Сердце русалки - Ида Миллер

— Не мама! — мальчик быстро закрутил головой и сильно зажмурился. — Не мама!

— Злая русалка похитила тебя и держала в лесу, как дикого зверя! Посмотри! — Леда встала и задрала платье до колен. — Видишь? У меня две ноги, как и у тебя! Ты мой сыночек!

Ошарашенный ребенок с ужасом смотрел на стоявшую перед ним женщину, так удивительно похожую на него. Он мотал головой, переводил взгляд со своих коротких ножек на колени Леды и мычал в недоумении.

— Ноги — нет! Хвост! — мальчик лег на спину и скрестил ноги, прижав пятки друг к другу. — Мой хвост! Я как мама и папа!

Увидев его потуги стать похожим на русалку, Леда едва не расплакалась. Быстро смахнув навернувшиеся слезы, она осмотрелась на кухне. Взгляд ее зацепился за кусок хлеба и чашку молока. Их, видимо, приготовили для ребенка, но он отказался есть.

— Вот, смотри, — она положила перед ним еду, оторвала маленький кусочек хлеба и с наигранным удовольствием съела его. — Я тоже это ем, очень вкусно.

Тут же она услышала, как у мальчика заурчало в животе. Поверив на слово, он потянулся к буханке, с подозрением понюхал мякиш и вгрызся в него. Леда испуганно наблюдала за своим новоявленным сыном, который ел будто не в себя, глотал хлеб огромными кусками, словно считал, что это последнее угощение в его жизни. Когда он оторвался от булки, Леда приставила к его губам чашу с молоком, и ребенок жадно выпил все до последней капли.

— Как тебя зовут? — спросила она уже более-менее успокоившегося мальчика.

— Ноги — нет! Хвост! — снова зачем-то сказал он и хлопнул себя по ляжкам.

— Тогда я буду звать тебя Ганс.

Впервые за долгое время Леда ощутила то приятное чувство воссоединения с любимым, которое так мечтала вернуть. Она с наслаждением и трепетом рассматривала лицо своего сына, который снова взялся за поедание булки. Чем внимательнее она вглядывалась в его лицо, тем больше находила сходств с Гансом: густые волосы, ровный, пока еще вздернутый, нос и глаза, такие ясные, голубые и бездонные.

Наевшись, маленький Ганс от усталости начал засыпать прямо на лавке. Леда воспользовалась ситуацией и надела на него рубаху. Потом аккуратно взяла его на руки и, положив голову сына на плечо, направилась в свою спальню. Время было уже за полночь, но взволнованная интересными событиями прислуга и не думала отправляться на покой. Несколько девушек шли рядом с Ледой и рассматривали лицо заснувшего ребенка. Между собой они перешептывались, корили ужасных родителей, что бросили столь прелестное дитя в лесу. Им не терпелось поскорее повозиться с ним.

На ночь Леда уложила его с собой. Только она собралась заснуть, как в комнату вошла баронесса и присела на кровать. Она с улыбкой смотрела на спящего белокурого мальчишку, рыжие ресницы которого слегка подрагивали, а рот иногда двигался сам по себе, будто он продолжал жевать даже во сне.

— Теперь это мой сын, — ответила на безмолвный вопрос матери Леда.

— Как его зовут?

— Ганс.

— Ганс, значит… — тихо сказала баронесса и погладила ребенка по пушистым волосам. — Замечательный малыш.

— Этого мне отец бы точно не простил, — сказала Леда, глядя в потолок.

— О покойных плохо не говорят, но, учитывая его характер, не одобрил бы, — баронесса грустно вздохнула. — Но знай, что я горжусь тобой. Не каждый бы решился пригреть сиротку.

— Он никакой не сирота, я — его мать, а он — мой сын. И всегда им был, просто мы были разлучены на долгое время, — пробормотала Леда, засыпая и прижимая к себе ребенка.

Баронесса продолжала смотреть на дочь и внука, подождала, пока дыхание Леды выровняется. Она оставила спящих и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

— Значит, Ганс, — повторила она и перекрестилась.

* * *

Следующие несколько недель жизнь в особняке превратилась в один сплошной переполох. Все успели забыть о недавних похоронах барона и были заняты нежданным гостем.

Со стороны Леды было опрометчиво предположить, что маленький Ганс быстро забудет о своем прошлом и, как только очутится в объятиях настоящей мамы, станет нежным и послушным мальчиком. Все началось с того, что просыпался он ни свет ни заря, и, увидев незнакомые стены, начинал кричать и плакать. Успокоить его было крайне сложно. Других людей и в особенности детей мальчик сильно боялся и каждый раз, когда к нему пытались подойти поиграть, залезал под шкаф в спальне Леды и не выходил оттуда до тех пор, пока его не оставляли в одиночестве. Часто ребенок бегал по дому, пытался вылезти в окна и по-всякому стремился убежать из этой просторной клетки. Он продолжал звать маму и папу, но такое поведение все объясняли душевной травмой оттого, что его бросили на произвол судьбы. Будучи очень выносливым и энергичным, Ганс мог устраивать истерики на часы, отказываясь от привычной человеческой еды и одежды. Маленький бесенок, сияя круглыми белыми ягодицами, без устали шнырял по комнатам, кабинетам и спальням, забирался на столы, раскидывал вещи, рыскал в сундуках, выворачивая их содержимое, и прятался внутри, зарывшись в свитки или одежду. Однажды он так пропал почти на сутки, и прислуге нещадно досталось от госпожи Леды за то, что не уследили за ним.

Однако всему приходит конец. Постепенно и Ганс начал привыкать к необычному для него образу жизни. О маме-русалке ему ничего не напоминало, ведь Леда позаботилась, чтобы из дома были выкинуты все книги сказок с картинками, где фигурировали полулюди-полурыбы, прислуге было запрещено говорить с ребенком о любых мистических существах, разрешались только истории из церковных книг. Несмотря на то что Леда проводила очень много времени со своим сыном, он все равно относился к ней крайне настороженно. Ночью они спали вместе, и Ганс жался к ее теплому боку, но днем всячески показывал, что не хочет с ней общаться. Таким образом, держа Леду на расстоянии, он постепенно привык к ней и к другим людям.

Дети прислуги стали часто навещать его, бегали вместе с ним по саду, играли и развлекали. Не раз друзья становились свидетелями того, как Ганс ловит бабочек и улиток и ест их, а когда ловил много, даже предлагал детям разделить с ним трапезу. Любимой едой мальчика по-прежнему оставалась рыба. Он ел ее в любом виде: жареную, в супе, засоленную, и даже сырую.

Из-за того, что мальчик тянул в рот всякую гадость, да еще и не носил ничего, кроме исподнего,