Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин

– Привет передавайте и чтобы это, не болел больше.

– Ага, спасибо. А, вот он.

Вафин захлопнул фанерную дверцу, поморгал, встряхнул, критически всматриваясь, жеваный армейский ватник и пробормотал:

– Главное, человек болеет, в школу не ходит две, нет, три недели это уже получается, отстал от класса, наверное. И хоть бы кто из школы позвонил про состояние здоровья спросить, я уж не говорю – задание дать, может, подсказать чего, консультацию там, все такое. Какое там.

– Даже пацаны не звонили? – удивился Виталик.

– Звонили, приходили, и пацаны, и девочка даже какая-то. Но Артуру тогда совсем что-то… В общем, не смог он. Я про школу сейчас: они ж трубят на каждом углу, что дети им родные и так далее. А жена позвонила уточнить этот вопрос, ну, не выдержала, высказала им, а классная в ответ, ты представляешь, может, говорит, и хорошо, что сын ваш на домашнем режиме, пусть там и остается, добаливает, пока все не успокоится, мы бы с радостью всех старшеклассников на недельку-другую вот так по домам, а лучше под замок отправили, пока не уляжется все.

– Что?

– Ну вот милиционер этот, комендантский час и так далее.

– Ну да, – сказал Виталик, посмотрел на часы и заторопился. – Восьмой час уже, заболтался. Буду выдвигаться потихоньку.

Вафин невесело ухмыльнулся:

– Боишься, что за старшеклассника примут? Не бойся, ты солидней выглядишь.

– Стараюсь, – сказал Виталик, поднимаясь. – Хотя гадство, конечно: как с ментом что, так они на ушах, чешут всех и так далее. А пацана Альбертова, которого тот мент и убил, как будто не было. Это справедливо, да?

Вафин посмотрел на Виталика с явным удивлением, вздохнул, колеблясь, и все-таки сказал:

– Несправедливо, но логично, так скажем. Милиционер – он человек государственный, вот за него государство и хлопочет. А мальчик не успел. Он вообще ничего…

Губы у Вафина поехали вбок, он сразу отвлекся и понес ватник к своему дипломату, как будто собирался его туда упихнуть – ладно хоть пробовать не стал. Виталик подумал, что зря так завелся, но удержаться уже не мог:

– Вазых Насихович, а если государству мы, которые не успели или не смогли, не нужны – на фига нам самим оно, это государство?

Вафин все-таки открыл дипломат, вынул оттуда авоську, в которую принялся впихивать ватник, бормоча себе почти под нос:

– А шоб було, как говорится. У меня, Виталь, ты знаешь, наверное, машина есть, «ГАЗ-шестьдесят девять». Древняя такая, старше Турика, ее с завода списали, я купил, думал, смогу починить. Ну, починил, а все равно ломается все время. На дачу, на работу, за город и так далее своим ходом добираемся, она или ломается на полпути, или просто туда не едет – не заводится. Сын меня как-то спросил: а нельзя ее выбросить? А нельзя. Во-первых, деньги уплачены, жалко. Во-вторых, машина должна быть. У всех ведь есть, ну и вообще так принято. Вот иногда мне кажется, что и с государством так. На дачу, на работу, отдыхать, пожрать найти – это без него приходится. Но выбрасывать нельзя.

Виталик хотел возразить, но Вафин сказал уже четче и громче:

– А справедливость – это не к государству. Это в суд. Как там – «есть и божий суд, наперсники», ну и так далее. Он ждет.

– Бога нет.

– Ну, так говорят, – сказал Вафин, криво улыбаясь. – А мне дядька говорил: есть или нет, мы не знаем и не узнаем. Ты, говорит, главное, ручонками на него не маши. Для Бога замах обиднее удара. Удар он и не почувствует, а вот замаха не простит.

– Бога нет, – повторил Виталик. – Он был, но его убили на войне. Свои же и убили, как всегда бывает. Пойду я, Вазых Насихович. До завтра.

3. Концерт по заявочкам

– Так ты идешь или нет? – спросила Маринка с раздражением.

– Блин, ну что я должен-то? – проныл Виталик.

– Нет, ну не хочешь – пожалуйста, не иди. Катись куда хочешь, шеф называется, елки зеленые!

Виталик, понятно, тут же сдался:

– Да иду, иду, чего буянить-то сразу.

Школы он не любил с детства, любые, не только свою. И после восьмого класса с облегчением думал, что никогда ни в одну не сунется. Но совался раз за разом, в самые странные – часть батальона размещали в недостроенной школе Баграма, лагерь, куда он неожиданно для себя угодил вожатым, был организован в школе станицы, а теперь вот связался черт с младенцами и училкой. Младенцам шеф, училке хахаль. Рассказали бы – с гоготу сдох.

