Алхимия желания - Тарун Дж. Теджпал

Поэтому никто в Индии не рисковал. У всех был свой волшебный билет, спрятанный в заднем кармане. У всех был доступ к какому-то магическому средству.

Я боролся с этим всю свою жизнь, хотя, по общему признанию, прошедшие годы проделали брешь в моем глубоком цинизме. Я долго спорил со всеми, считая, что, если там есть великий бог, тогда его принципы плохо отрегулированы. Ему должны быть важны люди, их порядочность, которая проявляется каждый день, и ежедневное поведение. Зачем ему, чтобы вести верующих, снаряжать армию дешевых посредников в различных масках, каждый из которых извлекал при этом свою пользу? Зачем поощрять это поклонение и обдирание верующих?

Это было поведение второсортного властелина, а не великого бога.

И если нас вели к этому второсортному властелину, меня это не интересовало. С другой стороны, если он был настоящим МакКоем, тогда я поступаю правильно в отношении души и тела.

Я попаду в агностические объятия бога. Если он там есть. Если он достоин, чтобы к нему обращались.

Тогда никто мне не дал ответа, а сегодня — когда все закончится и ничто больше не имеет значения — я знаю ответ: это поклонение и обдирание не для могущественного Короля Донга, который сидит над нами всеми. Мы делаем это для себя, чтобы потренироваться в покорности. Или так должно быть.

Наши ежедневные тренировки в надменности.

Выгуливаем наше «эго», чтобы оно не потолстело. Четыре километра за сорок минут четыре дня в неделю — формула людей, следящих за сердцем. Семь преклонений за семь минут семь дней в неделю — формула людей, следящих за своим «эго».

Чтобы напомнить нам, что мы знаем только то, что ничего не знаем.

Но в то время алгебра моих верований подвергалась серьезной проверке. Перейдя из состояния скептика в состояние неверующего, я чувствовал, что готов к дальнейшим унижениям. От «Ничего не существует» до «Кто знает, может, что-то и существует». Я был действительно смущен этим переходом. До меня доносилось эхо годов резких споров, когда пробирался сквозь теории эмпиризма, рационализма и эволюции, — и гул звучал в моей голове. Я мог слышать, как Физз и я смеемся над идолами, которые заражали даже самых разумных из наших друзей, и удивляемся им.

И я вспоминал надменный голое моего отца: «Твое знание — это на самом деле полное игнорирование признанного».

Поэтому, зная о критическом состоянии, в которое я поверг жизнь Физз, я еще отчетливей сознавал растущий хаос моей собственной жизни. Но я не мог ни с кем об этом разговаривать. Что можно было сказать? Что я глубоко увяз в каких-то странных записях? Что разгадывание этих секретов стало единственным наваждением моей жизни? Но все было не совсем так. Что я видел галлюцинации каждую ночь? Что я ощущал чье-то присутствие? Что я чувствовал прикосновение этой женщины к моему плечу, когда сидел и читал? Что я видел ее в моей постели, когда спал? Что иногда я просыпался по утрам, чувствуя себя изнасилованным и выпитым до дна, обиженным и жаждущим новой встречи? Что я пытался отвлечься от всего этого, но просто невозможно было это сделать? Что я думал, что знаю, чье присутствие ощущаю? Хотя я не знал, что она хотела от меня. Я сопротивлялся соблазну, который пугал своей неосязаемостью и силой.

Что мне было сказать?

Что я могу покидать свое тело? Я чувствовал себя, как мой кузен, который встретил в лесу Парашурама, десяти футов высотой и с огромной секирой на плече, ищущего удобный случай, чтобы совершить еще одно нападение на кшатриаса. Мне хотелось посмеяться над собой и заставить себя выйти из комнаты. Мне нужен был удар по голове от Бабы Голеболе. Мне нужна была сотня ударов по голове от всех, кого я знал.

Но я никому не мог ничего рассказать.

И Физз могла только наблюдать в отчаянии.

Через несколько месяцев после покупки дома мы окрестили его и повесили мраморную дощечку на каменную колонну, которая поддерживала верхние ворота. Элегантным стилем траджаном старый мусульманский резчик в Халдвани высек надпись «Первые вещи», а под этой надписью итальянским шрифтом наши имена. Он в совершенстве скопировал мою распечатку, затем добавил кое-что свое. Росчерком внизу он поместил простой узор в виде веточки нима, красиво изогну-гой, пять листочков которой были выгравированы с особым изяществом.

Первые вещи.

Это было вначале.

До амбиций, до работы в офисе, до назначения на должность, до получения строк в журнале, до приобретения машины, до покупки дома, до брака, до страсти.

До страсти, до страсти, до страсти…

Чистота первоначальности. Целостность начала.

Любовь и желание.

Сердце и искусство. Физз и я.

Первые вещи.

Элегантным шрифтом траджаном.

Ирония заключалась в том, что теперь мы плыли по течению в мире последних вещей. Где фрукт разлагался на ветке, прежде чем расцветал. Где падающий с неба дождь сжигал все, к чему прикасался. Где воздух сушил легкие с каждым вздохом. Где у любви не было страсти, только воспоминание из другого времени.

Фпзз не знала многих вещей. Но она знала, что мое тело отвернулось от нее. Это разрушило узор, который был величайшей истиной и радостью нашей жизни.

Словно произошло жестокое предательство, появилась необходимость искать что-то другое.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Желание

Необычный американец

Катерина впервые познакомилась с Индией в магазине своего отца.

«Редкие вещи с востока у Джона» были необычным магазином, расположенном на тихой улочке Чикаго Лэйк Стрит. Его фасад был довольно узким, и здание магазина выступало немного вперед из ряда других зданий из-за широкой веранды. Если ехать по улице достаточно быстро, то можно не заметить его богато украшенную, резную дверь из орехового дерева, с изображением прыгающего тигра и выступающими в углах медными зверями. Но если медленно прогуливаться мимо, чего в Чикаго никто не делал даже в 1987 году, тогда было невозможно не обратить внимание на шелковые китайские занавески на окнах; маску демона с Цейлона, которая сердито смотрела на Посетителей у входа в магазин; тяжелый щит Раджпутана, сделанный из дерева и железа, с эмблемой солнца в центре; два блестящих меча, висящие крест на крест. Если дверь случайно открывалась, то на улицу выглядывали великолепные изогнутые бивни индийского слона, поднимающиеся у дальней стены и пронзающие густой и затхлый воздух внутри магазина.

Если посетитель входил внутрь, отодвинув в сторону перегородку из дерева и железа с маленькими вырезанными на ней животными, то ему начинало казаться, что произошел географический сдвиг. Комнату освещали искусно расположении газовые лампы, которые создавали тень. Джон понимал своих клиентов и поддерживал плохое освещение, создавая атмосферу тайны. Но даже слепой клиент тотчас понял бы, что попал в какое-то необычное место. Сделав первый вдох, он почувствовал бы благоухание разных специй, индийского иттара, хранящихся шкур животных, отполированного сандалового дерева, опиума из кальяна и едва различимые запахи сухих фруктов, кедровых орехов, надушенного шелка и чая Ассам.