Кутузов - Олег Михайлов

А в Киеве, по давнему обычаю, в пору контрактов устраивались концерты, шли представления, гремела музыка на балах. Впрочем, Украину всегда отличало обилие театров и представлений. Музыкален малороссийский народ! Поляки же просто обожествляют театр. Когда Михаил Илларионович задержался на несколько дней в своем Райгородке, туда приехала странствующая польская труппа. Они решили было дать спектакль, арендовав у Кутузова большой сарай, да собрали слишком мало зрителей...

Здесь, в Киеве, на домашних концертах, блистала пианистка Бороздина, хорошая знакомая Кутузовых. Муж ее служил в Крыму, где в эту зиму лечилась от ревматизма Лизонька. Михаил Илларионович наслаждался хорошей музыкой, шутил с дамами, порою, как это бывало и ранее, забывая о том, как опасен флирт.

Первой красавицей города считалась сероглазая Котцевич, поражавшая правильностью точеных черт. Правда, Кутузов находил лицо ее холодным, словно изваянным из мрамора. Быть может, рядом с ней пани Леданковская проигрывала – неправильностью лица со вздернутым носиком, излишней пухлостью рта, узким разрезом зеленых глаз, низкой талией. Но жизнь била из нее через край, придавая всему облику ту особенную прелесть, когда с наслаждением отдаешься власти женского обаяния и даже капризов.

На концертах, балах, празднествах Михаилу Илларионовичу, однако, приходилось уделять больше всего внимания, для отвода глаз, госпоже Пупар, богатой вдове, самоуверенной и, кажется, одержимой манией всех покорять.

– Ах, мадам, – привычно любезничал Михаил Илларионович, – чего вы хотите от израненного и больного старика?..

– Перед этим стариком сложили оружие самые гордые полководцы, – отвечала Пупар, указывая на блиставшие на груди Кутузова боевые ордена. – Тысячи солдат были вашими пленниками...

– Но перед таким противником, как вы, устоять невозможно! – в тон ей вторил Михаил Илларионович. – И я готов, мадам, быть вашим пленником. Хотя бы на сегодняшний вечер...

– Ах нет! Я не люблю делить с кем-либо свою добычу! – горячилась Пупар. – Все или ничего! Я вижу, что ваше сердце занято. И догадываюсь, кто эта счастливица. Госпожа Котцевич!..

Михаил Илларионович возражал, но не очень настойчиво. Он уже обменялся записочками с Леданковской и теперь оберегал ее от подозрений света.

– Дайте же мне клятву, что будете проводить свой досуг только со мной! – наступала Пупар.

– Сударыня! Вы уже говорите со мной, словно получили право не милого друга, а строгой жены... – отшучивался Кутузов.

Ему стали надоедать приставания излишне пылкой вдовушки. Сказав Пупар еще несколько ничего не значащих любезностей, Михаил Илларионович подошел к Котцевич, которую тотчас покинули ухаживавшие за ней молодые офицеры, и принялся хвалить ее по-польски и по-французски. Кутузов постарался говорить комплименты так громко, чтобы их слышала Пупар. Он добился своего: в гневе она покинула бал.

Но в последующие дни Михаилу Илларионовичу снова пришлось спасаться от темпераментной вдовушки. Наконец он осерчал не на шутку и дал понять этой сумасбродной особе, что ее приставания смешны. Теперь оставалось только ожидать какой-либо неосторожной выходки с ее стороны.

Через неделю, снова обедая у Милорадовича, Михаил Илларионович услышал о разразившемся в обществе скандале.

Считая, что Котцевич – виновница ее неудачи, Пупар употребила все свое влияние, чтобы сделать ее смешной в свете. Она убедила простодушную польку встретиться с адъютантом государя князем Голицыным, давно уже искавшим свидания с Котцевич. Они отправились кататься по Киеву в открытой карете как раз в те часы, когда молодые офицеры возвращались с танцев и могли наблюдать эту интимную прогулку. Муж Котцевич, узнав о скандале, набросился на нее с кулаками.

Милорадович, большой любитель подобных историй, пересказывал ее Кутузову во всех подробностях:

– Мадам скрылась у подруги в три часа ночи. Но законный муж обратился ко мне. Он требовал уважения своих священных прав. Красавицу пришлось под конвоем выпроводить оттуда и вернуть к семейному очагу. Что творится теперь в нашем киевском курятнике! Дамы обрадовались возможности позлословить и бегают с кудахтаньем из дома в дом...

– А мне жаль бедняжку... – возразил Михаил Илларионович, думая о свидании с пани Леданковской.

Он был убежден, что третейским судом для успокоения этой маленькой бури общество выберет его, как мужа самого опытного и авторитетного. Так оно и случилось. Депутация киевских дам явилась на дом к Кутузову за советом.

