Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Сталин подписал «платформу десяти» и выступил в «Правде» с направленной против Троцкого большой полемической статьей. В ней он защищал «демократизм» профсоюзов от «военно-бюрократического метода» Троцкого и доказывал, что применение к рабочему классу метода убеждения тем более необходимо в условиях, когда военная опасность уступила место менее ощутимой, но столь же серьезной угрозе хозяйственной разрухи.

Его начинание подхватил Зиновьев, что дало повод представителю группы «демократических централистов» с нескрываемой иронией заметить во время своего выступления на съезде, что кампания против оппозиции «ведется в Петрограде под предводительством искусного полководца Зиновьева, а в Москве — под руководством «военного стратега и архидемократа т. Сталина».

В продолжавшуюся дискуссию мгновенно включились сторонники «рабочей оппозиции», платформы «демократического централизма» и «рабочей демократии». С собственной платформой выступил и Бухарин, которого поддержали такие видные партийцы, как Ларин, Серебрякова, Преображенский и Сокольников. Бухарин тоже стоял за «огосударствление профсоюзов», но в то же время соглашался с требованием «рабочей оппозиции» о выдвижении профсоюзами своих людей в аппарат управления хозяйством. Идейная беспринципность всех этих платформ была настолько вопиющей, что Ленин назвал ее «верхом идейного распада».

Впрочем, дело было не только в распаде. Ленин прекрасно понимал: если придерживающиеся противоположных взглядов люди объединяются, значит, дело в том, против кого они объединяются. Иными словами, с ним желали разобраться раз и навсегда, отлучив от власти, что и подтвердил сам Троцкий, когда 23 января заявил, что снимает свою платформу и объединяется с Бухариным.

Правда, и здесь речь шла все о том же «огосударствлении профсоюзов», но уже с добавлением лозунга о «производственной демократии», который сближал их с децистами и «рабочей оппозицией» и предлагал начать борьбу с бюрократией. Если же отбросить всю эту словесную шелуху, то речь шла о создании совершенно нового класса управляющих, которые после всех пертурбаций опирались бы на «срощенные аппараты хозяйственных и профсоюзных организаций».

Ленин вел ожесточенную борьбу против «раскольников», и все же Сталин испытывал некоторое беспокойство, которое к началу партийного форума еще более возросло. По той простой причине, что Троцкий имел «за собой на съезде большинство, потому что Секретариат недоглядел и были выбраны не те представители с мест».

Но уж кто-кто, а Сталин знал: ни о какой недоглядке не могло быть и речи, поскольку этот самый Секретариат состоял из сторонников Троцкого и сделал все возможное, чтобы привести на съезд как можно больше «своих» людей.

Обстановка в партии накалилась до предела, власть Ленина повисла на ниточке, и кто знает, чем бы закончилась вся эта «профсоюзная эпопея», если бы так вовремя не вспыхнул Кронштадтский мятеж и лидер антиленинской оппозиции не отправился на его подавление.

Все началось еще 1 марта, когда на Якорной площади состоялся грандиозный массовый митинг матросов и солдат. Митинг принял резолюцию, направленную против ленинских принципов и советской практики. Она требовала перевыборов Советов тайным голосованием после свободной предвыборной агитации, свободы слова и печати для рабочих, крестьян, анархистов и социалистических партий, свободы собраний, союзов, крестьянских объединений, освобождения политических арестованных социалистов, упразднения политотделов и заградительных отрядов, уравнивания пайков, предоставления крестьянам права пользоваться землей так, как им желательно, и иметь столько домашнего скота, сколько они могут содержать, предоставления кустарям-одиночкам права заниматься своим ремеслом без помех и многого другого.

В рядах восставших насчитывалось около 10 тысяч человек, однако Ленин и не подумал идти на переговоры. Да и какие могли быть еще переговоры с людьми, которые замахнулись на самое для него святое: на диктатуру партии! А когда кронштадтцы послали своих делегатов в Петроград, их тут же арестовали. В ответ моряки создали Временный революционный комитет, и 2 марта власть в городе-крепости перешла в его руки. «Трудящиеся Кронштадта, — заявил комитет, — решили более не поддаваться краснобайству... партии, называющей себя якобы представительницей народа, тогда как на деле выходит совсем наоборот».

«Гнуснее и преступнее всего, — писала в те дни городская газета, — созданная коммунистами нравственная кабала, они наложили руку и на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему, прикрепив рабочих к станкам, создав новое рабство. Сама жизнь под властью диктатуры коммунистов стала страшнее смерти. Здесь поднято пламя восстания для освобождения от трехлетнего насилия и гнета».

Ленин назвал восстание мятежом, который был организован «французской контрразведкой и бывшим генералом Козловским», и 4 марта Троцкий обратился с ультиматумом к «гарнизону Кронштадта», пообещав пощадить только тех, кто сложит оружие. Таковых не оказалось, и в 6 часов 45 минут 7 марта красные войска открыли артиллерийский огонь по острову. «Стоя по колени в крови рабочих, — писали кронштадтские «Известия», — маршал Троцкий первый открыл огонь по революционному Кронштадту, восставшему против самодержавия коммунистов, чтобы восстановить настоящую власть Советов. Опять подойдут полки, подгоняемые одетыми и сытыми коммунистами, прячущимися за вашей спиной, подальше от наших снарядов, чтобы угостить нас пулеметным огнем, если вы не захотите подставлять свою голову, защищая этих разбойников. Всех комиссаров, даже палачей из «чрезвычайки», мы кормим тем же пайком, который едим сами...»

Ну а пока на кронштадтском льду лилась кровь тех самых людей, которых Ленин назвал в 1917 году гордостью русской революции, в Москве начал свою работу X съезд РКП. Почти 800 тысяч партийцев представляли 990 делегатов. Однако после того как несколько дней боев не принесли большевикам успеха и многие наступавшие перешли к мятежникам, 300 делегатов отправились на подавление мятежа.

15 марта в Кронштадте появились листовки с таким содержанием: «На горьком опыте трехлетнего властвования коммунистов мы убедились, к чему приводит партийная диктатура. Немедленно на сцену выползает ряд партийных генералов, уверенных в своей непогрешимости и не брезгующих никакими средствами для проведения в жизнь своей программы... За этими генералами тащится свора примыкающих прихвостней, не имеющих ничего общего не только с народом, но и с самой партией... Создается класс паразитов, живущих за счет масс...»

По-настоящему встревоженный Ленин бросил на подавление мятежной крепости чуть ли не целую армию под предводительством М. Тухачевского, уже успевшего прославиться газовой атакой на крестьян на Тамбовщине. 16 марта начался второй штурм Кронштадта, будущая жертва сталинизма не либеральничала, и после ожесточенного рукопашного боя крепость была взята. И сразу же начались столь любимые и Троцким, и Тухачевским казни. Матросов десятками расстреливали прямо на льду перед крепостью.

Так расправлялись с людьми, вся вина которых была только в том, что осмелились потребовать хоть какого-то подобия демократии. «В Кронштадте, — говорил корреспонденту американской «The New York Herald» Ильич, — некоторые безумцы и изменники говорили об Учредительном собрании. Но разве может человек со здравым умом допустить даже мысль об Учредительном собрании при том ненормальном состоянии, в котором находится Россия».

В своем объяснении с делегацией немецких социалистов вождь пошел еще дальше и поведал им закулисную историю событий. По его словам, власть в Кронштадте захватили предательским путем меньшевики и эсеры, эти самые предатели договорились с крупной буржуазией и выдвинули для обмана масс демагогические лозунги вроде «За Советы без коммунистов!» Именно поэтому белогвардейцы и силы международного финансового капитала поддержали мятежный Кронштадт. И именно «необходимо было немедленно освободить эту морскую крепость и очистить ее от контрреволюционной заразы (эту «контрреволюционную заразу» в 1917 году Троцкий назвал «красой и гордостью русской революции»), чтобы сорвать подготовленное выступление войск западных интервентов».

Конечно, известная доля истины в словах Ленина была, и контрреволюция приложила свою руку к мятежу. Но главным было все же не это. «Годами большевистская цензура, — на весь мир заявил бежавший в Финляндию председатель Временного революционного комитета Петриченко, — скрывала от нас, пока мы были на фронтах или в море, события, происходившие дома... Когда Гражданская война кончилась и мы стали приезжать домой в отпуск, родители нас спрашивали, почему мы воевали за угнетателей».