Двойники - Ярослав Веров

Отец Максимиан слушал не перебивая. Но Данила вдруг умолк, и далее ехали в молчании. Данила уставился в окно, однако, думая о своем, мелькавших за окном пейзажей не замечал.

У Литейного моста о. Максимиан спросил:

— Тебя на Васильевский?

— А? Ну да. Постой, нет. Остановись, я здесь выйду.

— Ну, господь с тобой.

— И тебе того же.

Волга покатила дальше. А Данила направился к ближайшей кондитерской перекусить и выпить кофе — в петроградских кондитерских традиционно угощали на славу.

Отец Максимиан всеми силами желал разбудить в народе религиозное чувство. Когда-то, еще в духовном училище, любил он фантазировать о том, как вдруг просыпается это самое религиозное чувство, наполняются храмы, храмов уже не хватает, как священнослужители произносят на обширных площадях пламенные проповеди, а многотысячные толпы, внимающие им, обливаются слезами. Понимал, конечно, сколь несбыточны эти мечты, оттого и желал принять монашеский постриг, но духовный отец, верно ощутив главную черту в его душе, сказал: «Для монашества твоя гордыня слишком невелика, нечего будет в себе переламывать».

Со временем отец Максимиан обнаружил в себе почти фанатичное стремление потрясать души; тогда только и понял, о чем толковал ему духовник. Столкновение с косностью, царящей в умах и душах, мучило буквально физически, тем сильнее, чем яснее становилась невозможность достучаться, дозваться. О том, что взял на себя слишком и незаслуженно, отец Максимиан не думал.

Он желал потрясти и искал для этого самых разнообразных подходов. Потому с головой окунулся в недра внутрицерковной политики; с умом использовал связи с госбезопасностью, сумел поставить себя так, что не столько они его наставляли, сколько он их — все-таки были они хотя и не верующими, но и не атеистами, скорее суеверными; не преминул отец Максимиан использовать схему «общий враг сплачивает» — и постепенно укрепилась за ним репутация непримиримого борца с масонскими и семитскими заговорами.

Годы усердной работы в избранном направлении вкупе с изрядным терпением должны были принести неизбежные плоды, и вот тогда отец Максимиан стал бы вдохновителем чаемого религиозного возрождения. Но, как человек умный, он видел, что внутрицерковная деятельность отдаляет его собственно от простых верующих, госбезовские чины приходят и уходят, оставаясь всё так же равнодушны, лелея к тому же собственные цели. А с масонскими и прочими заговорами выходило еще хуже. Отец Максимиан хорошо понимал: пока не схвачен с поличным и не доставлен на всеобщий суд хотя бы один агент масонского заговора или сионских мудрецов — до тех пор всколыхнуть на подобной почве народное чувство до религиозных высот не представляется возможным.

А он хотел чувства настоящего, устремленного не вширь, а вверх, глубокого и всеобщего. Вот если бы народ ужаснулся не животным страхом, но глубинным, мистическим, когда некуда спрятаться, когда и останется одно — обратиться к богу.

Была у о. Максимиана неясная уверенность, что должно произойти на его веку что-то роковое, то самое, и что он рожден для этого решающего момента. Он-то внутренне почти готов, а ничего не происходит. Терпения ему было не занимать, и он ждал, ждал.

И вдруг — звонок профессора Тыщенко, встреча. Тот рассказывает странные вещи. Понять его тяжело, но по душевному надрыву профессора видно, что происходит и впрямь что-то безобразное. Нет, вот так поверить в ожидаемую катастрофу нельзя. Сперва проверить, всё проверить, ощутить кожей. Поэтому и проводит целый день под институтом, охотно соглашается подвезти Голубцова и тщательно, хотя и осторожно расспрашивает. По ходу разговора вдруг понимает — Голубцов не просто свидетель, он и сам как-то замешан во всем этом.

Нет, тогда он этого еще не понял, а скорее почувствовал. Возвратясь же домой, стал подробно перебирать в уме собранные факты, припоминать — кто и что говорил, и как. Тогда и сообразил — творится роковое, несомненно бесовское, и творится не как всегда — «само по себе», через неразумие человеческое, а имеются те, кто прямо всё это направляют, и Голубцов этих несомненно знает. Монстры — вот кого можно схватить за руку и выставить на всеобщее обозрение с их колдовскими делами в виде растворяющегося института.

Голубцов, понятно, ничего прямо не сказал ни о самих монстрах, ни о своей вовлеченности, но отец Максимиан почувствовал — так нарочито простой свидетель или даже потерпевший рассказывать не станет. Да и говорил Голубцов как-то не в своей манере, рублеными фразами, словно сам себя одергивал. А потом и вовсе чуть ли не до проповеди дошел. «Неужели оно? оно и есть. Началось», — думал отец Максимиан, но хотелось исчерпывающей информации — ведь не призраки эти монстры, выглядят, небось, как люди. Притом либо сами облечены административной властью, чтобы выдать всё за научный эксперимент, либо имеют решительное влияние на власти. В любом случае — фигуры наверняка заметные, имена их на слуху. Надо бы поговорить с профессором Тыщенко, позвонить прямо сейчас.

Профессора Тыщенко телефонный звонок застал за интересным занятием. Тыщенко готовился к отключке. События уходящего дня так заметно повлияли на него, что иного средства спасения, кроме как вдрабадан напиться, у него не оставалось. Поэтому он и сидел за кухонным столом, на столе бутылка водки, рядом рюмка. Тыщенко уже успел наорать на жену, и теперь она не мешала. Уже была испита первая рюмка — добротная отключка, как известно, достигается неторопливым и дозированным употреблением соответствующего количества водки.

И вот телефон. Супруга Нинель Николаевна позвала из коридора:

— Витюша, тебя спрашивают к телефону.

— Кто?

— Отец Максимиан.

— Наконец-то! — Тыщенко устремился к телефону.

Отец Максимиан желал приехать немедля, уточнял адрес. Положив трубку, Виктор Павлович сказал супруге:

— Нина, отец Максимиан сейчас прибудет.

— Что ты говоришь, Витюша! Такой человек!

Нинель Николаевна всплеснула руками и незамедлительно отправилась в спальную готовить себя к приему почетного гостя. Тыщенко принялся нервно рыскать по квартире, забрел в спальную и увидел, как супруга красит губы.

— Ты что! Прекрати, он не ухажер какой, он — служитель культа!

— Ну и что, Витюша, я-то всё равно — женщина.

— Тьфу! — махнул рукой Виктор Павлович и пошел к двери послушать — не поднимается ли кто лифтом.

Когда появился отец Максимиан, Нинель Николаевна повела было гостя в зал, намереваясь устроить достойный ужин. Но гость сказал, что ему крайне необходимо побеседовать с хозяином один на один. Тыщенко пригласил о. Максимиана в свой рабочий кабинет.