Кутузов - Олег Михайлов

– Скорее всего, эпилептический обморок, – покачал головой врач. – Очень тревожный симптом. Вам, эксцеленц, лучше уйти...

«Бедный Николай Михайлович! Как я его люблю и жалею!» – сказал себе Кутузов, и слезы вновь полились у него из глаз.

Тем же вечером он получил еще одно печальное известие.

Князь Аркадий Александрович Суворов, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где была расквартирована его дивизия, утонул в бурных от весеннего паводка водах речки Рымны. За полгода до этого несчастного происшествия, проезжая через поток, молодой Суворов с усмешкой воскликнул:

– Я вижу, что и мой отец умел иногда преувеличивать! Он доносил, что десять тысяч турок потонули здесь. А я думаю, что и курица тут может пройти, не замочив ног...

Все уговаривали его не ехать на коляске вброд или хотя бы переждать полчаса, пока ревущий горный поток утихнет. Однако Суворов никого не послушался. На середине речки коляску оборотило вверх дном. Тогда князь Аркадий Александрович вскочил на лошадь, но упал вместе с нею, сломал себе руку и погиб. Генерал-майор Удом, оставшийся в коляске, был унесен потоком на полверсты, искалечен до полусмерти ударами о камни, без сознания выброшен на берег и все же остался жив.

«Вот оно, Провидение! – размышлял Михаил Илларионович, перечитывая рапорт, привезенный суворовским адъютантом, свидетелем всего произошедшего. – Утонуть в тех самых местах, где отец его одержал величайшую победу и назван был Рымникским! Захлебнуться в речке, которая поглотила реиса-эффенди и его солдат после понесенного ими поражения! Ах, Аркадий, Аркадий! Был добрый человек и всеми здесь любим. Погибнуть столь странно, и когда! На двадцать седьмом году! Накануне решающих дел с турками я лишился такого отличного командира!..»

Малообразованный и легкомысленный, Суворов обладал необычайно добрым сердцем и природным умом. Но главным его качеством была изумительная храбрость и отвага. Он был обожаем солдатами своей 9-й дивизии, с которыми вместе жил, ел, пил и от которых перенял привычки и язык. Это была отличная часть, способная под его началом на самые героические действия. И вот князя Аркадия Александровича нет. Неужели теперь очередь за Каменским?

Кутузов приказал вызвать к себе Малахова.

– Ты знаешь, как я тебе верю, – сказал он. – Ты, право, лучший доктор в армии. Отправишься с генералом Каменским в Одессу и будешь там с ним, покуда ему не станет легче. А я уж как-нибудь перебьюсь тут с каким ни шло коновалом...

Теперь надобно было приступить к выработке плана войны. Учесть все просчеты предшественников – Михельсона, Прозоровского, Багратиона, Каменского. Взвесить все свойства противника, чтобы сыграть на его слабостях. Турок не австрияк и не француз; и простой сипах, и трехбунчужный паша мыслят и действуют по-своему. «Ведь кампании выигрываются не в самих сражениях, а уже до их начала, пока молчат пушки», – рассуждал Михаил Илларионович.

Он весь окунулся в военные заботы.

2

Кутузов даже страшился окружать себя обществом, которое так любил в мирное время, чтобы не допустить в расчетах какого-нибудь промаха. Нельзя было ни на что отвлекаться, ум находился в постоянном напряжении, и это безмерно утомляло. До сих пор Михаил Илларионович мог быть доволен своей фортуной: она ему пока что не изменяла. «Впрочем, – шутил он, – не изменяла, как и все остальные женщины! Но предполагать, что так будет всегда продолжаться, – значит слишком много требовать от судьбы...»

Завтрак и обед, которые приносил в палатку главнокомандующего его племянник и адъютант Бибиков, оставались нетронутыми. Кутузов объяснял ближним, что у него нет аппетита от болей в желудке, которые действительно мучили его в Бухаресте. «А молодой человек, который ходит ко мне вместо Малахова, – говорил он, – пока средства к исцелению не нашел». Бибиков, Кайсаров и Шнейдерс делали вид, что верят ему, участвуя в игре, но хорошо понимали – всему причиной дела.

Лишь вечерами, выпив воды пополам с вином, которое добавлялось в этих гнилых местах для обеззараживания, Михаил Илларионович позволял себе короткую прогулку по лагерю, размышляя о постороннем. Весенний туман клубился близко, почти у ног. Кто-то из адъютантов шел сторонкой, чтобы не мешать главнокомандующему. А Кутузов неспешно мерил тропку, рассуждая сам с собой:

– Да, фортуна! Ведь недаром она в древности почиталась как женщина женщин! Всеобщая мать – «матер матута». Сказывают, некогда Сервий Туллий, благодаря ее женской любви, из сына раба сделался царем. Она почасту появляется перед нами. То как вестница счастья, хорошего исхода, стойкости духа. Но куда чаще – верхом на шаре или колесе. Поворот спицы – и счастья нет. Или еще: с повязкой на глазах. Для тех, кто слепо доверяется ей и не способен ею управлять. Увы! Лишь немногим достается из ее рук рог изобилия. Но уж взявши его – держи крепко! Рог этот просыплется дарами земными и духовными и сделает тебя счастливым...

