Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Главное для дела безопасности — это поддержание оборудования в хорошем состоянии, но выполнение этой задачи стоит денег, а денег у меня не было.

Поскольку я был убежден, что отец и пальцем не пошевелит, чтобы профинансировать шахту из собственного кармана, то сначала съездил в Лондон, чтобы попросить у правительства субсидию. Однако правительство, занятое финансовыми проблемами гораздо более широкого масштаба, чем шахта Сеннен-Гарт, было не в настроении раскошеливаться. Тогда-то мне и пришлось, сжав зубы, отправиться в Пенмаррик умолять отца поддержать безопасность работы на шахте и таким образом продолжить ее жизнь, ибо я знал, что без инвестиций она обречена. Проблема безопасности рабочих и жизни шахты была двумя сторонами одной медали, но я почти не надеялся, что отец способен увидеть за цифрами своего банковского счета благополучие шахтеров.

К моему немалому удивлению, он оказался более сговорчив, чем я ожидал; может быть, я недооценил то обстоятельство, что Сеннен-Гарт, несмотря на проблемы безопасности, стала прибыльной. В конце концов он, как собственник, решил выпустить акции «в качестве своего взноса в решение проблемы послевоенной безработицы, — как он осторожно мне объяснил, — и еще потому, что если игроки готовы вкладывать деньги в спекуляции, они могут инвестировать и в Сеннен-Гарт», и дал мне полную свободу в управлении шахтой. Но, несмотря на все его замечания об игроках и спекуляциях, я заметил, что он поспешил купить шестьдесят процентов акций, как только представилась возможность. Поначалу я подумал, Пенмара в нем больше, чем он хотел признать, но вскоре понял, что он просто решил железной рукой управлять шахтой.

— Она будет работать только до тех пор, пока окупается, Филип, — твердо заявил он мне. — Если начнутся убытки, не жди, что я буду вкладывать в нее дополнительный капитал сверх пакета акций, которые держу. Более ни пенни из моих денег не будет вложено в эту шахту, поэтому позаботься о том, чтобы она работала наилучшим образом.

— Вам и не придется больше ни пенни вкладывать в шахту, — коротко ответил я ему. — Ваши доходы в качестве владельца земли и дивиденды от помещенного в дело капитала будут выше, чем вы можете себе вообразить.

— Посмотрим, — сказал отец.

И я тоже вскоре задумался. Все глубже вникая в положение дел на шахте, я узнал от казначея, что чистая прибыль стала тревожно маленькой. Зарплаты выросли; чтобы достать олово из-под земли, требовалось больше денег; рынок олова стал неустойчив, и цена его была уже не та, что прежде.

— Это ужасно! — протестовал я. — Мы добываем столько же олова, сколько и раньше, это видно из книг. А зарабатываем лишь четверть того, что получали раньше.

— Теперь другой экономический климат, — сказал казначей, умный человек средних лет по имени Уолтер Хьюберт. — Вам придется увеличить добычу, если вы хотите, чтобы прибыль была так же велика, как и раньше.

Я подумал: «Новое оборудование, новые технологии, больше людей…» С помощью нового капитала я мог модернизировать шахту и таким образом довести уровень безопасности до приемлемого, но сделать следовало гораздо больше, а у меня хватало денег лишь на самое необходимое. Не было и речи о том, чтобы нанять больше рабочих; я и так уже начинал волноваться о том, что будет, если прожиточный минимум подскочит еще выше; шахтеры потребуют повышения зарплаты, и прибыль тотчас понизится.

Шел 1919 год. Я начал осознавать масштаб проблем на Сеннен-Гарт, но даже тогда еще слабо представлял, какие баталии придется вести с отцом. Шахта, как всегда, поглощала все мое время; теперь я был занят тем, что пытался вдохнуть в нее новую жизнь, и был настолько погружен в свои проблемы, что с трудом мог уделять внимание семье. Но 1919 год принес массу неожиданностей. Хью наконец вернулся с войны и сбежал с Ребеккой Рослин, Мариана нашла себе второго мужа, а Адриан забросил учебу в Оксфорде, решив, что более всего на свете ему хочется стать священником.

