На крутой дороге - Яков Васильевич Баш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако взрыва не произошло. Шафороста неожиданно вызвали по какому-то срочному делу. Он закрыл совещание, сказал, чтобы все расходились по своим участкам, и словно бы и забыл о Надежде.
День на стройке проходил нервозно. Атмосфера оперативки передалась и на участки. И хотя преобладающее большинство участковых руководителей на совещании лишь притворялись послушными, а в душе не соглашались с начальником и даже возмущались его чрезмерной строгостью, все же эта строгость в большей или меньшей степени в каждом оставила свой след. И каждый, возвратившись на свой объект и столкнувшись с дополнительными трудностями, переносил свое раздражение на сменных, те, в свою очередь, на мастеров, бригадиров, а эти — на рабочих, и весь день был полон ссор и нервотрепки. А кое-кто даже и манеру Шафороста перенял: так же, как и он, закрывал гневно глаза и обзывал кого ни попало «бесхребетным».
На вечер было назначено собрание. Большой зал клуба заполнился запорожчанами. Это было первое общее собрание, необходимость в котором давно уже назрела, но из-за напряженности на участках оно все время откладывалось.
За столом президиума рядом с Шафоростом занял место секретарь горкома. Надежда видела секретаря впервые, но уже слышала, что именно он вызывал сегодня Шафороста и именно по поводу собрания. Она смотрела на сцену, в глубине которой светились лозунги. Больше других бросался в глаза лозунг «Все для фронта!». Он привлек внимание не только Надежды, в каждом будил он мысли о самом волнующем, дорогом — о близких, сражавшихся на войне. Именно этот призыв и задал тон собранию.
— Все для фронта! — начал свою речь Шафорост.
Сейчас он не казался строгим, как на оперативке. С чувством обеспокоенности, проникновенно говорил о тяжелом военном положении, о грозной опасности, нависшей над страной, и все присутствующие еще отчетливее сознавали, что и от каждого из них зависит судьба Родины. Хотелось поскорее закончить собрание и сразу же приняться за работу. Ведь прав Шафорост, когда утверждает, что именно от их листопрокатного, пока что мощнейшего в стране, фронт ждет бронированного листа. А броня — это танки.
Пока Шафорост говорил об общих событиях, Надежда вся была там, на переднем крае, где клокочет бой, где льется кровь. Но лишь только он перешел к положению на стройке, лишь только глаза его по привычке строго прищурились, в душу ее снова плеснуло холодом, и она, как и на совещании, почувствовала себя словно бы подсудимой. Не рада была, что этот суд не состоялся на оперативке. Пережила бы тогда — не так бы мучилась теперь. А теперь ее вот-вот вызовут на трибуну и при всех, на столь многолюдном собрании, да еще в присутствии секретаря горкома, начнут отчитывать за самовольную поездку в лагерь.
Еще до начала собрания к Надежде подсел Страшко, спросил:
— Будете высту-упать, з-золотко?
Надежде показалось, что своим вопросом Страшко подбивает ее к выступлению, и она недовольно ответила:
— Да что вы, Анастас Парамонович? Мало еще на мою голову…
— Р-резон, з-золотко, р-резон. П-правильно д-де-лаете, — одобрительно кивнул он седой головой.
После оперативки Надежда не виделась со Страшком и была довольна, что он сел рядом. За день набралось, много такого, о чем хотелось поделиться только с ним.
— Кстати, Анастас Парамонович, как это вы забыли рассказать на летучке о беде своей в пролете?
— Я-я н-не з-забыл, з-золотко, — смутился старик.
Надежда даже отшатнулась:
— Неужели же умышленно?
— Ах, и н-не с-спрашивайте…
Надежде стало страшно. Оказывается, Анастас Парамонович скрыл аварию, боясь гнева Шафороста. Полагая, что за снежными заносами ее никто не заметил, Страшко рассчитывал тайком за ночь переложить секцию.
— Н-но не знаю, удастся ли, — совсем смешался он.
К ним подошел Жог. Он любезно раскланялся, вежливо попросил у Надежды разрешения сесть с ней рядом и вообще был сладок до тошноты. Надежду это насторожило. Подленькие людишки, когда чувствуют, что их махинации разгаданы, становятся слишком предупредительными. Было оскорбительно сидеть с ним рядом. Ведь это из-за него на нее возложили поиски леса.
А Жог и во время доклада не оставлял ее в покое. Он считал Надежду в какой-то мере своим сообщником: мол, и ее судьба привела к снабжению! И уж кому-кому, а ей-то теперь хорошо известно, что дело это нелегкое. Он даже словно бы взволновался, узнав, что у нее нет дома дров. «Топить нечем? Ну как же так! Ай-яй-яй!» И дал ясно понять, что это дело поправимое.
— Ишь, как увивается! — раздался сзади колючий смешок.
И сразу же другой:
— Знает котик, чье сальце потянул.
— А где же его вагончики? Что-то долго они на подходе!
Это сказано было так, чтобы и Жог услышал.
Надежда затаила дыхание. Она не знала, что «добытые» Жогом два вагона леса, которые еще вчера были «на подходе» и вокруг которых поднялся шум, оказывается, и сейчас еще не пришли. «Так вот почему ты такой ласковый! — краешком глаза покосилась она на Жога. — Боишься, чтобы не выступила и не спросила? — И горько усмехнулась в душе: — Не бойся, не выступлю. Не до тебя мне сейчас».
Но когда Шафорост шумно, как буря по лесу, прошелся по срывам на строительстве, отчитав руководителей многих участков, не обойдя, конечно же, и Надежду (не вспомнил только почему-то о лагере) и совсем не тронув Жога, когда выступавшие — а выступали как раз те начальники участков, которых он отчитал, — воинственно соревновались лишь в призывах помогать фронту, осторожно обходя острые углы на объектах, не касаясь самого больного, Надежда почувствовала, что не может оставаться равнодушной. Так и подмывало спросить: почему? Почему и по сей день голод на лес? Ведь именно это вызывает прорывы. Почему боязливо обходят снабженцев? Почему на строительстве такая атмосфера, что люди уходят, что даже честные работники вынуждены становиться на путь очковтирательства, скрывать аварии? Почему забыли о семьях солдаток? Почему??
Чувство гнева охватило ее. Она не забыла, что весь сегодняшний день ходила, словно подсудимая; не забыла, что Шафорост не прощал ей ни единого острого слова; не забыла прошлой ночи, полной разочарования и отчаяния; не забыла, что лишь несколько минут назад зарекалась выступать со своим наболевшим… Ничего она не забыла. Но что-то сильнее всего этого, что-то неодолимое вдруг выплыло из глубины ее души и подняло со стула.
— Прошу слова.
Зал сразу затих. Перед нею выступал всеми уважаемый бригадир, но когда и он ограничился только призывом помогать фронту, его перестали слушать. Председательствующий