Михаил Илларионович думал о том, какие надежды связываются в Молдавии и Валахии с его появлением. В Бухаресте и Яссах имя его не сходит с уст, за его здоровье поднимаются многочисленные кубки, в честь его слагаются стихи, а дамы рассуждают промеж собой о его обаянии и красноречии. Иные даже готовы явиться сюда, в лагерь, несмотря на отдаленность расстояния. Однако Кутузов отказывал всем, смягчая шуткой категоричность тона: «Я не хочу разонравиться фортуне. Ведь женщины ревнивы...»

Вспоминая свой приезд и первые дни, проведенные в Молдавии и Валахии, Михаил Илларионович находил теперь, что слишком много времени отдал пустякам.

Его торжественно встретили уже в Яссах.

Бояре и господари ожидали карету главнокомандующего на улице, а королева здешнего общества – красавица Смарагдецкая подала Кутузову руку, чтобы помочь выйти. Не умолкая, она говорила по-польски и по-русски комплименты Михаилу Илларионовичу, так что он не мог вставить ни словечка в ответ.

«Да, каждый любит перемены, полагая от них быть в выигрыше, – сказал себе Кутузов, шагая по тропке. – Но здесь все преувеличено до карикатурности. А эта Смарагдецкая – какой-то уникум в смысле восторженности...»

Михаил Илларионович нашел Бухарест, где была расположена главная квартира, сильно разросшимся и похорошевшим. С ним, пожалуй, не мог бы сравниться никакой город в России. За исключением, разумеется, обеих столиц. На вечерах у местной знати собиралась бездна народу. Среди них было несколько дам, понимающих кое-что в светском обращении, и бездна других – и хорошеньких простушек, и смешных барынь. И еще без числа греков, страстных охотников до танцев. В последнем он убедился, когда в старинном замке Карестревне давали бал в честь нового главнокомандующего. Иллюминация не уступала по красочности виленской. Среди прочих достопримечательностей Кутузову представили прелестную замужнюю валашку – такую забавную простушку. Она была племянницей известного своими прорусскими симпатиями Варлама и недавно обвенчалась с молодым боярином Гулиани.

Произвела впечатление и супруга полковника Майтейфеля. Несмотря на то что она находилась в интересном положении, отважно явилась на бал и была красива, кокетлива, ловка...

– О, эта польская кровь! Сколь она будоражит и пьянит! – сказал себе Михаил Илларионович, поворачивая назад, к своей палатке. – Ведь графиня Мантейфель – урожденная Залесская...

Кутузов опасался, что его здоровье, и без того слабое, будет подорвано непрерывным бдением. Лишившись одного глаза в шестьдесят лет, он страшился теперь потерять и второй.

«Беда в том, что нету того, что меня всегда поддерживало, – рассуждал он сам с собой, – веселости по вечерам. Но этого теперь, при беспрестанной заботе, иметь никак нельзя. И еще: не дать себя затуманить лестью!»

Лесть, лесть! Как она вредна, как разъедает душу и усыпляет бдительность! В Бухаресте и Яссах заслуги его преувеличивают и во всем ему льстят. Тут недолго и возомнить! Дворянство подарило Михаилу Илларионовичу богатую табакерку с бриллиантовой осыпью, с миниатюрой и безмерно хвалебной надписью. Даже художник, написавший в Бухаресте его портрет, явно переусердствовал.

– Все убеждают меня, – усмехнулся Кутузов, подходя к палатке, – что портрет похож чрезвычайно. Но тот, кто на нем изображен, для меня, право, слишком молод. Да и в чертах куда благообразнее, нежели оригинал!..

Дав себе небольшую передышку, Михаил Илларионович вместо положенного всякому смертному вожделенного сна вновь перенесся помыслами к делам бранным.

3

При всех прежних главнокомандующих война с турками развивалась по одному и тому же плану.

С наступлением тепла русские войска переходили на правый берег Дуная, одерживали победы, которые перемежались с неудачами, а с наступлением холодов возвращались восвояси. Предшественники у Кутузова были превосходные: Михельсон, Багратион, Каменский 2-й. Истинные ученики Суворова, они били турок в открытом поле, брали штурмом крепости, делали глубокие рейды внутрь Добруджи и Болгарии. Но враг, словно сказочный дракон, у которого отрубалась одна голова, вновь оживал, усиливался и нависал над южными границами России. А ведь на западе все шло к войне, и какой войне!..