Я нисколько не удивился тому, что Мариана решила вновь выйти замуж, потому что она серьезно охотилась на мужа уже более двух лет, но, должен признать, выбор ее для меня был удивителен и противен. Она стала женой бездетного вдовца пятидесяти пяти лет; это был маркиз Лохъялл, хозяин дома в Эдинбурге, летней резиденции в Северном Бервике и неизменного замка из ста комнат где-то на Северо-Шотландском нагорье. Однажды апрельским утром Мариана потихоньку вышла за него замуж, а потом написала обоим родителям длинные письма с объяснениями, почему не поставила их в известность о своих намерениях заранее. Объяснения эти были достаточно невразумительными — на несколько страниц тянулся рассказ о том, как морально тяжело ей было в Шотландии, как обессилена она была тем, что за ней больше года ухаживали два поклонника, и как она избавилась от обоих, выйдя замуж за маркиза при первой же подвернувшейся возможности. Поскольку маркиз был «несколько старше их», она почувствовала себя с ним «в безопасности» и теперь «совершенно спокойна». Все было «восхитительно». Она его «обожала» и «доверяла во всем». В конце письма она обещала привезти его в Корнуолл, чтобы со всеми познакомить и чтобы мы все поняли, как разумно она поступила, выйдя замуж за человека «зрелого» и «доброго», который был «настоящим джентльменом во всех отношениях». Она была совершенно уверена, что мы все будем его «обожать» и «от всей души» одобрим ее выбор.

Не знаю, что подумал об этом вздоре отец, но мать мучили сомнения, и она, по ее словам, надеялась, что Мариана не вышла замуж не подумав.

Я промолчал. К тому времени Мариана была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что делает, и, если ей хотелось жить в Шотландии с человеком, годящимся ей в отцы, это было ее дело, не мое.

Что же до Адриана, то я тоже ничуть не был удивлен, когда он вернулся к благочестивым наклонностям своего детства. Я легко мог представить его в сутане, призывающим паству просить Бога о милости ко всем нищим и страждущим. С облегчением я прикинул в уме, что, когда он станет священником, его отправят в какой-нибудь отдаленный приход, и мне больше не придется его видеть, — признаться честно, это была приятная мысль.

Но в браке Хью я принял гораздо больше участия.

Мы приехали встречать его на станцию. Комиссование из армии задержалось из-за того, что теплое местечко адъютанта, занимаемое им, было так же трудно бросить, как и найти, а также по той причине, что важная персона, которой он должен был помогать в качестве адъютанта, после подписания перемирия была занята обеспечением безопасности во время мирных переговоров в Версале. Но вот мир наконец подписали, и Хью был почти дома; мать, вне себя от возбуждения, то и дело хватала меня за руку, словно боясь, что свалится с ног от радости. Я и сам был возбужден. Я давно, почти три года, не видел Хью, забыл о его неприятных чертах и помнил только о том, каким он был хорошим приятелем и как здорово было бы увидеть его снова.

Когда поезд подползал к станции, мы увидели, как он, выглядывая из окна, ищет нас, и мать, бросив меня, побежала по платформе ему навстречу. Через секунду поезд остановился, дверь открылась, и он упал в ее объятия.

Выглядел он хорошо, волосы были выжжены солнцем чужой страны до бледно-золотого цвета, голубизна глаз подчеркивалась загаром. Ему был всего двадцать один год, но выглядел он старше, а тело под воинской одеждой было подтянутым и мускулистым.

— Уж ты-то всю войну прошел без единой царапины, — сказал я. — Я мог бы и сам догадаться.

Секундой позже, когда мы все еще смеялись от радости, прибыли отец и Жанна с приветственным словом из Пенмаррика. Элизабет и Джан-Ив были в школе, и я с радостью отметил отсутствие Уильяма и Адриана.

Когда прошли первые минуты смущенного воссоединения, отец сказал матери:

— Не хотите ли вы с Филипом пообедать в Пенмаррике? Дома сегодня только я и Жанна, поэтому было бы прекрасно, если бы мы все вместе отпраздновали возвращение Хью домой.

— Ну, — сказала мать, раздумывая над предложением и поглядывая на меня. — Может быть, да…

И тут, неожиданно, безо всякого предупреждения, Хью нас покинул. Он полетел по платформе, как пуля, выпущенная из ружья, и пока он бежал, я увидел Ребекку Рослин, спешившую к нему от входа на вокзал. На ней было мрачного цвета пальто, но под ним сияло изумрудного цвета платье, а из-под крошечной шляпки выбились темные волосы и, как флаг на ветру, развевались у нее за плечами.

Она влетела в объятия Хью и там и застряла. Последовавшие за этим объятия были предельно интимными, чуть ли не неприличными, и все повернулись на это посмотреть.

— Это Ребекка Рослин! — сказала удивленная Жанна. — А я и не знала, что Хью с ней знаком!

Я посмотрел на родителей. Выражение их лиц нельзя было назвать довольным. Узкие глаза отца стали еще уже, жесткий рот еще жестче, в то время как глаза матери расширились от удивления, и в них горело осуждение.