Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

В Лондоне выгнали Асквита, и правительство оказалось в руках у Ллойд Джорджа. «Это хорошо», — подумал я, потому что инертность Асквита мешала ему эффективно руководить страной в условиях войны. Но к тому моменту трудности общественной жизни достигли того предела, когда для рядовых граждан новая рука у кормила власти уже ничего не меняла. За границей кровопролитие продолжалось с прежней силой; продвижение вперед на пять миль в Пассенделе стоило жизни тысячам наших солдат, в то время как Россию, которая пребывала в состоянии военного коллапса, разваливала революция. Нас в Корнуолле Россия не слишком интересовала, а вот резню в Пассенделе мы приняли близко к сердцу.

Потери и горе тех, чьи родные погибли, были чудовищны.

Из моих корнуолльских сверстников погибли Джордж Карнфорт — в 1915 году, а двумя годами позже последовал за ним его брат Обри; их отец сэр Джастин к тому времени был уже вдовцом, и у него осталась только дочь Фелисити. Питер Уеймарк был покуда жив, и Френсис Сент-Энедок тоже, но многие из менее знатных жителей Корнуолла нашли на чужой земле свою смерть, поэтому меня не слишком удивлял панический страх матери за жизнь Хью. Я безуспешно убеждал ее, что Хью находится достаточно далеко от линии фронта, чтобы его убили; она была убеждена, что больше никогда его не увидит, вдобавок ко всему Хью был никудышным корреспондентом. В тех редких случаях, когда он заставлял себя написать письмо, мы только и узнавали, что французские нужники примитивны, а французская кухня не заслуживает своей репутации, а в личном письме ко мне, адресованном на шахту, он признавался, что ему скучно и очень хочется домой, что все французские женщины одинаковы, что ни одна из них и в подметки не годится Ребекке Рослин. Не видел ли я Ребекку? Он пишет ей каждую неделю на адрес коттеджа Чарити Рослин в Сент-Джасте, но она давно ему не отвечала, и он боится, что Джосс Рослин мог узнать об их переписке. Не могу ли я повидаться с Ребеккой и узнать, в чем дело? Не ухаживает ли за ней какой-нибудь мужчина? Хью просил передать, что он целыми днями думает о ней и ждет не дождется, когда окончится война и он ее снова увидит.

Тогда мне первый раз пришло в голову, что к его увлечению Ребеккой надо относиться серьезно. Когда Чарити подтвердила, что Ребекка с тринадцати лет по уши влюблена в Хью, я начал думать, что в один прекрасный день он может на ней жениться, но матери ничего не сказал, боясь ее расстроить, и просто написал Хью, что Ребекке так же не терпится его увидеть, как и ему ее.

— Хоть бы поскорее кончилась эта война, — все вздыхала мать. — Хоть бы поскорее Хью вернулся домой…

Домой вернулся Адриан. В октябре 1917 года его ранило и, хотя и не став инвалидом, он несколько недель провел в госпитале. После выписки его признали негодным к военной службе, и к Рождеству он после трехлетнего отсутствия вернулся в Пенмаррик.

И Жанна, и Элизабет были от него в восторге. За храбрость он заработал несколько разноцветных ленточек, что, безусловно, было заслугой, но девочки явно перебарщивали, говоря о нем с сияющими глазами, затаив дыхание. Мне пришлось им обеим резко напомнить, чтобы они не упоминали его имени в присутствии матери.

— Жаль, что ты даже не пытаешься полюбить Адриана, Филип, — робко сказала Жанна, когда мать вышла из комнаты. — Он такой хороший, добрый, достойный человек. Я всегда удивлялась, почему вы не ладите.

— У нас нет ничего общего, — коротко ответил я, — мы все время друг другу мешали.

— Что ж, тебе же хуже, — сказала Элизабет, которая всегда отличалась прямолинейностью. Она сидела на кухонном столе, как всегда, ссутулившись, черные волосы в беспорядке обрамляли пухлое лицо, а черные глаза смотрели на меня с вызовом. Живот у нее торчал из-под юбки, а грудь под жакетом висела, как у женщины средних лет. Став подростком, она явно не похорошела. — С ним так интересно беседовать о Боге, о жизни, о цивилизации и тому подобных вещах. Ах, если бы я только могла ходить в школу! Меня уже тошнит оттого, что приходится учиться у этой дурочки мисс Картрайт! Надеюсь, Адриан поможет мне убедить папу, чтобы он забыл о своих средневековых представлениях, будто образование женщине «ни к чему». Адриан, по крайней мере, понимает, насколько это для меня унизительно. Ведь я не смогу оценить величие греческой цивилизации, если не буду в состоянии отличить альфу от омеги? Так несправедливо не разрешать мне ходить в школу!

