Эдера 2 - Операй

Следователь язвительно улыбнулся.

— А ничего не скажешь — отлично придумано! Может быть, вы, синьор Барцини, хотите сделать еще какое-нибудь заявление?

Тогда Андреа, выйдя из себя, закричал:

— Какое к черту заявление!.. Я просто требую, чтобы меня выпустили отсюда!.. Мне до сих пор не предъявлено никакого мало-мальски серьезного обвинения!.. Это просто форменное безобразие!..

Гвадонини только иронически качал головой и все время повторял:

— Ну, ну...

Андреа, поняв видимо, что в этой беседе взял слишком круто, и что криком он вряд ли поможет, поспешил произнести голосом несколько извинительным:

— Но ведь я действительно не совершил ничего такого, что могло бы вызвать серьезные негативные последствия. И потому я требую, чтобы он немедленно был выпущен... Ведь мне действительно не предъявлено никакого мало-мальски серьезного обвинения...

После этих слов в кабинете следователя зависла долгая, томительная для Андреа пауза, прерываемая назойливым жужжанием мухи.

Наконец, следователь произнес:

— Синьор Барцини, мы все ценим ваше остроумие, однако будет лучше, если вы перестанете валять дурака... Что это еще за выдумки, за кого вы нас тут принимаете? Вас знает весь город, ваши портреты висят на каждом углу, вас постоянно склоняют в полицейской хронике... И вы еще будете утверждать, что вы — это не вы?1

Андреа понуро молчал — он никак не мог ожидать такого поворота событий.

— Вот что, — произнес следователь, — отправляйтесь-ка в камеру и подумайте... А когда вам надоест валять дурака, дайте знать — и мы с вами поговорим...

И тот самый охранник, который привел Давила в кабинет следователя, проводил его по полутемным тюремным коридорам в камеру...

Тюрьма Палермо находилась на самой окраине города; это было здание, построенное относительно недавно, в пятидесятые годы.

Тюрьма занимала целый квартал и представляла собой большое сооружение красного кирпича, в плане — строго квадратной формы, построенное по периметру квартала. Ни привычных заборов, ни башенок с карабинерами тут не было: зарешеченные окна, начинавшиеся со стороны улицы с уровня третьего этажа, служили надежной преградой для любого, кто осмелился бы бежать — тем более, что по тройному ряду металлических решеток был пропущен сильнейший разряд электротока.

Таким образом, здание городской тюрьмы, замкнутое по периметру, образовывало внутри маленький дворик, который обычно использовался, как правило, для прогулок заключенных...

В тот день, после обеда, надзиратель предложил Андреа прогуляться, заметив:

— Прогулки укрепляют здоровье... — А вам понадобится много, очень много здоровья, синьор Барцини — вам ведь еще долго сидеть и гнить тут...

Эти слова прозвучали почти как приговор...

 Андреа ничего не оставалось делать, как подняться и пойти вслед за надзирателем.

Прогулка была недолгой — что-то около часа, и все это время Андреа размышлял над ситуацией, одновременно — нелепой и драматической, в которую он попал.

Было очевидно, и притом — совершенно очевидно одно: его явно приняли не за того, кого следует.

Альберто Барцини — кто он такой?

Мафиози?

Допустим.

И почему его, Андреа Давила, с такой убежденностью принимают за этого человека?

Да-а-а...

Синьор Гвадонини сказал, что его может спасти только одно: если он предоставит какие-нибудь доказательства, что он — действительно Андреа Давила.

В противном случае...

В противном случае ему придется провести тут достаточно времени, в этой тюрьме, в обществе убийц, воров, грабителей, бандитов, налетчиков, фальшивомонетчиков, содержателей незаконных притонов разврата, наркодельцов, растлителей несовершеннолетних, продавцов краденого и прочих уголовников, людей, считающих, что честность, порядочность, совестливость и нравственность — очень условные категории, которые вряд ли нужны в повседневной жизни, и что от всего этого надо как можно скорее избавиться, как от ненужного хлама.

От одной мысли об этом Андреа стало дурно.

Но что делать?

Так, документы... Где же его документы? Гвадонини сказал сегодня, что документов у него найдено не было. И что это за фраза — будто бы он был извлечен из постели какой-то девицы?

Пречистая Дева, что же это такое?

Последнее известие, самое ужасное из всех, совершенно подкосило Андреа.

У него сперва мелькнула мысль, что его личность может подтвердить Эдера, Валерио, Матильда, дель Веспиньяни, в конце-концов — множество людей, но если до них дойдет, что его, Андреа Давила, действительно извлекли из постели проститутки?!

Что они скажут?

И каким ударом все это будет для Эдеры?!

Прохаживаясь по дворику, Андреа увидел, что один из заключенных читает какую-то газету.

Подойдя к нему, Андреа вежливо попросил:

— Можно?

Тот поднял взгляд.

— Чего надо?

— Синьор, можно вашу газету?

Заключенный отпрянул от него, молча протянул газету и удалился, ежеминутно оглядываясь.

Взяв газету, Андреа посмотрел на первую страницу и остолбенел — там, набранный самым крупным и броским шрифтом, какой, наверное, только нашелся в типографии, чернел заголовок:

И фотография — он, Андреа Давила, в одном нижнем белье; карабинеры заталкивают его в бронированный фургон для перевозки особо опасных преступников...

У Андреа потемнело в глазах, он судорожным движением отложил газету.

При одной только мысли, что это может увидеть Эдера, что этот снимок может попасться на глаза кого-нибудь из его друзей и близких, ему становилось не по себе.

Но как?

Как такое возможно?

Почему у него, Андреа, не оказалось при себе никаких документов?

И чемоданчик с планом — тем самым, который он снял с дома и церкви под Палермо, тоже пропал

И как, наконец, он очутился в объятиях этой Левины девицы, «лошадки» ?

Почему его так усиленно принимают за какого-то Барцини?

Загадка.

Эти и другие соображения долго не давали Андреа покоя — он размышлял над всем этим и во время прогулки, и после нее, и тогда, когда в камере погасили свет и прозвучала команда «отбой»...