Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— грубые и низкие помыслами, но ведь были же здесь и красота, и величие.

Но как же с ними общаться? — настаивал Митра.

А вы вспомните, какими вы были три года назад.

Я непроизвольно поежился.

Не хочу. Да разве можно влезть обратно в сброшенную скорлупу?

Не в скорлупу, а в невидимые доспехи воли,

— ответил брахман, — рубить мечом куда проще, чем терпеть глумливые речи недоброжелателей. И все же, умением воплотиться в этих людей, сми рением и тонкой игрой сможем мы обратить их силы на наше дело. Ищите способ войти в их жизнь.

Но сколько же можно растрачивать время и силы? — воскликнул Митра. — Мы задыхаемся здесь. Наши усилия тщетны, здесь все чужое и мы чувствуем, что обманываем ожидания Юдхиштхи-ры…

Высшая мудрость — уметь жить здесь и сейчас. — спокойно ответил брахман, — То, что случилось сегодня днем или даже несколько мгновений назад, уже ушло. И не может влиять на настоящее. Будущее может не наступить никогда. Разве смерть не ожидает кшатрия на расстоянии вытянутой левой руки?

Я удивился. Смиренный брахман повторял истины, данные нам Крипой. Неужели и он — воин? Старческие глаза смотрели на меня с внимательным спокойствием. Где-то в черной глубине теплился, мерцал свет. Но что это было: лукавая усмешка или сочувствие? Панцирь брахмы этого седого старца был непроницаем, как сияющие доспехи Карны.

За окном шелестела ночная листва. Тихо струился дым благовоний. Голые гладкие стены были в плавных разводах теплого света очага. Изящный бронзовый котелок, стоявший на огне, выдохнул из-под крышки струю пара. Брахман предложил нам горячий медовый напиток. Ароматный настой он налил в красивые глиняные чаши, смиренно заметив:

— Эта посуда выполнена здесь, в Хастинапу– ре, по вкусу дваждырожденных. Ты чувствуешь, сколько тонких сил вложил мастер в эту простую надежную работу? Есть и орнамент, но он лишь подчеркивает красоту материала и интуитивный поиск формы. Увы, теперь чувство меры и красоты в Хастинапуре утеряно. Везде золото без трепета и вдохновения.

Я невольно залюбовался узором, думая, сколько раз я, возможно, уже пользовался этими чашами, не обращая внимания на их своеобразную красоту. Тут я постиг, что подразумевал брахман, говоря — жить здесь и сейчас. Я ощущал, как над крышей дворца медленно бредут по небу сияющие созвездия. Даже сквозь стены до меня долетел шорох ветра в дальних горах, невнятные мысли слуг, забывшихся тревожным сном. Время будто остановилось. Старый брахман спокойно прихлебывал напиток, не отрывая от меня взгляда:

А ты не пытался превратить ожидание в пог лет? — спросил он. — Что, если боги преследуют не одну цель, забросив нас в безвременье? Да, наша главная цель не достигнута. Но что мы знаем о целях той высшей игры, которую ведут небожители? Может быть, все происходящее здесь нужно чтобы ты, Муни, усвоил какую-нибудь единственную истину, способную перевернуть твою жизнь и жизнь всех, кто окружает тебя. А может быть, для Юд-хиштхиры лучше, если посольство наше закончится ничем. Ведь время позволяет ему собрать кшатриев. Победа в бою даст власть не над пятью деревнями, а всем Хастинапуром.

Неужели возможно и это? — спросил я. Брахман пожал плечами. Выражение его глаз не изменилось.

Мы привыкаем, что плоды на дереве манго созревают каждый год, ибо это явление вновь и вновь повторяется на нашей памяти. Но кто из ныне живущих мог проследить время созревания гор? Не дано нам проследить и пути развития народов.

Даже Юдхиштхире?

— Никому не ведомы дальние планы сына Дхармы. Он умеет видеть последствия поступков во многих поколениях. Но тебе я просто хотел на помнить, что ты никогда не можешь знать, что же все-таки уготовили тебе боги. Каждый момент тво ей жизни должен быть полон смысла. Не жди ни чего от будущего, не взывай к прошлому. Учись довольствоваться сознанием, что дыхание жизни наполняет твое тело, наслаждайся шелестом ли ствы, светом очага, покоем неспешного вечера. Все свершится тогда, когда должно.

Я не ответил. Я наслаждался вкусом медового напитка, шероховатой поверхностью глиняной чаши и мыслью о том, что я еще жив. В конце концов старый брахман был прав. Любой из этих дней мог оказаться для нас последним.

Мы продолжали наши ежедневные прогулки по Хастинапуру, уже без внутреннего трепета перемахивая через стену сада. Постепенно мы выучили расположение улиц, привыкли к брани и толчее. Но наши попытки осмотреть городские укрепления закончились полным провалом. Когда мы с Митрой словно невзначай приблизились к одной из хмурых сторожевых башен, из бойницы раздался предупреждающий крик часового, и к нам подбежал одетый в доспехи кшатрий с обнаженным мечом в руке.

