Линка (СИ) - Смехова Ольга

Роль Трюки в жизни Лексы раскрывалась передо мной во всей красе. Безумный кукловод, шедший к своей цели не один год. Сколько тебе лет, Трюка, а? Мне хотелось выкрикнуть этот вопрос ей в мордочку — и насладиться ответом. Будто знание о её старости хоть что-то изменит для меня.

Она стара — воистину стара во всех смыслах этого слова. Запылившаяся плюшевая игрушка — лишь прикрытие для чудовища. Многоликое, невообразимо большое, беспощадное чудовище. Где-то за её спиной, наверно, десятки чужих жизней. Где-то за её глазами — добрая дюжина выгоревших искрой творцов. Где-то за её каркасом прячется самая настоящая, лютая злоба.

Победить её попросту невозможно, да и можно ли бороться с океаном и выйти из этой битвы живым?

Мы возьмём силой. Зачем говорить, когда можно взять и так? Мне захотелось улыбнуться. Трюка, казалось, норовила мне явить себя во всей красе. Смотри, Линка, смотри, ничтожество, что я есть! Познай всю свою ничтожность на фоне моего величия. Бурлила над головой буря, бушевала искра, ища возможность обрушиться на бренный мирок Лексы — вот только чем? Бескрайней любовью к Мари? Благодарностью ей? Вечным признанием в верности?

Трюка хорошо просчитала момент. Выдерживала обоих как хорошее вино, выжидая подходящего повода. Наверно, где-то там, в просторном кабинете, восседая в своём шикарном кресле ухмыльнётся стерва Диана и отрицательно покачает головой. Подумать только, какие страсти за жирный кусок сала! Удивительно, что на него вообще хоть кто-то позарился…

Зарились все, кому не лень. Пышная, яркая, сладкая искра манила тысячу созданий — теперь я отчетливо видела, что крохотные змейки, искорки тянувшиеся к звезде — это люди, мелкие аномалии, новые книги, идеи, мысли… Они кружат над звездой, как чайки, разве что не повизгивая от радости. Как будто хотят урвать кусок чужой гениальности и присвоить, припрятать где-то в недрах своего сознания — на черный день. Потому что своего нет, потому что без этого — не выжить.

Мы возьмём силой, правда, Черныш? Возьмём, обязательно возьмём, с живостью отвечал он мне. Он понял, что за мысль пришла мне в голову, разгадал нехитрую задумку и был готов поддержать в любой момент. [1]

Я набросилась на Трюку, вцепилась в неё всем, чем только могла. Смотрите все — не искра с искрой, не недорисованный рисунок с аномалией — две базарные бабы вцепились друг дружке в космы. Летят, рвутся волосы, слышится базарная брань, некому разнять.

Мы стали с ней единым целым. Трюка пыталась отшвырнуть, отринуть, отсечь меня от себя, но я способна питаться от многих источников. Сладкое упоение своим совершенством перед ней вливалось прямо мне в душу. Я рвалась — в самое сердце, в самую суть единорожки. Мне хотелось узнать, понять, осмыслить, узреть.

Ненависть.

Красный, раздувшийся до невероятных размеров змей. Безликий, яркий, цепляющийся за всё, что только увидит перед собой. Меня подхватило в общий поток, как лист, захваченный порывом ветра. Закружило.

Дрожит мироздание, трещит по швам, норовит в любой момент рассыпаться каменным крошевом. Что тогда останется? От меня, Трюки, Лексы? Воображение нарисовало мне картину того, как рушится замок, а вместе с ним погибает и весь мир. Ты этого хочешь, Трюка? Этого?

Вопрос остаётся без ответа. В меня вгрызается змей ненависти, впивается, проникая в самую глубь. Чувствую, как холодные руки липкими пальцами трогают — всё, что мне дорого. Помнишь вашу первую встречу с Писателем? Помнишь, как он неловко старался поставить тебя на ноги, как поймал тебя на лету, помнишь? Мне казалось, голос голубой волшебницы дрожал на грани срыва. Словно то, что ей приходится делать не нравится ей самой.

Я помнила.

Воспоминание хрустальным шаром разлетелось на сотню тысяч осколков, оставляя после себя лишь смутные образы чего-то былого. Она отрывает нас от твоего человека, взвился Черныш! Она разорвёт всё то, что тебя с ним связывало — и тогда ты потеряешь всякую силу. Страх — неистовый, дикий и необузданный в тот же миг коснулся холодным ещё одного воспоминания. Помнишь, спрашивала Трюка, как просила его не выключать свет?

