Государь (СИ) - Алексей Иванович Кулаков

может и тот согревающий отвар, что так хорошо пился в обществе царевича Федора. Веки потяжелели, и казалось, он всего лишь моргнул чуть дольше обычного… А когда опять открыл глаза, то сразу же ощутил всем телом, что находится в движении. Сквозь поднятые пологи фургона приятно задувал теплый ветерок ранней осени, а саженях в двадцати неспешно плыла лесная опушка малой засеки, изрядно поредевшая стараниями сначала крымчаков, надеявшихся пробиться через рукотворные буреломы — а затем и русских воев, которые после победы эти же самые завалы разбирали и пилили себе на дрова. Сознание словно плавало в чем-то теплом и мягком, так что Дмитрий Иванович просто стал бездумно смотреть на проплывающий мимо однообразный пейзаж: возможно, он бы вновь задремал, однако лес внезапно сменился видом на далекий холм, и в разуме словно бы что-то тихо щелкнуло. Словно сами собой возникли воспоминания о том, как он подгонял своих ратников быстрее затаскивать на далекую возвышенность тяжелые повозки гуляй-города: а потом, оставив часть стрельцов выставлять и крепить на телегах толстые щиты с прорезями бойниц, погнал всех остальных на работы. Одних рыть неглубокие канавки и ямки на расстоянии перестрела от стен растущего укрепления — готовя тем самым неприятный сюрприз для крымчаков, больших любителей устроить карусель конных лучников с непрерывным дождем из легких камышовых стрел. Других усиливать гуляй-город рвом и валом; ну а пушкарям и приказывать не понадобилось — сами как кроты вгрызлись в землицу, спешно отрывая-устраивая пороховые погреба. Меж тем, память расщедрилась еще на несколько воспоминаний: сначала о том, как он несправедливо наорал на подручного воеводу, люди которого никак не могли найти крышки загодя устроенных тайных колодцев, как оказалось слишком хорошо укрытых от чужих взглядов. Затем, как служилые дворяне, скинув с себя новомодные кирасы и поддоспешники, ровно простые мужики таскали из близкого леса ошкуренные бревна — благодаря которым обычный гуляй-город вскоре начал превращаться в крепкий орешек. С высоким тыном на особо опасных местах, рвом, и двумя башенками для наблюдения и стрельбы! Всплыла в голове и длинная цепочка больших костров, при свете которых стрельцы всю ночь и половину следующего дня исступленно грызли стальными лопатами и кайлами неподатливую землю, перегораживая проход мимо холма сразу двумя линиями широких и глубоких канав. То-то радости было после пушкарям — невозбранно палить каменным дробом и ядрами в удобно скучившихся перед ними степняков! Столько басурман там навалили, что они сами по себе стали еще одним препятствием для нечестивого воинства Девлет-Гирея… Однако, что не удалось крымчакам, легко получилось у их победителей: ныне на холме из всех укреплений остались лишь куски изрядно потрепанного тына, и одинокая башенка — которую как раз усердно разбирали обратно на бревна. Тела и лошадиные туши куда-то убрали, старательно накопанные ямы и канавы засыпали, расчистив широкий путь: и теперь по нему двигалась живая река поместной конницы, шум которой сливался в один тяжкий низкий гул. Долг ведь платежом красен: и нынешней осенью об этом предстояло вспомнить степнякам Большой и Малой ногайской орды…

— Что там, Томилко: спит князь-батюшка?

— Спит, сердешный!

Услышав низкий голос старшего над своими послужильцами, Хворостинин хотел было перевернуться на другой бок и поговорить с одним из спасителей, но его тело имело свое мнение на сей счет. В том смысле, что ему и так хорошо лежалось, и сменять покой на движение было откровенно лениво! Да еще ко всему разум подкинул идейку послушать разговор ближника и подручного слуги: вдруг при спящем хозяине нечаянно сболтнут что-нибудь интересное?

— Экая силища в Дикое поле идет! Как думаешь, Трофим Андреич, осилим ногаев?

— Сомневаешься?

— Да бог с тобой… И-эк⁉

Вместе с резким щелчком кнута фургон дернулся и заметно ускорился, вслед за остальными повозками втягиваясь-встраиваясь в попутный поток, составленный из какого-то несуразно большого числа пустых фургонов и крестьянских телег. Пронырливый Томилко тут же со знанием дела заметил:

— Это они от старого Ельца возвращаются. Я краем уха слыхивал, что царь и Великий государь Иоанн Васильевич повелел устроить вдоль всего Пояса Богородицы большие порубежные крепости на месте некогда разоренных крымчаками городков. Поди, сейчас посошная рать[7]вовсю лопатами и пешнями воюет, чтобы стены до первых снегов поднять…

— Доболтаешься ты когда-нибудь, Томил, язык подрежут.

— Да об этом только ленивый не слыхивал!

— Вот так и говори, когда тебя к катам на дознание потянут.

Запыхтев от возмущения, подручный княжий холоп тут же и увял, ибо фургон добрался до перепаханного многими тысячами копыт поля, на котором расстреляли, потоптали и порубили превеликое множество крымчаков, ногаев — и всех тех, кто словно шакалы присоединился к войску покойного ныне Девлет-Гирея в его большом походе на Москву. Шли за полоном и богатой добычей, при удаче рассчитывая получить себе и землю: с первым не получилось, второго не добыли, но с третьим у степняков все сладилось и никто не ушел обделенным. Когда князь-воевода Хворостинин вел свое войско занимать указанное место, он обратил внимание на череду здоровенных ямищ, отрытых никак не меньше пяти лет назад. Длинные и глубокие, с оплывшими от дождей и снега покатыми стенками, поросшими травой — они послужили хорошей преградой, усилив малые засеки-буреломы. И пригодились затем еще раз, став местом последнего упокоения незваных гостей, которые таким образом все же приобрели для себя немного русской землицы.

— Томилко, давай-ка пологи опускай обратно, а то от пыли дорожной скоро перхать начнем. Давай-давай, шевелись!

Прикрыв глаза и слушая начавшуюся возню вдоль бортов фургона, князь Хворостинин внезапно подумал, что так расчетливо воевать ему, пожалуй, нравится. В три дня остановить, загнать в ловушку и с малыми потерями истребить почти стотысячное войско крымского хана — да еще полгода назад он бы просто не поверил, что подобное вообще возможно! Впрочем, Великому государю и царевичам их вера и не требовалась. До каждого из воевод предельно подробно и доходчиво довели, что и когда им надобно делать; к каждому приставили постельничих стражников, чтобы не допустить небрежения приказами, или самовольного их толкования. Так что когда настало время, все русские и союзные рати, гарнизоны и воинские обозы, и даже отряды ополчения-посохи внезапно уподобились фигуркам любимой игры царской Семьи. Ровно как в тех же тавлеях, полки Русского царства перемещались по назначенному им полю, сначала останавливая, затем оттесняя-окружая, и наконец — гоня крымчаков в назначенное им место, где тех и растоптали, уложив пострелянные-порубленные «фигурки» в загодя отрытые могильники. Уверенная, долгожданная, такая сладкая победа!!! Еще бы самому Хворостинину при этом не поддаваться азартному желанию взять знатный и богатый