Вскоре после этого я случайно встретил Адриана в Сент-Джасте. Однажды вечером он с Уильямом входил в паб, а я оттуда выходил. Мне подумалось, что надо ему что-нибудь сказать, поэтому, когда Уильям ушел вперед, я попытался сделать ему приятное.

— Привет, — сказал я. — Добро пожаловать домой. Поздравляю с медалями.

Он с готовностью мне улыбнулся, свет упал ему на лицо, и я увидел у него складку вокруг рта и белый шрам у глаза. Он был болезненно худ и хромал.

— Спасибо, — сказал он. — Прекрасно опять очутиться дома. Поздравляю тебя с успехами на шахте. — А когда я кивнул и сделал шаг прочь, он добавил: — Может, выпьешь с нами?

— Мне нужно домой, — сказал я и пошел прямо через площадь, не дожидаясь ответа. Я счел, что выполнил свой долг по отношению к нему, и не собирался продолжать разговор.

Но у него были другие планы. После этого я видел его два раза, и каждый раз он пытался уговорить меня с ним выпить. В конце концов мне пришлось поговорить с ним откровенно.

— Послушай, — сказал я, — давай прекратим притворяться — терпеть не могу лицемерия! Ты мне не нравишься, как и я тебе. Так было всегда, и для меня ничего не изменилось. Оставь меня в покое, не приставай ко мне со своими ханжескими предложениями дружбы.

И тут он, как когда-то, бросился в драку, забыв о своем принципе «обходиться друг с другом по-хорошему», который, как он имел наглость мне рассказать, выработал, воюя в окопах. Я-то знал, что он только хотел подчеркнуть, что я оставался дома, а он рисковал жизнью. Таким образом, обменявшись оскорблениями, мы развернулись и пошли в разные стороны — стена вражды между нами была восстановлена, как огромный памятник горьким воспоминаниям прошлого.

В начале 1918 года Жанну отправили в школу в Истборне завершать образование и научиться хорошим манерам, но ей было так плохо вдали от дома, что отец разрешил ей бросить школу после первого же триместра. И все же кратковременное отсутствие Жанны в Пенмаррике дало один положительный результат. Лиззи удалось убедить отца, что после отъезда Жанны держать гувернантку бессмысленно, поскольку той уже нечему научить единственную оставшуюся ученицу, и отец, ворча, разрешил Лиззи посещать женский колледж в Челтнеме, знаменитую частную среднюю школу для девочек. Чуть не выпрыгивая из школьной формы от возбуждения, в конце апреля она отправилась на свой первый триместр, и несколько недель мы ее на ферме не видели.

Тем временем герой Лиззи Адриан решил отправиться в Оксфорд изучать историю. Я почувствовал смутное облегчение, больше не рискуя столкнуться с ним в Сент-Джасте, но в то время у меня были более важные заботы, и долго я об Адриане в тот момент не думал. Наконец всем стало казаться, что война подходит к концу; в начале года немцы перешли в наступление на Сомме, в Ипре и на Эне и снова достигли Марны, но после этого маршал Фош, фельдмаршал Хейг и генерал Першинг повернули события вспять, и в конце сентября высшее немецкое командование начало задумываться о мире. В результате одиннадцатого ноября было подписано перемирие; ко всеобщему облегчению, война наконец закончилась, но еще до того, как ликование улеглось, я начал волноваться о своей шахте.

Номинально правительственная аренда заканчивалась в конце года; за четыре года интенсивных военных действий экономика страны очень ослабла, и теперь, когда нужда в олове уже не была такой большой, правительству не терпелось избавиться от шахты и снова превратить ее в частное предприятие.

К счастью, причин закрывать шахту не было, потому что мы работали безубыточно, а под морским дном оставалось еще много олова, но она требовала немалых инвестиций в основные фонды. Шахтеры, ответственные за ствол, жаловались, что скиповый подъемник требует ремонта, плотники принесли мне длинный список галерей, где прогнившие доски представляли собой опасность, а рабочие по водоотливу постоянно ругали насосы. Ко всему прочему, на лестницах недоставало ступенек, изношенные рельсы главной дороги и лебедка тоже требовали ремонта.

Больше всего волновала меня безопасность шахтеров. Любая шахта потенциально опасна, но можно принять хоть какие-то меры, и мне хотелось, чтобы моя шахта была безопасна настолько, насколько возможно. Мне казалось, что хотя бы это я обязан обеспечить моим друзьям, которым не оставалось ничего другого, кроме как каждый день спускаться под землю, чтобы заработать кусок хлеба, да и мне самому не больше их хотелось работать в смертельной опасности. Пусть другие владельцы шахт на Корнуолльском Оловянном Берегу поступают, как хотят; их шахты — не моя забота, к тому же всегда найдутся люди вроде Джареда Рослина, чтобы от имени шахтеров вести крестовые походы за безопасность, но Сеннен-Гарт была моей, и я был готов на многое, чтобы она стала самой безопасной шахтой в Корнуолле.