Звон заполнил мои уши, заставив завизжать от настигнувшего меня ужаса. Она не остановится, не переставал говорить Черныш. Медлить нельзя, ещё немного — и твой человек даже не вспомнит тебя, ты — ты сама не вспомнишь его!

Мне в тот же миг представилось, что я навсегда забуду Лексу, забуду, почему смогла полюбить его. Даже если наша затея с Страхом пройдет и нам удастся одолеть чародейку — я проснусь с человеком, которого почти не знаю. Можно ли возродить любовь к тому, кого абсолютно не помнишь?

Если Трюка так может, почему так не могу я? Всего лишь разыскать всё то, что ей дорого, каждый день, каждую минуту. Что она прожила под крылом Лексы — стереть их все без остатка. Их тысячи, возразил мне Черныш, их миллионы, миллиарды. Разве ты не видишь, что своей ненавистью она переплеталась не только с его жизнью, но и почти с каждой мыслью писателя? Нельзя — разорвёшь их, и тогда человек погибнет.

— Раз так… раз… так… — я пыталась найти решение. Трюка била воспоминания одно за другим и с каждым мгновением я осознавала, что помню всё меньше, что сама становлюсь будто бы меньше по сравнению с ней. Таю, остаюсь здесь всего лишь блеклым воспоминанием — бессильным, с размытыми очертаниями.

Но если я не могу разорвать её связь с Лексой, почему не могу присвоить, как присваивала до этого чужую искру?

Наверно, будь у меня здесь пальцы, прямо сейчас бы у меня отросли огромные когти. Я вцепилась в её старые воспоминания, в историю её силы, в тысячи предательств и хитрых интриг.

Бесконечно многогранна, невероятно многолика. Сотня, может быть больше, лет. Картина, статуэтка, приветственная и восторженная речь, книга — она проявляла себя везде, где только возможно. Вызов на дуэль, обидная рана, пятно на чести, позор семьи — тысячи имён, с лицом Трюки. Лелеяли, как нечто драгоценное и одновременно ненавидели, в надежде избавиться. И избавлялись — а она искала себе источник, и всегда находила. Люди не умеют жить в мире, не привыкли без ненависти. Сильного — убей, слабого — закогти. Извечная грызня, порождающая до бесконечного много искры. Что мне там говорил Черныш — страх заставляет людей идти вперед? Теперь я видела, что это не так. Их двигает, толкает бесконечный змей, подхватывая прямо на лету, унося за собой и вплетая в вечность бытия. Ненавидишь — живёшь.

Я черпала её ненависть, чувствуя, как восполняю свои силы, как её воспоминания становятся моими, её мудрость, знания, возможности становятся моими. Мгновение, Трюка, и твой алый клинок будет подчиняться мне, не отличая меня — от тебя. Мне захотелось усмехнуться и глянуть в обескураженное своим поражением лицо единорожки. Сколько поражений ты знала на своём веку и сколько побед? Не будет ли это первым — и самым главным твоим промахом, Трюка?

Невозможное сплелось с невозможным, норовя поглотить друг друга. Мироздание дрожало, мирозданию было до безумного больного. И оно, в конце концов, не выдержало.

Мир ухнул. Словно бы устало вздохнул после тяжелого трудового дня — и взорвался мириадами солнечных брызг. Мне захотелось заслониться рукой от безумно яркого света.

Черныш загоготал, будто мечта всей его жизни только что воплотилась в жизнь. Я вдруг ощутила, что моя слабость возвращается. Искра, что я так щедро вычерпала у Трюки, теперь была его силой. Я ощутила во рту горький вкус обиды.

***

Нас выкинуло — обоих.

Нету огромной звезды над нами — лишь потолок замка. Полуразбитые плиты, обрушенные колонны, угрюмо с балюстрад смотрят на нас статуи. Словно спрашивая — ну как же вы так? Как могли, как допустили?

Зал изменился с того последнего момента, каким я его видела. Он почернел, словно кто-то сознательно покрывал каждый камешек сажей. Дверь, до которой Черныш хотел дорваться, пошла трещинами. Я валялась на полу, Трюка валялась напротив двери, как неотступный страж.