На крутой дороге - Яков Васильевич Баш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под приказом о перевозке семей стояла подпись Шафороста. Но вскоре выяснилось, что в действительности это сделано Жаданом. Очевидно, слухи о своеволии Шафороста дошли до Морозова, и он добился в наркомате, чтобы Жадана, направленного в свое время во главе большой группы сталеваров на свердловский завод, вернули на стройку. Тем более что строительство уже вступало в ту стадию, когда участие в нем специалистов-производственников становилось необходимым.
Жадан прибыл ночью. Он застал еще конец собрания. В зале его мало кто заметил, так как он тихонько сел в задних рядах, но потом его увидела уже вся ночная смена. Почти до утра он ходил по стройке с Шафоростом.
Приезд Жадана обескуражил Шафороста. Он не ждал столь внезапного возвращения парторга. Не ждали этого и в горкоме. И Надежда с первой же короткой встречи с Жаданом почувствовала, что ему нелегко. Взаимоотношения с Шафоростом у, него уже давно негладкие. Надо было иметь большую волю и обладать большим тактом, чтобы, отрешившись от всякой неприязни к руководителю стройки, ломать его неправильные установки, не задевая при этом самолюбия Шафороста и не внося лихорадки в жизнь стройки, которая и без того была слишком напряженной.
Иной на его месте — парторга ЦК, думалось Надежде, наверное, начал бы не так. Начал бы с вызова парторгов участков, рядовых коммунистов, потом созвал бы партком, поставил отчет Шафороста и направил бы против него всю бурю коллективного осуждения. Но Жадан никого к себе не вызывал, а сам неотлучно находился на участках. Вызывать кого-либо в столь горячее время — все равно что вырывать из боя бойца. Не придумывал он каких-либо особых вопросов для заседаний или собраний, да еще по определенным графам: производственным, бытовым, воспитательным, чтобы потом красиво отчитаться. Жизнь выдвигала много жгучих, никакими графами не предусмотренных проблем, которые требовали своего решения тут же, на месте.
Не раздувал он и недовольство Шафоростом. Шельмовать командира в разгаре боя неразумно. Он даже нигде публично не высказывался о своих расхождениях с ним. Добился снятия Жога, а сделал вид, будто Шафорост пришел к такому выводу сам; принудил — да-да принудил — позаботиться наконец о семьях рабочих и заставил Шафороста вывесить приказ об этом на видном месте, чтобы все его видели, а делал вид, будто эта забота исходит от самого начальника строительства.
И Шафорост растерялся. Он не ждал подобного. Он уже вооружил было себя множеством аргументов, чтобы отбить любую попытку нападения, но Жадан и не собирался нападать…
— О чем это ты замечталась! — остановила Надежду Груня, вся запорошенная снегом. — Не слышишь разве: тебя зовут!
Задумавшись, Надежда действительно не заметила, как поравнялась с аварийным пролетом Страшка, не слышала, как ее окликнули с лесов. Старик сам, точно мальчик, соскочил с лестницы, подбежал к ней и вместо приветствия стал греть своими руками ее руки. В глазах его блестели слезы. Надежда не сразу сообразила, что так растрогало инженера. А когда заглянула за щит, которым утепляли уже «рассекреченную» зловещую трещину, поняла, что и тут побывал Жадан.
— Да-да, з-золотко, б-был! Ах!..
Хотя Страшко и скрывал свою аварию, люди на участке знали о ней, но молчали, оберегая старика от гнева Шафороста. Когда Жадан осмотрел трещину, он не стал спрашивать, как это случилось, а просто привел сюда Шафороста. И тот, ко всеобщему удивлению, словно забыл, что недавно даже в мелочах усматривал крамолу, только пожал плечами — мол, что поделаешь, в такой мороз все может случиться…
— С-слышите, з-золотко? Вот так и сказал. А вы поглядите-ка на хлопцев!
Но Надежда уже сама обратила внимание на то, что происходит в обеих бригадах. Плотники и бетонщики работали с огоньком, и не было сомнения, что эту секцию они закончат до утра.
Вскоре на площадке снова появился Жадан. Он вынырнул из снежной пыли, словно из дыма. Он шел уже не с Шафоростом, а с кем-то другим. Следом за ними валила толпа незнакомых людей, одетых кто во что, запорошенных снегом, вооруженных лопатами, кирками, носилками.
Это шли уральцы. Шли на помощь запорожчанам. Они были тоже до предела усталые, направляясь сюда прямо после тяжелой смены. Но не роптали, а шли как в наступление, и было в этом что-то ободряющее.
Бушует, ярится вьюга. Высоко-высоко, точно в тучах, гудят, стонут фермы, а над ними, покачиваясь, искрятся стрельчатые радуги.
IX
Возвращение Лебедя взбудоражило заводчан. О нем снова заговорили повсюду. Многие думали, что ему вообще не выбраться из штрафников, а если и выберется, то поело всего, что он натворил, возврата на завод ему больше нет. И вдруг — Лебедь вернулся. И вернулся уверенно, как в свой дом, в свою семью. Не униженным, не заклейменным позором, а как равный, да еще и с боевым орденом.
И тучи позора, которые сгустились над ним за эти месяцы, начали рассеиваться. «А может, и вправду напрасно оговорили человека?» — заколебались даже те, кто был им обижен, кто еще недавно его проклинал. Слишком уж убедительно доказывалось в характеристике, привезенной Лебедем, что его с первого же дня на товарной «мобилизовали для нужд фронта» и он находился не где-нибудь, а на выполнении боевых заданий.
А тут еще, как это нередко бывает в подобных случаях, сразу же нашлись и такие, которые уже наперегонки состязались в рассказах о подвиге Лебедя, о, его отваге, о том, как он спас на фронте жизнь генералу.
…Это случилось у Днепра при отступлении. В машину генерала попала мина. Адъютант и шофер были убиты. Генерал тяжело ранен. Вокруг все гремело и горело. Загорелась и генеральская машина. Мимо пробегали бойцы, но никто не останавливался. Немецкие автоматчики уже приближались к реке. Тогда Лебедь устремился к пылающей машине и выхватил генерала из огня. В эту минуту его самого чем-то ударило, однако он не бросил раненого. Обливаясь кровью, все-таки дотащил его до своей машины…
