Государь (СИ) - Алексей Иванович Кулаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В пригородах Вильно тоже происходило подобное, но с соблюдением всех приличий: в преддверии осени великокняжеская казна отстроила за городской стеной десятка три вместительных постоялых дворов, напоминавших нарядные трехэтажные терема — так вот их прибывающее панство и забило до отказа. В самом городе вообще не осталось ни единого жилого угла, который не сдали бы втридорога предприимчивые горожане, вовсю пользующиеся удачным моментом и конкуренцией среди гостей, приехавших — кто на Вальный сейм, кто на турнир после оного. Или вовсе на Осенний бал, куда стремилась попасть вся литовская магнатерия: верней сказать, протащить в Большой дворец своих сыновей и дочек. Не одним же Радзивиллам подводить своих девиц к неженатому Великому князю?!? Порой Вильно напоминала своеобразный мешок из крепкой, но все же потрескивающей материи, которую во все стороны распирала гонористая шляхта: к счастью коренных виленцев городская стража бдила как никогда, не стесняясь пускать в ход дубинки и кулаки. Ну или наводить на злостных нарушителей дворцовых сторожей в вороненых бехтерцах — а так как слухи об их вежливых манерах уже достаточно широко разошлись по Литве, то даже самые упертые забияки сразу же утихали и послушно шли на правеж к великокняжескому судье…
Еще, помимо зевак и претендентов на призы и славу, а так же съехавшегося на Сейм и последующие развлечения ясновельможного панства, город наполняли литовские помещики, прибывшие за Жалованными грамотами на свои владения. Они степенно расхаживали по улицам и вокруг Большого дворца, с раннего утра толпились сразу в нескольких канцеляриях, заглядывали во все лавки — и бурчали, при каждом удобном случае бурчали о непомерной алчности обнаглевших чернильных душ! Ведь как получалось? Великокняжескому землемеру за размежевание с соседями, и составление точного чертежа поместья — заплати. Поветовому старосте[1], за справку об отсутствии земельных тяжб с соседями: опять же подношение занеси да покланяйся!.. В канцелярии подскарбия Воловича, за бумажку об отсутствии недоимок по налогам малый сбор оплати: а затем еще и за выписки из великокняжеского архива о новом владении, и из Бархатной книги родов шляхетских — по десятку талеров за каждую грамотку отдай! И ежели хочешь получить у маршалков Великого канцлера красиво оформленный свиток на дорогом веленевом пергаменте, да с подложкой из багряной замши — так и на это надобно тряхнуть мошной. А как же не потратиться, коли остальные счастливцы этак невзначай похваляются своей Жалованной грамотой, и смотрят на тебя, как на дерь… Кхм, как на какого-то безземельного нищеброда?.. Одна радость: после этаких-то мытарств и сплошного разорения, поместье наконец-то становилось родовой вотчиной!.. Достойный повод, чтобы спрыснуть его толикой доброго заморского вина, или кубком-другим хорошего стоялого меда: ну а там уже развязывались не только языки, но и завязки кошелей, делая выручку хозяевам городских лавок и приличных кабаков.
Но и это были не все желающие непременно попасть в Вильно на время Сейма и турнира: еще до завершения Большого смотра шляхты среди благородного сословия пронеслась весть о разгроме Хана Крымского, богопротивного Девлет-Герая — и о большом ответном походе русских ратей на обе ногайские орды. А так как с Диким полем соседствовали не только московиты, но и благородные литвины, в рядах последних тут же начались разговоры. О военной удаче вообще, и о том, что неплохо было бы поддержать столь добрый почин собратьев по вере — в частности. Собраться-снарядиться за грядущую зиму, да по свежей весенней травке отправится в степь, дабы хорошенько пограбить… Гм, помочь единоверцам в их извечной борьбе с крымскими набегами. Опять же, у многих перед глазами был наглядный пример шляхтичей, неплохо поправивших свои дела за время усмирения Ливонии: настолько, что их соседей и знакомцев пробирала откровенная зависть! В общем, сразу в семи поветах прошли стихийные собрания-сеймики, на которых благородное панство составило прошение к великому гетману литовскому Ходкевичу — чтобы тот походотайствовал перед государем за его очень верных, но немного обедневших подданных. А так как главный воевода Литвы и сам подумывал об организации большого карательного похода на ногайцев, то «глас народа» оказался очень кстати.
Когда Великий князь вернулся в Вильно, то у Григория Ходкевича уже была наготове прочувствованная речь для Вального сейма: с одобрения правителя он зачитал ее в первый же день собрания, подняв вопрос об усмирении распоясавшихся донельзя степняков — и получил горячую поддержку почти всех депутатов. После длившихся до вечера споров Сейм постановил оставить Кварцяное войско на прикрытии границы с поляками, а следующий Большой смотр шляхты назначить на раннюю весну. Причем для пущего удобства, сразу на границе с Диким полем, куда «конно и оружно» должны были прибыть все, желающие как следует осмотреться среди ногайских кочевий… Не остался в стороне и молодой правитель: утвердив сеймовый приговор, Димитрий Иоаннович обещал не опаляться гневом на тех магнатов, кто соберет малое войско — и поздней осенью и зимой на свой страх и риск самовольно сходить в гости к степнякам. Более того, венценосец повелел подскарбию Воловичу составить и огласить перечень интересующей казну добычи — и даже с твердыми ценами и указанием приграничных городков, где будет устроен своеобразный торг! После такого милостивого и щедрого жеста в сторону благородного сословия Литвы, сеймовые паны настолько преисполнились верноподданнической любовью, что даже оглашенный на исходе второго дня Сейма великокняжеский Указ о репрессалиях в отношении католической церкви не вызвал у них заметных возражений. Против конфискаций и принудительного труда в каменоломнях на пользу всего Великого княжества Литовского высказалось всего полтора десятка депутатов-католиков — впрочем, даже они нехотя и сквозь зубы признавали вину отдельных монастырей, приходов и иерархов. Ибо оглашение указа предваряли отчеты гетмана Ходкевича и канцлера Радзивилла о приведении к покорности ливонских баронов, а после них были оглашены-зачитаны избранные места из допросных листов как самого Гохарда Кеттлера, так и некоторых его ближайших пособников. Личная переписка бунтовщиков, целый сундук допросных листов разной баронской мелочи, заемные грамотки от ростовщиков и договоры с наемниками-ландскнехтами… Все это мог свободно брать и читать любой сеймовый пан. Более того, особо недоверчивым депутатам был предложен личный разговор с последним ландмейстером Тевтонского ордена! Но это не заинтересовало даже каноника Виленского, сидевшего насупленым сычем и старательно запоминавшего всех тех,