— Куда вас несет!? — заорал он еще издали. — Забыли о приказе: «Вайшьям держаться подаль ше от стен!»

Он остановился напротив нас, тяжело отдуваясь. Конечно, в бронзовом кованом панцире было нестерпимо жарко под прямыми лучами солнца. Его лицо было усталым и злым. Доказывать и увещевать такого человека не имело никакого смысла. Поэтому, не дожидаясь, пока Митра даст волю собственному раздражению, я низко поклонился кшатрию.

— Прости нас, доблестный воин, — смирен но сказал я, — мы с другом были увлечены бесе дой и просто не заметили, как пришли в недозво ленное место. Но скажи, где бы мы могли поднять ся на стену, чтобы полюбоваться видом, открыва ющимся с этой твердыни?

Некоторое время кшатрий лишь тупо смотрел на меня, словно стараясь определить, нет ли в моих словах насмешки, за которую можно было бы рубануть мечом. Но не найдя, к чему придраться и успокоенный моим учтивым тоном, он процедил сквозь зубы:

— На стены нельзя. Идите за городские воро та и любуйтесь, сколько хотите… Особенно, если у вас есть лишнее серебро для стражи у ворот.

Он криво улыбнулся собственной шутке, смачно плюнул мне под ноги и отправился обратно в башню, спеша убраться с солнцепека.

Чтоб тебе собственного потомства не увидеть. — процедил сквозь зубы Митра. — Посмотри на эти пустые глаза, торчащие скулы, накаты мускулистых плеч. Все они — многократно помноженное отражение самих себя. Разве этим изваяниям можно что-нибудь объяснить за день, за месяц или год? Они и за целую жизнь не постигнут тех истин, которые могли бы сделать их нашими союзниками. Сколько перерождений придется им пережить, сколько раз возвращаться в мускулистые тела и бронзовые панцири, прежде чем в их сердцах забрезжит искра духовности. Ты знаешь, Муни, я едва справился с желанием придушить этого кшатрия.

Брань — это от бессилия, — утешил я Митру, — ее истоки в невежественной попытке колдуна словом или проклятьем повлиять на поток изменений в мире. Но мы-то знаем, что это невозможно. Так стоит ли обращать внимание?

Мы поспешно ушли от стен и продолжили прогулку по городу. По-настоящему, кшатриев мы не опасались. Даже без мечей и панцирей любой из нас мог легко обезоружить двух-трех врагов. Опасность представляли для нас только дваждырожден-ные из свиты Дурьодханы. Их не обманешь лохмотьями горожанина и показным смирением. Но, к счастью для нас, и в Хастинапуре прошли те дни, когда дваждырожденных можно было легко встретить в уличной толпе. Сейчас они старались не покидать без особой нужды своих дворцов и верхней части города. Ну, а мы избегали приближаться к цитадели, слишком хорошо помня тигриный взгляд Духшасаны. Зато все лучше и лучше узнавали нижний город, где земляные и глинобитные дома торговцев и ремесленников грудились у самых стен и казарм солдат.

Оставив попытки пробиться сквозь охрану к сторожевым башням, конюшням и складам оружия, размещенным во внешних стенах, мы просто садились неподалеку от городских ворот в тени какого-нибудь чахлого деревца. Целыми днями, изнывая от жары и глотая пыль, мы считали колесницы, проносившиеся мимо нас, рассматривали вооружение всадников. Митра заверял меня, что по блеску клинка можно определить боевой дух его хозяина. Как правило, я и предоставлял ему возможность предаваться наблюдениям за этими деталями.

Сам же я никак не мог заставить себя сосредоточиться на таких мелочах. Все чаще я бессознательно впадал в созерцательное состояние, представляя город каменной ступкой, наполненной зернами человеческого духа. Жернова кармы неумолимо день за днем перемалывали эти зерна в муку, не различая, где придворный, где кшатрий, где просто вайшья. Я всматривался в лица кшатриев, время от времени маршировавших мимо нас по улице и видел лишь черные дыры там, где должно было быть сияние глаз. Я сосредотачивался, пытаясь проникнуть глубже в эти черные колодцы, пробиться к сердцам, но находил лишь перевернутые алтари, в которых не осталось огня духа, а были лишь сырость, тлен и страх.

Да, да, страх я явственно почувствовал в сердцах этих закованных в панцири воинов. Ощутив его холод, я содрогался и сам, словно сидел не на жаркой улице, а в заброшенном склепе. Глядя в лица воинов Дурьодханы, я спрашивал себя: «Неужели кто-то из патриархов еще может надеяться решить дело миром?» Серые колонны кшатриев вились по улицам города, как щупальца. Слепое от солнечного света, медлительное, но несокрушимое чудовище ползло, сияя бронзовой чешуей, источая запах пота. Оно было лишено разума, но жаждало человеческой крови. Пока что это порождение черного мира ракшасов не чуяло нас с Митрой, но мы-то хорошо ощущали злую волю, управляющую им.