вашей собственной свадьбы.

— Спасибо, мой король, — Саддин даже засмеялся от удовольствия.

В разговор встрял Дент-Пиррон:

— Боюсь, дружок мой, у всех сейчас заложены уши, и мне не докричаться. Объяви-ка в свой раструб, чтобы нам принесли чего-нибудь промочить горло.

Саддин поднес замысловатое приспособление с раструбом ко рту, и, перекрывая возбужденную болтовню бабочек, над Веселым садом разнесся мощный глас:

— Принесите напиток бескрылых! Король Лабастьер Шестой испытывает жажду!

— Ваше Величество, вы еще не готовы вынести свой вердикт? — с надеждой взглянул на Лабастьера Дент-Пиррон.

— Нет. Давайте-ка сначала посмотрим, все-таки, на ваших самок. И не торопите меня, в конце концов!

…Тьма опустилась на мир, но Веселый сад был освещен множеством пропитанных смолой факелов, делавших все окружающее похожим на зыбкий романтический сон.

Небольшой пятачок с музыкантами, предназначенный для танцев, был утыкан этими факелами значительно более обильно, и там было по-настоящему светло. То, что танцы проходят на открытой площадке, давало возможность танцующим время от времени вспархивать в небо и продолжать танец над площадкой. Окружающими это воспринималось как свидетельство чувственного порыва, и встречалось рукоплесканиями и возгласами одобрения.

— Ну и как твои сердечные успехи, брат маака? — спросил Лаан, приблизившись к стоящему неподалеку от танцплощадки королю настолько, что никто больше не мог бы их услышать. — Вы побеседовали уже, по меньшей мере, с сотней самок, и я заметил, некоторых из них вы с удовольствием приглашаете потанцевать…

— Беда в том, мой друг, что это единственная возможность разглядеть их как следует, — отозвался тот. — Если, поговорив с самкой, я обнаруживаю, что передо мной не полная дура, я тащу ее к свету… И приходится танцевать. Несмотря на то, что ты уже разочарован.

— Хотите совет, друг мой? — заговорчески понизил голос Лаан.

— Буду признателен.

— Если не хотите испытывать разочарования, тащите к свету именно дур.

Они громко расхохотались, но тут же осеклись, заметив на себе удивленные взгляды.

— Напиток бескрылых у старины Пиррона исключительно хорош, — заметил Лаан, поднимая пиалу-раковину с плетеного столика. — Так же, как и зрелище, которым он подивил нас сегодня. Вы намерены пресечь пагубную страсть его соплеменников к изобретательству?

— Конечно. Ведь это мой долг, — также пригубив напитка, отозвался Лабастьер. — Но я не решил пока в какой форме, насколько сурово и до каких пределов исполнять его. Честно говоря, именно об этом я и думаю все время. Решение где-то рядом, оно так и вертится прямо передо мной, но я никак не могу ухватить его… И ни одна самка пока что не сумела отвлечь меня от этих мыслей. А это для меня показатель, — усмехнулся он. — Боюсь, мой друг, наше путешествие еще не окончено.

— Я частенько радуюсь, что не обременен вашими заботами, — кивнул Лаан, — и ничто не отвлекает меня от приятного времяпрепровождения. — В его голосе зазвучала легкая ирония. — Желаю вам найти ответы на свои эпохальные вопросы… А я пока что пойду потанцую с Мариэль.

— С Мариэль? — поднял бровь король. — А как же Ракши?

— Нашего тихоню атаковала какая-то местная прелестница. Честь не позволяет ему обидеть самку отказом, и он ведет с ней уже пятый круг. Хотя недовольным он, кстати, не выглядит. Да вот и он, взгляните.

Лабастьер устремил взгляд туда, куда указал Лаан, и действительно, у края площадки увидел Ракши, кружащегося в танце с ослепительно красивой темноволосой бабочкой-маака.

— Хм, — нахмурился король. — Эта ко мне не подходила.

— Может быть, и подходила… — покачал головой Лаан. — Но вы не нашли нужным отвести ее к свету…

Друзья переглянулись и, не удержавшись, расхохотались вновь.

Лаан нырнул куда-то в сумрак, и как раз в этот миг рядом с королем появился Дент-Пирррон.

— Кто это синеглазка? — кивнул Лабастьер на партнершу Ракши.

— О! Это моя племянница Тилия. Я знал, что рано или поздно вы обратите на нее внимание. Девушка исключительных дарований.

Лабастьер посмотрел на правителя с подозрением:

— Она что-то изобретает?

— Нет, что вы! — всплеснул руками Пиррон. — Как вы могли… э-э-э… Ну-у… Да. Изобретает, — он вздохнул и потупил взгляд. — И весьма недурно. Несмотря на возраст и пол.