Судьба такая, значит. Против судьбы не попрешь, против Маринки – тем более. Особенно когда она бесится.

Маринка бесилась нечасто и вообще была баба мечты. Красивая, веселая, умная, страстная, нежадная и почти без стандартных бабских закидонов. И без нестандартных, что ценно и даже странно.

Со временем она, наверное, как положено, распухнет, выпятит челюсть и подвесит под нею пару подбородков, подстрижется, накрутит перманент, будет пованивать пóтом, говорить, что голова болит, и клянчить сапоги, стенку и люстру, – но Виталик боялся такого варианта все меньше.

Он и не знал, что такие бывают. Узнал не сразу. Сперва-то просто рехнулся. Потом обнаружил, что нормальное первое чувство, которое возникает, когда глядишь на красивую незнакомую девушку, а она улыбается тебе в ответ, и живот сладко лижет прохладная пустота, выше бегут мурашки, а ниже не все, но многое вспухает и твердеет, – это вот чувство, которое всегда скисало и испарялось после пары палок, теперь всегда с тобой – пока ты с Маринкой. Потом вот узнал – не той частью организма, которая заставляет накидываться, дурея, а той, что работает, пока прочий организм растекается по влажной простыне, и хоть скалкой его раскатывай. Узнал и понял, что надо дорожить. И не доводить до бешенства, редкого, но неудержимого.

Виталик мог, конечно, напомнить, что сегодня, вообще-то, суббота, что он только что с ночного дежурства, где снова пришлось перебирать трансформатор, так что башка не варит, а руки-ноги не шевелятся, что он вынес сеанс трамвайтологии, как пацаны из бригады называли поездку на заводском трамвае в час пик, что он только что с лютого, как на перевале, мороза, который сгущался и неудобно наслаивал разноцветный лед на тротуарах, и что он в шефы совсем не просился, это она, Маринка, его уламывала всяческими способами – в том числе, признаем, очень приятными. Но напоминать не стал. К тому же Виталик успел разболтать комплимент Федорова по поводу шефства – молодец, мол, шефствуй и старайся, это всегда зачитывается. Вряд ли Маринка забыла. Она ничего не забывала. Никогда. Тем более про обещания – что свои, что чужие.

А Виталик, оказывается, обещал и в подготовке новогоднего праздника поучаствовать. С одной стороны, мог, конечно, – тем более что это было логично после ноябрьских-то, назвался груздем – всей птичке пропасть. С другой – вот не помнил он этого. Впрочем, Виталик после смены не всегда отчество свое помнил. С третьей и четвертой стороны – не спорить же, ничего страшного же, и что он теряет – ну не отоспится сразу, зато вечером отоспится, и не один. Редкая радость, между прочим, – расписания с Маринкой у них последние недели не совпадали совсем трагически. А когда совпадали, она все чаще включала училку: средь бела дня нельзя, громко нельзя, пока соседи по коридору ходят, нельзя, а тут еще и медсестра из Маринкиной школы на соседнем этаже поселилась – при ней, получается, тоже нельзя. Школьная медсестра ведь не должна знать, что у работников наробраза есть личная жизнь и разнообразные органы, которые иногда используются по прямому назначению. Медсестра, кстати, и не знала – судя по внешности и образу жизни, во всяком случае.

Тем быстрее поверит, что мы именно что к новогоднему утреннику готовимся. Потому и я сюда хожу, потому и мы в школу идем – в субботу после занятий и моей смены, в Маринкин выходной. А вовсе не потому, что дебилы.

Аргумент оказался слабеньким.

Занятия кончились даже у старшеклассников, на первом этаже погрохатывала со звяканьем столовая, из другого крыла доносился легкий, без надрыва, беспорядочный шумок. Продленка, объяснила Маринка на ходу, маршируя на второй этаж к актовому залу. «А здесь-то чего так тихо, никто не пришел, что ли?» – удивилась она себе под нос, бегло взглянула на часы и осторожно приоткрыла дверь. Постояла, оглянулась на Виталика и гулко пошла между креслами, громко и весело говоря:

– Здра-авствуйте, дорогие товарищи! А чего сидим, время теряем? Начальство ждем, без него никак?

Несколько человек, молча и вразброс стоявших на сцене, а также сидевших на ее краю или в первых рядах, задрали головы или оглянулись на Маринку и нестройно поздоровались. Артур в том числе – он привалился спиной к дальней стене в глубине сцены рядом со сгорбившейся на стуле девочкой, которая здороваться не стала и вообще, кажется, пыталась не шевелиться. Виталику отдельно кивать Артур не стал – задержал на нем взгляд, сильно моргнул и снова опустил глаза. Даже издали он выглядел не очень здоровым, бледным и, кажется, исхудавшим. Может, оттого, что снова был подстрижен – теперь совсем под ноль.