Энциклопедия русских суеверий - Марина Власова

«В Корсунском уезде Симбирской губернии живьем закапывают у ворот кошку и зайца, „чтобы овцы плодились“… <…> В Саратовской губернии безнадежно больное животное хоронят непременно еще живым и стоя, в глубокой яме недалеко от главных ворот. <…> То, что животное опускают в могилу стоя, имеет, очевидно, магический смысл; его хоронят стоя, „чтобы оно стояло“, то есть чтобы скот водился. Захоронение животного… символизирует очищение деревни от уже проникшей туда эпизоотии: она входит в живое животное, персонифицируется, и ее вместе с ним хоронят. Закапывание около ворот имело целью ввести коровью смерть в заблуждение: она сразу же при входе должна увидеть, что весь скот уже пал и ей здесь делать нечего. Особенно отчетливо выражен этот мотив в обряде, заменяющем в Тобольске опахивание. Павший скот выносят ночью на крайний двор деревни и закапывают у ворот; затем какая-либо женщина, нагая и с растрепанными волосами, бежит от ворот этого дома к воротам поскотины и обратно, не оглядываясь при этом и приговаривая, что весь скот уже пал и теперь коровьей смерти нечего в деревне делать» <Зеленин, 1991>.

Борясь с эпизоотиями, во многих местностях России прогоняли скот сквозь проход, вырытый в земле, сквозь особые «земляные ворота» (смысл этого обряда, по-видимому, неоднозначен). Это могло соединяться с разведением очистительного огня. Подобный огонь именовали «живым», «новым», «лекарственным», «деревянным», «Царем-огнем» и т. п. «Живой» огонь добывался необыденными, относящимися к отдаленным временам способами, «трением двух деревянных чурок» <Зеленин, 1991>. В Сибири для этого «иногда использовались брусья „кутняго“ угла (угол у печи): высекали на них неглубокие зарубки, в которые вкладывали концы бельевого катка; на каток накручивали ремень и, намотав концы ремня на руки, передергивали ими вверх и вниз; каток терся о брусья, нагревался и „брался дымком“, тогда к нему прикладывали трут». Кое-где «практиковалось тереть сухой сосновой палкой о брус опять-таки „кутняго“ угла… до появления дыма и затем прикладывать трут, от вспышки которого загоралась лучинка; от лучинки этой зажигали дрова, угли которых давали дым, считавшийся пригодным для окуривания скота против эпизоотий, „нечистой силы“ и пр. В других местах „деревянный огонь“ получали, приподняв верхнюю „заплотину“ забора и протаскивая в получившееся отверстие чисто выструганную березовую трехгранную палку; это делали два человека — один стоял внутри двора, другой — снаружи, и каждый тянул палку как пилу на себя; когда заплотина начинала тлеть, прикладывали трут» <Громыко, 1975>. В Приангарье «на доске вертели с помощью привода небольшое веретено, рядом с ним клали „серу горючую“, которая воспламенялась от получаемых при трении искр. До появления спичек таким образом „доставали“ огонь ежедневно» <Сабурова, 1967>. В Вологодской губернии при «оскотье» (сибирская язва) «„деревянный огонь“ могли добыть трением двух жердочек — колосников овина» <Иваницкий, 1890>.

Как отмечает М. М. Громыко, «любой из этих способов имел целью получить такой огонь, который в силу своего могущества сможет дать дым, противостоящий злым силам. От „деревянного огня“ зажигали кучи навоза „курева“, которые раскладывали в разных местах поскотины при возникновении эпидемий и эпизоотий» <Громыко, 1975>. Кроме того, от него зажигали погашенный перед этим огонь во всем селении. «Деревянным огнем» в Макарьевском уезде Костромской губернии и других местностях России окуривали скот каждую весну, «слепо веря, что окуривание обеззараживает животных». Очистительными свойствами наделяли и огонь обычный: «В Костромском уезде при погребении во время повальных болезней, при выносе покойника из селения, женщины по дороге зажигают мусор; этим, по их словам, они прогоняют от себя болезнь» <Андроников, 1902>.

Считалось, что коровья смерть особенно опасна в конце зимы. 18 февраля, в день Агафьи Коровницы (это же и время отела коров), «чахлая и заморенная», она пробегает по селам и губит на своем пути скот.

В это время крестьяне стараются получше запереть хлевы и подвешивают во дворах обмоченные в дегте лапти, которые, по поверьям, могут отогнать коровью смерть.

