Дни тревог - Григорий Никифорович Князев

Как-то вечером выехали на квартиру, где пьяные супруги устроили дебош. Действовал я, как мне казалось, быстро и решительно: взял заявление, предложил соседям прийти в отделение милиции для дачи объяснений, а разбушевавшихся мужа и жену посадил в машину, считая свою задачу выполненной до конца. Но Рим нерешительно топтался у подъезда дома. «Чего он медлит? Адресов столько, что до утра хватит ездить!» — подумалось мне.

Рим подошел и, виновато глядя в сторону, тихо спросил: «Коля, а как же ребятишки?» Я вначале не понял вопроса, но, когда дошло, горячая волна стыда захлестнула меня. Я сразу вспомнил двух мальчишек, испуганно глядевших на нас из кухни. Как же я, дежурный инспектор, офицер, человек, поставленный для наведения порядка и справедливости, мог забыть о детях!

Да, такому в институтах не учат. Это особая наука, наука человечности. И тот, кто не постигнет этой науки, не вправе работать в милиции. Но об этом я подумал позже. А пока я стоял перед Римом, сконфуженный его замечанием, заливаясь краской стыда. Спросил наконец:

— А что же с ними делать?

Рим помолчал, а потом так же тихо сказал:

— Я попрошу соседей за ними присмотреть, а завтра сообщим инспекторам детской комнаты.

— Правильно! — обрадовался я, и будто камень свалился с сердца.

В Риме поражала какая-то удивительная скромность.

В то время он еще жил с родителями. Но когда женился младший брат, Рим ушел в общежитие, чтобы не стеснять молодую семью.

В органы милиции Рим Хабиев пришел с Верх-Исетского металлургического завода по комсомольской путевке. Отличный столяр и слесарь, водитель-профессионал, он стал постовым милиционером. А потом был день, когда разбушевавшийся хулиган учинил погром в доме. Когда прибыл наряд милиции, преступник, закрывшись в квартире, грозил убить всякого, кто посмеет к нему войти. Старший сержант Хабиев первым шагнул в квартиру. Преступник отчаянно сопротивлялся. Рим выбил из его рук топор. Но тот бросился с ножом. Один из ударов оказался смертельным. И все-таки Рим вместе с подбежавшим товарищем успел скрутить бандита и только после этого упал.

Он очень любил детей. И они тянулись к нему, видя в нем доброго, искреннего человека, который поймет, объяснит и поможет. В большой толпе провожавших в последний путь героя-комсомольца от Дома культуры железнодорожников островками виднелись детские головки.

3

У Николая Клевакина украли ружье, старую одностволку. Лежало оно на полатях уже много лет. Четырнадцатилетний сын Володя клялся, что ружья не брал. Кто же?

Подозрение пало на Мишу Семенова и Сашу Вершинина, товарищей сына. Клевакин запрещал Володе водиться с дружками, о которых в Реже ходила дурная слава: занятия они пропускали, грубили учителям, повсюду ходили в сопровождении своры собак, которые, казалось, сбегались к ним со всего города.

— Кому, как не им? — подытожил Клевакин.

Осмотрели дом, опросили соседей и поняли, что подозрения Клевакина не лишены оснований.

В квартиру Саши едва достучались. Вершинин-старший, в грязной майке и мятых брюках, по всему судя, мучался с похмелья. Он отворачивал лицо, икал, но объяснил, что его «спиногрыз» уже неделю не ночует дома…

В доме второго подростка — Михаила — услышали нестройный хор. Хмельные голоса со старанием выводили историю о замерзающем в степи ямщике. Валентина Николаевна, мать Миши, пыталась втолковать нам, что не может объяснить, куда делся сын.

Инспектор детской комнаты милиции, молодая, смуглая женщина, тяжело вздохнув, сказала:

— Попробуйте поискать в лесу, у дороги… Много раз их там находила.

Долго бродили по осеннему лесу. Скоро с Валентином Ряковым, помощником, даже из виду потеряли друг друга.

Вдруг неподалеку раздался громкий лай, вскрик. Побежал на крик и увидел помощника, окруженного сворой собак. Валентин был в растерянности. Соображая, чем бы ему помочь, я заметил в тени небольшую избушку. Он тоже увидел строение и решительно пошел вперед. Двинулся и я. Окруженные лающей стаей, мы и вошли в странную обитель. Внутри она напоминала блиндаж. Все сделано прочно и добротно. Справа от дверей печь и стол, слева — деревянные нары. На нарах рядышком, как воробышки, сидели черноволосый худощавый Саша и белобрысый, вихрастый, голубоглазый, весь в веснушках Михаил. Оба удивленно смотрели на гостей. Не ждали…

— Привет хозяевам! — поздоровался Ряков и, уверенно пройдя к столу, сел на лавку.

Разговор вначале не клеился, но постепенно, видя наше дружелюбие, хозяева достали закопченный котелок с кипятком и чугунок с картошкой. Разговор перешел на школьные и домашние дела, и я решил спросить их о ружье. Ребята не запирались. Да, ружье взяли они. Нет, красть они не собирались. Вернули бы со временем сами…

— Думали, что дядя Коля уже и забыл, что оно у него есть. Страшно одним в лесу. Да и браконьеров развелось — тьма! — серьезно сказал Миша.

Это выражение так не вязалось с его веснушками и оттопыренными ушами, что Ряков, не удержавшись, громко, с удовольствием захохотал.

Миша принес ружье. Мальчишки постарались на славу. Ствол блестел, как зеркало. Но, несмотря на расположение к ребятам, я вынужден был сказать:

— Собирайтесь, хлопцы. Нужно ехать.

— Товарищ лейтенант! — попросил Саша. — Только не водите нас домой, а то… отец опять драться будет.

Я заехал к Клевакину, возвратил ружье и попросил пока никому ничего не говорить.

В отделе Ряков накормил ребят домашними блинами.

— Ешьте, ешьте, — ласково рокотал он, — жена сегодня стряпалась. Пойду домой ужинать, еще принесу.

У Рякова своих трое, и он непоказно заботлив: подолгу беседует, расспрашивает о жизни, любовно журит. Ребята его любят.

Посоветовавшись, решили оставить мальчишек ночевать, чтобы назавтра подумать, что делать дальше.

Утром попросил Рякова разбудить ребятишек. Валентин вернулся недоуменный:

— Ума не приложу, куда могли деться сорванцы.

Осмотрели все уголки в отделе. Ребят как корова языком слизнула. Через входную дверь они выйти не могли — неизбежно прошли бы мимо нас. Окна выходят во двор, огороженный почти двухметровым забором, да и расположена комната на втором этаже, над КПЗ, где во дворе бегают по проволоке три злющих пса. Наверное, от постоянного сидения на цепи и оттого, что они почти не видят людей, злость этих псов не поддается описанию. Даже проводник служебно-розыскной собаки кормил их, проталкивая чашку с пищей в отверстие ворот палкой. Осмотрели из окна двор. Собаки с остервенелым лаем носились по двору, никаких следов как будто не было. Куда же делись ребята?

Послав Рякова на розыски, я с тяжелым сердцем пошел на оперативку, а когда вернулся, Ряков ждал меня с обоими беглецами.

— Вот… задержал на вокзале. Боялись, что опять отведем к