Случайный рыцарь (Сборник) - Леонид Панасенко

— Ради Бога, сохраните! — взмолился Андрей, выхватывая из внутреннего кармана пиджака магнитофон Лейлы и пряча его под наволочку.

В ту же секунду в комнату к старухе ворвались Санек и его приятель. Старуха закричала. Голосок у нее оказался тоненький и жалобный.

— Здесь не бейте меня, здесь не надо, — вскинул вверх ладони Растопчин. — Бабуська-то причем? Выхожу во двор, сам выхожу.

— Простите, мадам, — поклонился старухе Санек.

— У друга белая горячка. С ночи по чужим хатам шиманается, а мы его ловим.

— Простите, бабуся, — сказал Андрей. — Я малость наследил, — и он поправил на полу ногой сбитую в ком дорожку.

Он вел их из комнаты на веранду, с веранды — на крыльцо. Не хотел драки в доме, затоптанных половиков, крови на известке и занавесках, битых зеркал, оконных стекол, посуды и мебели. Во дворе Андрея ждал сюрприз: возле калитки дежурил Григорий. Он прикладывал к лицу грязный носовой платок, глядел поверх платка на Растопчина и, похоже, улыбался. Андрей растерялся, в отчаянии топнул по крыльцу ногой, но уже в следующий момент, когда дверная ручка уперлась в спину Растопчину, инстинкт бросил его тело через перильца деревянной лестницы на бетонную тропинку — Растопчин попятился к сараю, тихонько отодвинул засов (Санек и его приятели глядели на засов, словно загипнотизированные) и за черенок вырвал из кучи антрацита лопату. Это было славное оружие, и при удаче Андрей намеревался раскроить в то утро пару черепов. Прежде, чем подохнуть. Санек и его товарищ спустились по лесенке на землю.

— Поставь инструмент на место, — с упреком сказал Санек и достал из-под куртки браунинг. — Не твое, не лапай.

Андрей сник. Впервые за утро он почувствовал, что чертовски устал. Ему до смерти надоела эта бесконечная история, надоели эти вшивые супермены, что скопом бегают за нищим, по западным меркам, Андреем и при том мнят себя хозяевами жизни. Растопчину захотелось немедленно проснуться, все равно где, в Лас-Вегасе, Чикаго, Москве, да хоть в Ялте у Баскакова или в постели у Лейлы, в нетопленном номере… Да хоть в вытрезвителе, лишь бы избавиться от мерзких рож гриш и саньков, от их команд и угроз, вот еще и дырочку во лбу обещают… Ему стало жарко, он взглянул под карниз и удивился тому, что не тают сосульки, не звенит, не чавкает капель.

— Ну, что ты прицепился ко мне, как банный лист? — спросил Растопчин у Санька. — Надоел. Сгинь.

— Скоро, — пообещал Санек, держа Растопчина на мушке. — Конечно, следовало бы тебя примерно наказать, — добавил он менторским тоном, — особенно после того, как ты Григория обидел… Зачем ты обидел Гришу?

Андрей промолчал. Алкоголь почти выветрился у него из головы, и голова снова разболелась. Под каблуком хрустнул снег. Сумка поползла с плеча, пришлось поправить ремешок. Черенок лопаты был шершавый, мокрый и короткий, на заступе чернела угольная пыль. В огороде поблескивали лужи. В одной из них, полузатопленный, валялся голый пластмассовый пупс, игрушка без головы.

— Будем считать, что ты обидел Гришу по глупости, — вздохнул Санек. — И на первый раз это тебе простим. Лады? Но и ты уж пойди нам на встречу, москвич. Единственное, что от тебя требуется — сесть с нами в тачку, от которой ты так резво удрал, и прокатиться с нами за компанию до Симферополя. Там купить билет до Москвы и — не поминайте лихом! — он тоже поглядел на игрушку в луже. — Не можем мы позволить тебе сегодня околачиваться в Ялте. Понял? Растолковать, почему?

— Я ведь слово дал, что немедленно уеду из Ялты.

— Что в наше время слова? — Санек вытянул руку, зажмурил левый глаз, прицелился Андрею в правый. — Лучше, если ты уедешь под моим присмотром. Из-за этого-то и весь сыр-бор. А ты не врубился. Дерешься. По чужим хатам мечешься, чужие сараи вскрываешь. Поехали?

Андрей посмотрел на браунинг, на Григория, прижимавшего к носу платок, на серое, заштрихованное меленько ветками тополей небо и отбросил лопату в лужу, блик не погас. За темным стеклом веранды мелькнуло лицо старухи.

— А про макулатуру ты зря, — усмехнулся Санек.

— Нет у тебя никакой макулатуры. Все настоящее.

— От Лейлы?

— Нет, но будет кое-что и от нее, если не возражаешь. Поехали?