— И что же она изобретает? — спросил Лабастьер, чувствуя, что вспыхнувший было в его душе интерес к этой самке моментально остыл.

— Оружие.

— Вот как?! — Лицо короля потемнело. — Создание сложного оружия вдвойне преступно, это общеизвестная истина. И тут для меня нет альтернативы. Я просто обязан наказать преступника.

— О да. Я это знаю, и, опасаясь за Тилию, я не позволил ей создать ни единой действующей модели. Все — в чертежах, только в чертежах. Так что преступления не совершено.

— И на том спасибо, — вздохнул Лабастьер с облегчением. — Я должен признаться вам, Пиррон, что вы поставили меня в крайне затруднительное положение. Я не знаю, что делать. Я убил т’анга ваших соседей, а потом сильно пожалел об этом, несмотря на то, что я просто обязан был так поступить. Погибли сотни бабочек, и это камнем давит на мою совесть…

В этот миг публика разразилась аплодисментами и одобрительными возгласами. В небо, делая изысканные пируэты, одновременно взмыли сразу две прекрасные пары: Ракши с Тилией и Лаан с Мариэль.

— Признаюсь, я чувствую себя несчастным, — продолжал король, следя за тем, как эти пары распались, а затем четверо бабочек, взявшись за руки, стали с ускорением кружиться в небе. — Не всегда, но сейчас это ощущение стало почему-то особенно острым. Что-то я должен решать и с вами. Но я боюсь ошибиться. Помогите мне, Пиррон. Попробуйте хотя бы объяснить мне, зачем все это. Я должен понять. Зачем, например, эта самка, ваша племянница, изобретает то, чего даже не собирается изготавливать? Если вы, конечно, не лжете.

— Нет, я не лгу… — пряча глаза, Дент-Пиррон, по своему обыкновению, снял берет и утер им пот. — Вы спросили, «зачем»? — он нахлобучил берет обратно на лысину. — Мы, признаться, не задаемся этим вопросом. Сам я, знаете ли, не изобретатель, но я много общаюсь с ними. Они относятся к этому делу как к искусству. Им просто нравится. Вот и все. — Он в упор посмотрел королю в глаза.

Лабастьер покачал головой.

— Не знаю…

— Вот что, мой друг, — лукаво прищурился Дент-Пиррон. — У меня есть очередное преступное предложение к вам… Когда умерла моя дорогая Рууйни, я тоже вознамерился умереть. Я хотел наказать себя за строптивость… И я, в порыве отчаяния, выпил залпом ту самую жидкость, которую изготавливал мой лекарь. Я думал, эта жидкость убьет меня. И это было бы только справедливо. Она обожгла мои внутренности, я не мог дышать, и из моих глаз потекли слезы… Я приготовился заснуть вечным сном. Но представьте себе, вместо боли и предсмертных мук я неожиданно почувствовал огромное облегчение! Жжение прекратилось, дыхание выровнялось, а тем временем ноша словно бы покинула мою совесть. Я больше не был несчастен! И я понял, как мне следует вести себя дальше, я смирился с собой… Потом, когда действие жидкости прошло, я никому не выдал ее секрета. Но время от времени, когда жизнь ставит передо мной особенно сложные задачи или когда становится невмоготу терпеть тоску по моей Рууйни, я прячусь в своей спальне и делаю пару глотков… И иногда это помогает. Вы, мой король, первый, кому я признаюсь в этом. Потому что, мне кажется, простите меня за смелость, но именно сейчас вам очень бы не помешало выпить немного моего зелья…

— Тащите! — махнул рукой Лабастьер. — В конце концов, вы прекрасно вылечили Лаана, вы показали нам удивительное огненное зрелище… И если это ваше зелье действительно лечит меланхолию, оно придется мне весьма кстати. А если бы вы хотели меня отравить, вы бы уже давным-давно сделали это.

— Я выпью из того же сосуда и столько же, сколько и вы, — заверил Дент-Пиррон. — Ожидание вашего решения и, по всей видимости, наказания, знаете ли, тоже не самое легкое и приятное дело…

8

Молчи, сверчок, молчи;

Запуталася рыба в иле.

Молчи, сверчок, молчи;

Гнездо без входа птицы свили.

Молчи, сверчок, молчи;

Любимая лежит в могиле.

Лабастьер очнулся, но глаза разлепить не спешил. Тр-рок-ток-ток, тр-рок-ток-ток — отдавался в голове перебор лап сороконога. Это умиротворяло. Почему-то Лабастьер знал, что стоит ему открыть глаза, как все станет намного хуже.

Итак, он, привязанный к седлу, лежит на ведомом под уздцы сороконоге. Это что-то новенькое. Как это, интересно, он оказался в столь странном положении? Лабастьер попытался припомнить, но ничего не вышло. Вместо этого перестук лап стал пульсировать в висках тупой головной болью.