Профилактическими средствами от скотского падежа повсеместно считались четверговая соль (приготовленная особым образом утром Великого четверга) и почки освященной вербы. Крестьяне Пензенской губернии после заутрени Вербного воскресенья шли прежде всего на скотный двор и бросали вербу в пищу скотине, веря, что она в течение года предохранит скот от падежа <Демич, 1899>.

КОСОЙ — нечистый дух, черт; дьявол.

«Косой те возьми!» (Новг.)

Облик косого нечистого духа (как и «кривого») отличен от человеческого, «неполон», принадлежит к иному миру (черт нередко крив, одноглаз, хром). Косой Дьявол не только необычен, уродлив, но и лжив, неправеден, неистинен, «перекошен» и внешне, и внутренне.

КОШКА ЗЕМЛЯНАЯ — фантастическое существо, охраняющее клады (см. ЗЕМЛЯНАЯ КОШКА).

КРАСНА ДЕВА, КРАСНАЯ БAБA (БАБА В КРАСНОМ КАЗАНЕ) — лесной или водяной дух в облике женщины, одетой в красное.

Красная одежда или части одежды (шапка, пояс) — отличительная черта многих русских мифологических персонажей. В красной шапке может появляться покойник, призрак, черт; в красном кушаке — леший. Шишки-чертики, помощники колдуна, одеты в красные рубашечки (Печ.) и т. п.

В архангельской быличке мужики набирают на болоте «множество ягод»: «Черту жалко что ли стало, вот он и явился. Так таки человек да и только, худо и различить, но уж большой и в каком-то красном невиданном наряде. Он не шел, а ехал на вороном большущем коне, да и очень скоро». В восточносибирском повествовании «женщина в красном» (персонаж, тождественный «предсказательнице в белом» — см. БЕЛАЯ) — предвестница несчастий: «Слышат: плачет кто-то, так уж плачет и плачет. Глядят: на опушке леса женщина в красном идет и тоскливо плачет. А ребята молодые соскочили и побежали, кричат, мол, поймаем. Видят: вот-вот, рядом, сейчас схватят — а она уходит все дальше и дальше и все плачет. Старики тогда говорили, что к большой это беде: вскоре болезнь страшная нашла. Люди мерли страшно».

В отличие от «спокойного» белого цвета, «тревожный» красный, цвет солнца и огня, насыщен жизнью, разнообразными силами. В то же время это и цвет крови, боли, насилия, адского пламени; он и защищает от колдовских чар, и свидетельствует об их присутствии.

Одетыми в красные платья, сарафаны в ряде районов России представляют русалок, проклятых женщин, полувериц. По поверьям, русалка может иметь красные зубы (Беломор.) или даже вообще быть красной (Онеж.).

В рассказе, записанном в Новгородской области, «девка в красном» (отождествляемая с проклятой) гонится за парнем: «Идет. И идет девка. Так недалеко от него. Во всем красном. Поет песню. „Я, — говорит, — бегом, и она бегом…“ Завидел ворота, пробежал в эти ворота и говорю: „Господи благослови!“ А она и говорит: „Догадался!“ Наверное, эта девка была проклёнута у кого-то раньше».

Однако наряженные в красное мифологические персонажи, за редким исключением, не называются просто «красными». Красной девой на Печоре именуется лесной дух, заманивающий детей в лес: «Шишко ребенка омрацит, сделаетца уводна, приманиват, в красном сарафане, под красной шалью, красна дева называт. Людей приманиват и уводит» (Печ.).

КРАПЧИК — пчелиный царек.

«И приведоша к ножиям твоим крапчика и матку со всею силою пчелиною. Куда, Господи, девать и сажать?» [из заговора].

Крапчик — «с вершок длины, серого цвета; живет будто бы один на пчельнике» (Калуж.).

КРЕСНОЙ, КРЕСТНОЙ, КРЕСТОВОЙ — нечистый дух; нечистые, обитающие на перекрестках.

«Иди к кресному!» (Ср. Урал).

Дороги, перекрестки, межи, разнообразные «пути и границы» — излюбленные места пребывания нечистой силы. Здесь же могут обитать покойники, «у путей» в отдаленные времена хоронили умерших; «совершали игрища в честь мертвых с переряживанием». В ряде областей России (XIX―XX вв.) на первом от селения перекрестке прощались с покойником (c душой покойника) в сороковой после кончины день.

Согласно некоторым поверьям, перекресток — область пребывания (появления) умерших неестественной смертью, «неуспокоенных мертвецов»: удавленников поминают раз в год, насыпая зерен на распутия (Нижегор.); «крестовые дороги» — перекресток, где иногда погребают детей, умерших без крещения, а затем ставят кресты <Зеленин, 1916>.