– Я думаю, ни одна честная женщина не откажется принять сторону оскорбленного общества, – торжественно проговорил Михаил Илларионович. – А виновата госпожа Пупар. Роль сводницы была презираема всегда и повсюду...

С этой минуты все двери перед Пупар оказались закрыты. А Кутузов только посмеивался над тем, как отомстил ей за ее несносные сцены...

В мыслях он был на юге, где затягивалась война с турками. Но ни явные неудачи, ни хлопоты близких царю лиц, включая Нарышкину, пока не могли повлиять на Александра I. Его отношение к Кутузову не менялось. Михаил Илларионович томился и ждал, что время сделает свое дело.

Когда здесь, в Киеве, он получил письмо от военного министра Барклая-де-Толли, извещающее его о возможном назначении на пост главнокомандующего Молдавской армией, Кутузов для вида распустил слух, будто это его нисколько не радует. Даже самых близких он уверял, что слишком немощен и дряхл для нового подвига. Но Михаил Илларионович просто страшился, что государь в последний момент передумает и все переиначит, как это было уже в 1806 году.

Наконец 7 марта 1811 года последовал рескрипт Александра Кутузову: «По случаю болезни генерала от инфантерии графа Каменского 2-го, увольняя его до излечения, назначаем Вас главнокомандующим Молдавской армией. Нам весьма приятно возложением сего звания открыть Вам новый путь к отличиям и славе...»

1 апреля Михаил Илларионович был уже в Бухаресте. Но посетил больного Каменского только через одиннадцать дней. На то у нового главнокомандующего была деликатная причина.

Глава третьяПОБЕДИТЕЛЬ ВЕЛИКОГО ВИЗИРЯ

1

Николай Михайлович Каменский метался в тяжелом бреду, то узнавая подходивших к нему адъютантов, то вновь впадая в горячечное забытье. Тогда он вспоминал теснины Швейцарского похода, где отличился под начальством бессмертного Суворова, и звал своего отца, фельдмаршала Михаила Федотовича, два года перед тем зарубленного в орловской подгородной вотчине топором собственного крепостного по прозвищу Созионка...

Когда Кутузов вошел в низкую, душную горницу и приблизился к постели умирающего, тот вдруг узнал его, обрадовался, и оба заплакали: тридцатичетырехлетний генерал, уволенный по болезни, и новый главнокомандующий Молдавской армией, который был почти вдвое старше его.

Со словами: «Дядюшка! Дорогой дядюшка!» – Каменский беспрестанно целовал у Михаила Илларионовича руки.

Приехав в Бухарест, когда Каменский уже не вставал с постели от жестокой грудной хвори, Кутузов не велел сказывать ему об этом: пусть думает, что еще командует армией. Однако едва Каменский из прочитанного ему приказа услышал о назначении Михаила Илларионовича, то с величайшей радостью стал говорить, что дождется своего славного начальника по прежним походам и раньше его не уедет на лечение в Одессу.

– Если бы я узнал, что на мое место поставлен брат Сергей, Милорадович или даже Багратион, я бы умер здесь, потому что мне все равно не жить, но все-таки не передал бы им командования!.. – сказал он своим ближним...

От чрезвычайной слабости у Каменского память была так худа, что он через минуту забывал, о чем шел разговор, и спрашивал то же самое во второй и третий раз. Но беспрестанно выражал сыновнюю заботу о Кутузове: покойная ли у него квартира в Бухаресте и нет ли в чем нужды. Немец-доктор с тревогой поглядывал на больного, у которого на изможденном, худом лице, кажется, жили только горячечно расширенные глаза.

От природы очень болезненный, граф Николай Михайлович подорвал свое здоровье еще в шведской войне 1809 года, а при неудачном нападении на Рущук 28 января простудился, схватил кашель и через пять дней уже лежал. После ванны из вина ему стало как будто лучше, он продиктовал завещание, но теперь, кажется, смирился с близкой кончиной...

Вдруг посреди фразы Каменский откинулся на подушки, мертвенная бледность залила лицо, тело стали содрогать конвульсии.

– Что с ним? – по-немецки спросил Кутузов у доктора.

– Скорее всего, эпилептический обморок, – покачал головой врач. – Очень тревожный симптом. Вам, эксцеленц, лучше уйти...

«Бедный Николай Михайлович! Как я его люблю и жалею!» – сказал себе Кутузов, и слезы вновь полились у него из глаз.

Тем же вечером он получил еще одно печальное известие.

Князь Аркадий Александрович Суворов, возвращаясь из Бухареста в Яссы, где была расквартирована его дивизия, утонул в бурных от весеннего паводка водах речки Рымны. За полгода до этого несчастного происшествия, проезжая через поток, молодой Суворов с усмешкой воскликнул: