Русуданиани - Без автора

Сначала помянул он имя господа, а потом написал: «Шлем мы привет славному витязю, равному царю, герою и голиафу[62], явленному господом для истребления зла и укрепления добра, а затем поздравляем и выражаем радость по поводу победы над могучим врагом и избавления от колдовских чар! Одержанные вами победы заставили вас забыть о наших скромных заслугах, и вы не выполнили своего обещания. Однако мы остаемся твоими верными слугами и покорны тебе. Ты сообщил мне, что нашел для меня хорошего зятя, зачем мне он, если не исполнилось мое заветное желание! Если удостоюсь я радости лицезреть вас, то о зяте я и не вспомню!»

Послал царь свое письмо со знатным вельможей. Тот, подскакав к нам, спешился, поклонился до земли и подал послание Гварджаспу. Удивились мы такому любезному письму после угроз и брани: «Может, обманывают они нас и замышляют измену?» Сказал царевич послу: «Если бы я не хотел видеть вашего повелителя и не помнил о его благодеяниях, я бы не пришел сюда и не привел с собой прекрасного и доблестного юношу, не стал бы разлучать его с родителями. Желаю я извиниться перед Пахпуром и отблагодарить его за заботу. Сидя в седле, я не могу написать письмо, потому передай все это на словах». Посол снова поклонился до земли и поспешил назад.

Когда до города осталось три дня пути, сам государь вышел нам навстречу. Спешился царь Пахпур, спешился и Гварджасп, ради Гварджаспа сошел с коня и младший сын царя Севера, иначе он не стал бы этого делать — ведь они еще не состояли с Пахпуром в родстве. Обнялись они с Гварджаспом, как отец с сыном, поцеловались. Потом Гварджасп взял руку брата прекрасной Тумиан, подвел к Пахпуру и сказал: «Вот, государь, привел я для тебя зятя, люби его и жалуй!» Ничего не сказал царь, только улыбнулся в ответ и пригласил нас во дворец.

Вышла встречать Тумиан царица с девятью дочерьми. Велела Тумиан казначею принести лучшие украшения и драгоценности, поднесла их самой красивой из царевен, посадила ее рядом с собой и молвила: «Будь верной супругой моему брату, никогда не разлучайся с ним! Для первой встречи подношу я тебе эти скромные дары, но если сочетаетесь вы, не пожалею для вас всех своих владений!»

Вечером Пахпур устроил роскошное пиршество, а утром царь с царицей прислали человека с наказом: «У нас никогда не было ни мысли, ни желания помириться с царем Севера и породниться с ним, но, как видно, воли божьей не избежать и не все человеку поступать по-своему. Ныне же свершилось это по твоей воле, и вместо себя ты его нам жалуешь, но больше мы не допустим, чтобы ты нас обманул и сделал посмешищем для врагов. Если решили вы породниться с нами, оставьте моего зятя здесь, чтобы вверили мы ему свою жизнь и все царство. Иначе, пока ты доберешься до своей страны, уладишь там все дела, пока снова сюда возвратишься, я умру, и что мне тогда за польза от твоего прихода!»

Гварджасп настаивал на том, чтобы забрать с собой брата Тумиан, они не соглашались, так как были уже напуганы. Тогда я сказал: «Знаю, как невтерпеж юноше сочетаться с красавицей. Пока мы здесь, давайте сыграем свадьбу». Послушался меня царевич, а шурин его горячо меня поблагодарил. Семь дней длилось свадебное торжество, передали жениху все владения […], а мы заспешили дальше. Как только миновали мы границы царства Пахпура, встретили нас жители Белого города, до самых городских ворот стелили нам под ноги золотую парчу, осыпали нас по дороге драгоценными камнями.

Когда подошли мы к воротам дворца, вышла нам навстречу почтенная женщина, знатнейшая из знатных, мать правителя Белого города, держала она в руках два венца, которые своим сиянием затмевали солнце. Пока возлагала она венцы на головы Гварджаспа и Тумиан, другие женщины осыпали их сластями. […] Стали стекаться вельможи, приглашенные на торжество, собрался весь город, и справили свадьбу, столь пышную, что даже не слыхивал я о подобной и глазами своими не видывал. […] Семь дней и ночей пировали не вставая. […]

Прошло семь дней, и велел Гварджасп всем разойтись и отдохнуть. Когда хмель рассеялся, пожелал он осмотреть — сокровищницы. Отвечали ему: «Сначала извольте снять вашу печать, ибо ключи от других сокровищниц хранятся в этой башне». А мы до тех пор считали, что они ту казну тратят, поэтому их не благодарили. Когда увидели мы, что печать на той башне не тронута и ключи [от других сокровищниц] лежат в ней, удивились, что столько они на свадьбу потратили. Мы взяли ключи от пятисот сокровищниц и раздали неисчислимые богатства. […]

