Письма Уильяма Берроуза - Оливер Харрис

Стерн пропал не вовремя: в последние несколько недель существо проявляется столь явственно, что люди в ресторанах бросают на меня странные взгляды. (Смотри на рисунок, он поможет врубиться.)

О, кстати, меня на днях обшманали. Утро, восемь часов, в дверь — тук-тук-тук, открываю, на пороге — легавые. Говорят: у нас ордер на твой арест, выписан еще девятнадцатого апреля. Бля, ну кто настучал?! Затем я час провел на кумарах в огромном кафкианском здании, пока оформляли протокол и фотографировали меня… правда, когда фото проявили, на листе моего лица не оказалось. Теперь зовусь Человек-невидимка. Меня еще три раза сфотографировали; прошло два часа, прежде чем у копов получилась моя фотоморда. Фотоаппарат, оказывается, поломался, и пришлось торчать в сраной тюряге двенадцать часов… Искали-то всего-навсего марихуану, о джанке — ни слова. Нашли при мне чуток хаша…

Если говорить о планах на ближайшее будущее, то я пока здесь: прослежу, как выпускается книга; к тому же рисунки мои привлекают внимание, и, может, мне организуют выставку. Да и Жиродье задумал выпустить обзор литературы о противостоянии свободы диктату в самом широком смысле, а это, ты знаешь, по моей части. Вполне вероятно, в Лондоне по «Голому завтраку» поставят пьесу. В общем, дело пахнет нехилыми башлями.

Кстати, чуть не забыл: одна крупная французская фирма («Галимар») переводит меня на французский [468]. Права на оригинальное издание у Жиродье, по ним он получает треть с доходов.

Надо бы съездить в Штаты, родню повидать. Ждите меня в следующие два месяца. С тобой, наверное, увидимся в Нью-Йорке. Когда вокруг столько всего творится, трудно загадывать на будущее… Одно знаю точно: в Индию, не повидав родню, не поеду. Питеру привет.

С любовью, Билл

P.S. У меня развилась мания величия. Но я-то пришел извне, и в этом — мое главное отличие от прочих и преимущество. Я вышел из мира грязи и поражений, клетка за клеткой поднялся наверх, претерпев миллион падений и неудач. И назад не собираюсь. (На месте стоять нельзя. Самое опасное в нашем мире или другом — я ДОПОДЛИННО ЗНАЮ, убедился за эти полгода, что существуют миллиарды миров, кроме нашего; и как только люди могут мыслить столь ограниченно, не признавая сего?! — самое опасное — СТОЯТЬ НА МЕСТЕ. Да и не получится ни у кого стоять: движение будет, либо вверх, либо вниз. И дно я познал на собственной шкуре.) Сейчас поднимаюсь, а то, что излагаю на бумаге, отражает процесс. И ни фига это не продукт воображения, все описанное мною реально, как реален стол (который, впрочем, фантомен, если взглянуть на него под углом четвертого измерения, времени). И потому, в самом что ни на есть буквальном смысле, моя писанина опасна.

Посылаю тебе отрывок из продолжения «Голого завтрака». Не знаю, куда он заведет или что с ним будет… Он — мое исследование, вроде как живопись Гайсина, с которой мое творчество тесно связано. Мыс Гайсином достигаем одного и того же, просто средства используем разные. Ломщиков душ, скользящих промеж слоев света, слоев тени и цветов, я впервые увидел именно в его картинах (ну и в своих рисунках, конечно).

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Париж, 6-й округ, рю Гит-ле-Кёр

24 августа 1959 г.

Дорогой Аллен!

Прости, что затянул с ответом на письмо про «Голый завтрак». Просто я неделю провалялся в постели, лечился.

Когда я писал тебе неделю назад, я еще не владел всеми фактами. Поговорив с Жиродье, перепоручил ему полностью улаживать дела по контракту. Он знает, как обуть американскую налоговую службу, которая обязательно постарается урвать кусок с продаж моей книги в Америке. Жиродье будет переводить деньги в дочерний офис своей фирмы, в Швейцарию. Так он снизит налог — если мы, конечно, столько заработаем, чтобы налоговики на нас обратили внимание, — с девяноста до десяти процентов. Жиродье, впрочем, убежден: такие деньги мы сделаем. Еще я должен организовать себе жилье за границей — этим и прочими вопросами надо заняться обязательно.

Бог видит, Аллен, я ценю твои усилия и старание Ирвинга [Розенталя]. Неразбериха какая-то… Приходят телеграммы и письма от издателей, о которых я прежде ни разу не слышал и которые напоминают о неких договоренностях. Валом валят желчные, злобные жалобы, мол, Розенталь обещал кому-то книгу, а Жиродье взял и увел ее из-под носа… Признаюсь, все это целиком и полностью моя ошибка. Думаю, Жиродье договориться с Барни Россетом [469] насчет публикации книги в Америке. Сам Жиродье прямо сказал (за пирогом с дроздами) у себя в новом ресторане (высказался действительно прямо): «Это дело чересчур сложное, надо в нем разбираться. Я их знаю, ты — нет, поэтому давай я сам с ними буду работать. Доверяй мне, иначе никак».

Я махом ответил: «Добро, буду доверять. В печали и в радости, в болезни и под кайфом». Решения принимать надо быстро, по-другому нельзя.

Жиродье не только умен, но и чертовски везуч, хотя с виду такой скромный, забитый тип. По мне, так он избавится от этого ресторана, который, словно раковая опухоль, поглощает пространство в здании, где расположилась «Олимпия» [470]. Если бы Набоков последовал моему примеру, он бы сам сейчас заимел двести тонн баксов и вложился бы в собственный ресторан [471]. С другой стороны, и я могу ошибаться [472].

Рассчитываю на твое чувство такта, Аллен. Объясни, пожалуйста, ситуацию Ирвингу. Больше по делу сказать нечего. На неделе напишу поподробней. Питеру привет.

С любовью, Билл

P.S. Пойми меня правильно: своему долгу перед Ирвингом я изменять не собираюсь, однако он сам отказался быть моим литагентом.

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Франция, Париж, 6-й округ, рю Гит-ле-Кёр, 9

5 сентября 1959 г.

Дорогой Аллен!

Я кручусь, как белка в колесе, и времени нет ни на что. Посылаю тебе открытое письмо к правительству Франции, которое Лоуренс Даррелл написал по поручению «Олимпии». В нем нужно проставить подписи, особенно требуются твои и Джека. Сойдет подпись всякого нефранцузского писателя. Время против нас: через десять дней начинается слушание в суде, и подписи потребуются уже к этому времени. Прошу, пойми, что Жиродье для нас — уникальный шанс опубликовать оригинальную и ценную книгу, к которой иные — педантичные и правильные — издатели даже не притронулись бы. Беда Жиродье — и наша беда тоже. Кроме него, НИКТО не стал бы издавать «Голый завтрак»!!!

Прошу, не подведи… Хватит и ваших с Джеком подписей, в них больше веса. В смысле, не трать время, не бегай по всем авторам, если не знаешь наверняка, помогут тебе или нет.

Времени излагать подробности не остается, дело сложное. Однако знай: я прошу не только за Жиродье, я прошу и за себя, потому что дело касается меня лично. Разделавшись с Жиродье, французское правительство рано или поздно возьмется за меня. И скорее рано, чем поздно. Привет всем.