Ветер раскачивал голые ветки и дерюгу, за ночь покрывшуюся на проволоке ледком, гулял над белой крышей, срывал дым с печной трубы, стелил его над садом. Внизу шумела улица. Над Ай-Петри светлело небо. А вдруг и впрямь подбросят до аэропорта, подумал Растопчин, и это их действительная цель: Андрея — с глаз Долой, из сердца вон. Всего-то навсего. Не все же им капроновые удавки затягивать на глотках соплеменников? Хотя и искушение велико — зимой вдоль трассы тянется такой унылый, такой безлюдный лес, заснеженный, изрезанный падями! Спрячь труп в трех метрах от дороги, столкни в овраг заметет первой же метелью и до весны никто на него не наткнется. А если с умом поступить, труп раздеть да обезглавить… О, почему такое должно случиться именно со мной? Проскочим лес, а там и город, самолет. Поземка на летном поле. Пронырнешь ее, считай оказался дома. Ленка пирог испечет, чай согреет, в кресле клубочком свернется — рассказывай, милый: что стряслось? А что стряслось? Ничего. Боюсь вот, простыл малость. Малинки бы в чай… Скрипнула калитка. Андрей выдернул ногу из сугроба, сунул кулаки в карманы пальто и побрел к автомобилю.

8

Первый этаж мрачного каменного клуба «Эль Ролло» был отведен под стоянку машин, второй — отдан под ресторан с двумя залами, большим и маленьким, и соответственно с двумя эстрадами — и там, и там играли и пели марьячи. Разодетые в яркие национальные костюмы, они исполняли исключительно мексиканские и бразильские вещи, и меню ресторанов предлагало гостям тоже лишь блюда латиноамериканской кухни. Напитки, правда, подавались интернациональные. Кому-то несли «Столичную», кому-то голландское пиво, большинству — демократичнейший «Бад». Состоятельные люди здесь появлялись довольно редко, публика наполовину состояла из мексиканцев, негров и запойных белых из небогатых кварталов Монтебелло, Эль Монте и Пико Риверы. Отгуляв свое в фешенебельных ресторанах, заворачивали сюда «пощекотать себе нервы» и туристы, и сбежавшие на вечерок от семей солидные мужья, и мающиеся от скуки любовники. Тут за известную плату скользкие типы могли ненавязчиво поделиться с добропорядочными господами отличным наркотиком, а шушеру обеспечить крэгом. Тут шумные скандалы редко переходили в серьезные, с поножовщиной, драки, а мелкие разборки погоды не делали — музыканты привычно заглушали и пьяный рык самца, и женский визг, и стук падающей на деревянный пол бутылки.

На третьем этаже хозяин устроил ночной клуб с «сибирской экзотикой». Вся восточная стена клуба «Эль Ролло» была разукрашена советской символикой, в иные минуты оператор так регулировал свет, что в глазах рябило от серпов и молотов, надраенных самоваров и пряжек с офицерских ремней, малиновых звезд и алых полотнищ. Белые девочки гоняли программу, чередуя свои номера с номерами индианок, но старым индианкам пора уже было уходить, совсем уходить. Хозяин подумывал о чисто русском шоу. Требовалось пополнение, дешевое вкусное свежее мясо из Сибири. Кроме того, две девицы из белой труппы откровенно спивались. Мистер Бассет, он же Рудольф, владелец «Эль Ролло» убеждал хореографа, что уже к концу программы у этих девиц на губах появляется слюна, то есть срабатывает собачий рефлекс, открытый их соотечественником физиологом Павловым. Только, в отличие от собак, девицам «светила» не еда, а выпивка. Под потолком зажигалось некое подобие Полярной звезды. С этого момента все русские танцевали «топлесс», с голым торсом, но зато в мохнатых масках медведиц. Получалось здорово. Отработав шоу, девочки бежали переодеваться, скидывали маски, натягивали на голые тела узкие вечерние мини-платья и вновь появлялись перед гостями клуба. Они были отлично выдрессированы уже к сентябрю. И каждая знала свое место. Они рассаживались вдоль восточной стены на специально заказанных в «Эль Ролло» бревнах, напоминавших русскую завалинку, и бревна хозяин расположил так, что коленки красавиц почти касались их подбородков. Зрелище радовало гостей. Красавиц разбирали, уводили за столики, поили крепкими коктейлями и нередко, ради смеха, неразбавленной русской водкой. Отвергнуть угощение девица не могла, хозяин не разрешал. Принудительные пьянки, без выходных, подтачивали организм сильнее, чем вечное недосыпание. Существовала еще одна серьезная проблема — с клиентом полагалось поддерживать беседу. Девочки лихорадочно учили язык.

Саше английский давался легко.

Хуже дело обстояло с аутотренингом. Порой Сашу начинало подташнивать в самые ответственные моменты, в постели. Клиенты жаловались. Сашу наказывали. Она выслушивала гадости, теряла деньги, плакала украдкой и проклинала тот час, когда села в машину к Барту и Андрею. Потом снова танцевала, раздевалась, одевалась, пила с мужиком, лапающим ее прямо за столиком, вела мужика по коридорчику к жвачному животному Томми, ждала, пока Томми проставит время в журнале и выдаст Саше ключ от закрепленной за ней конуры. Душ, вешалка, постель и кондиционер, вот все, чем оснастил мистер Бассет конуру. Веселая шла жизнь. Иные гости владели английским хуже Саши, но, голышом перекатная, за гроши свои требовали от Саши такого обслуживания, словно вовек им больше бабу не видать, и, поскольку завтра им — на электрический стул, сегодня они должны выжать из нее все возможное и невозможное.