После призвал меня к себе Гварджасп и спросил: «Что скажешь ты, Гив, если велю я собраться всем властителям, прежде покорным нашему роду?» Я отвечал: «Боюсь, вдруг усомнятся они в твоей мощи и ослушаются. Ты не сдержишь гнева, а сейчас не время идти на них походом. Не проучишь их вовремя, глядя на них, осмелеют и другие. А если задумаешь их проучить, свадьбу и поход соединить нельзя. Поэтому лучше поступить так: пошлем вперед купцов, пусть они всем расскажут, как ты могуч, и правители, прослышав о том, поспешат явиться к тебе с дарами, а те, кто не покорится, еще пожалеют об этом! Пусть явятся туда, где хранится завещание царя Арджаспа». […]

Поблагодарил царевич меня за совет, выбрали мы умных, почтенных людей, а сами стали собираться в путь. Как вышли мы из Белого города, на другой же день встретились нам жители Зеленого города. От великой радости походили они на умалишенных. Увидели мы, что убранство улиц и площадей превосходит все, виденное нами прежде. Было оно настолько же прекраснее убранства Белого города, насколько день прекраснее ночи. Встречали нас повсюду музыкой и пением, окуривали благовониями. Дорога была вымощена серебряными плитами. Молодых усадили на престол, усыпанный драгоценными камнями. И каждый камень был ценой в целый город, а венца и вовсе я описать не в силах! […]

Усадили молодых на престол, возложили на их головы венцы, и стали приходить женщины и приносить дары — драгоценные кувшины, блюда, чаши, всяческую столовую утварь. Женщины были закутаны в покрывала так, что не мог я разобрать, молоды они или стары, красивы или безобразны. И сказал я себе: «Колдовство это все — не иначе!» Услышали это евнухи и молвили: «Новоявленный богатырь-палаван, государь наш Гварджасп избавил нас от колдовских чар, просто наши женщины не показывают мужчинам лица. Они боялись, как бы государь не разгневался на них, поэтому принесли все это, а сами ушли». Вслед за женщинами стали приходить остальные жители Зеленого города — знатные и простые, приносили они богатые дары и восхваляли Гварджаспа. А евнухи пересчитывали и записывали все подношения.

Наконец началось пиршество. Потчевали нас такими яствами, что и до сих пор не забыл я их вкуса. Когда мы насладились едой и питьем, раздались дивные звуки музыки и пение. Сколько ни озирался я по сторонам, ни музыкантов, ни певцов не видел. Заметив мое удивление, спросили меня евнухи: «О чем беспокойство ваше? Неужели удивляют вас пение и игра наших музыкантов?» Отвечал я им: «Их пению дивимся мы не более, чем жужжанию мух в роще, но одного понять не могу: не привидения же они, где они сидят, что их не видно, — во дворце или снаружи?» Рассердился тут евнух, старший над слугами, и молвил: «Ты такими колдунами нас сделал, что и город, и всех, кто в нем, по-твоему, наш государь должен сжечь. Если бы это сказал Гварджаси, было бы неудивительно, ибо город наш ему незнаком, но ты ведь бывал здесь и прежде, когда же находил ты тут колдовство?!» С этими словами отдернул он одну из занавесей, и увидели мы, что за нею сидят луноликие женщины, поют и играют. Пояснил мне евнух, что, когда на пиру присутствуют мужчины, музыкантши скрываются от них за занавесью, а когда пируют женщины, они выходят, поют и танцуют. […]

Понравилось это Гварджаспу, улыбнулся он и спросил: «А нельзя ли, чтобы сейчас вышли танцовщицы?» Передал я его слова евнуху: «Много стран мы видели и много царских дворов, но нигде такого нет, чтоб музыкантши скрывались от гостей. Раз господь поручил вас нам, придется и вам поступать по нашим обычаям». Старший евнух ответил мне: «Твое слово — для нас не закон, но если это воля царя, мы, прах от его ног, не смеем ослушаться!» Крикнул он девам: «Приказ царский — выходите!»

Они, оказывается, давно прислушивались к нашему разговору и покрыли лица чем-то белым и прозрачным, так что они нас видели, а мы их лиц нет. Стали они выходить попарно с пением и плясками. У каждой пары был свой наряд, усыпанный драгоценными камнями, и все играли на разных инструментах. Столь дивное было зрелище, что не заметили мы, как пролетело три дня, не отличали мы дня от ночи. Выходили все лучшие и лучшие плясуньи и музыкантши, и устали мы есть, пить и на них глядеть. Велели мы убрать столы и решили осмотреть сокровищницу.