Двойники - Ярослав Веров

— Это вам Данила рассказывал?

— Нет, дурак этот, сосед. Подсматривал, кто к Голубцову ходит. Услышит звонок — и к двери, да, может, весь день у двери стоял. Говорит — странный субъект, курьер от института, что ли, оповещал… Странный. Я после него пришла. Он Голубцова всего как лимон выжал. Так что, святой отец, как бойца любовного фронта Голубцова вчера не было, наврала я вам всё. Так, хорохорился. Это всё я, должна же была как-то его расшевелить.

Александра Петровна замолчала. Нервно курила, выпуская дым через ноздри. Вдруг сказала:

— Шли бы вы, отец Максимиан. С вами ожидать — лучше повеситься. Вы какой-то напряженный. Идите.

За порогом квартиры отец Максимиан перекрестился и стал читать молитву.

Он не заметил, что дверь справа чуть приоткрыта и в зазор за ним наблюдают.

«Теперь куда?»

Он приехал на Смоленское кладбище, прошел к часовне, постучал в окно сторожки. Появился сторож, тихий старичок, бывший когда-то армейским полковником. Отец Максимиан попросил открыть часовню. И, оставшись один, долго молился.

Глава пятая

— Я возьму на КПП какой-нибудь катафалк, и к нему домой, — сказал Тать.

— Бери.

— С места позвоню.

— Звони.

Татион прибыл на квартиру Данилы. Двери не открывали. Но Тать знал — кто-то внутри есть. Медленно, как бы нехотя, провернулись замки, Татион толкнул дверь и вошел в квартиру.

— Что глядишь, красавица, гостей боишься?

Красавица сейчас выглядела страшнее любой уродины. Лицо цвета спелого миндаля или увядающего асфальта, рельефные морщины; жалкое, беспомощное лицо.

— Ну, веди, хозяйка, показывай, как тут живете. Ты говори, говори, нельзя молчать, а то задохнешься.

Тать уже знал, чуял, что Данилы здесь нет.

С видимым удовольствием зашел в спальню, стал посредине, под люстрой.

— Эй, как тебя, видала? Моя работа. Здорово, правда? Так как там тебя? Говори, милая.

Александра Петровна попыталась произнести свое имя-фамилиё:

— Ал… Ал… на… Пе… Пе…

— Не тужься, красавица, мне ты не нужна. Мне Голубцов нужен. Он сегодня был?

Она отрицательно мотнула головою.

— Не был Голубцов, — Тать вышел из спальни. — Что уставилась?

Александра Петровна вовсе не уставилась, просто не могла отвернуться. Вдруг она всхлипнула и стала медленно сползать по стене на пол. Завалилась набок, лицом вниз.

Тать пнул ее ногой.

— С бабами иметь дело — не дело. Скаламбурил, Татионыч, умеешь. Кто же тут был еще?

Тать повел носом.

— В гостиной, говорите?

В гостиной он перенюхал всё: стол, диван, кофейные чашки, тщательно обнюхал кресло у окна. А потом, не закрыв за собой дверей, вышел из квартиры.

На площадке опять принюхался, оборотился к двери справа, толкнул ее. Она распахнулась легко: была не заперта. В прихожей обнаружился Аполлинарий Матвеевич.

— Кто ты, человек? — тихо-тихо спросил Тать.

— Я? Я… Сосед… Аполлинарий Матвеевич.

— Сосед, говоришь?

— Да вот…

Тать втянул в себя воздух.

— Чем это у тебя пахнет? Ладаном?

— Есть немножко. Но я больше индийские курительные палочки предпочитаю. На рынке есть, вот я и прикупаю.

— Зачем?

— Э-э, для контакта, понимаете ли…

— Не понимаю.

— Инопланетяне к нам пожаловали, прилетели. Вот и ихняя летающая тарелка светится, сейчас она в стороне Марьинки…

— Продолжай.

Это оказалось издевательским приказом продолжать всяческие контакты и наблюдения за пришельцами. Татион не заинтересовался Аполлинарием Матвеевичем и не устроил тому допрос с пристрастием, — слишком ничтожным человечишкой счел, а зря. Потому ничего не узнал Тать о недавнем визите о. Максимиана. Аполлинарий Матвеевич же о. Максимиана вполне идентифицировал: не раз видал по телевизору. С этим «продолжай» Татион и удалился.

Аполлинарий Матвеевич, выждав для верности минуты три, бросился в Данилину квартиру. Сразу узрел Александру Петровну, навзничь лежащую в коридоре.

— Голубушка моя, что этот страшный человек сделал с вами?

Он пал на колени, приложил ухо к груди своей симпатии. Сперва не слышал ничего, хотел уже было расплакаться, но вот послышались далекие-далекие, нет, не удары, а как бы взмахи крыльев улетающей бабочки — она всё дальше, взмахи всё слабее, словно улетает в холодную страну, из лета в зиму.

— Не брошу, спасу, спасу тебя. Прочь отсюда, ко мне, голубушка, ко мне…

Причитая, Аполлинарий Матвеевич бережно перенес Александру Петровну из этой страшной квартиры к себе, уложил на свой знаменитый топчан и бросился звонить в скорую помощь…

— Харрон? Я. На квартире пусто. Не было его.

— Татион, советую тебе повеситься. Вариантов нет.

— Взаимно. Может, покойников проверить?

— Проверь. Но его там нет. Но ты проверь.

— Ладно, посмотрю. Всё равно повеситься у нас не выйдет, конституция не та, хе-хе.

— Проверь быстро, и ко мне, пока мосты не развели.

Харрон повесил трубку. Тать нервничал, потому и начал дерзить боссу. «Покойниками» он назвал Никиту и Тимофея, которым уже полагалось быть таковыми. Первым решил навестить «неподписанта» Зонова, тот жил далеко — в Купчино.

Дверь открыла жена, удивленная поздним визитом сослуживца. Тать не стал входить:

— Как наш неподписант, умер?

— Ой, что вы? Вы кто?

— Я уже говорил — сослуживец, — Татион тут же продемонстрировал свой рабочий пропуск. — Он должен знать. Да я о Зонове. Вы супруга?

— Да, супруга, то есть да, жена. В лихорадке он, уже врачи были.

— А Голубцова не было? Голубцова, спрашиваю? Знаете о таком?

— Да-а… Нет, не было.

— Лихорадит, говоришь? А ну, покажи, где он. Хотя нет. Пусть лихорадит. Для нас он пуст, как папирус. Помрет так помрет.

Супруга не сразу закрыла за визитером — стояла ничего не соображая. Вдруг опомнилась и поспешно захлопнула дверь.

Безразличие Татиона спасло Никиту от верной смерти.

Тимофей Горкин хлестал у себя на кухне чай, стакан за стаканом. Заваривал круто, почти чифир. На столе, на подоконнике были навалены бумаги — старые рукописи. На полу валялись пустые папки. Табачный дым висел сизыми пластами. Тимофей сидел, запустив руки в шевелюру и уставясь на последний лист своего давнего сочинения. Сочинение называлось: «Повесть ужаса «Догнать закат»». Битых два часа он перебирал рукописи в поисках этой повести, написанной бог знает когда. В повести точно отображались происходящие с ним сейчас события — так, по крайней мере, Тимофею казалось. Перебирая бумаги, он испытывал охотничий азарт, азарт охотника, рискующего в любой момент оказаться дичью. Точно так и выходило — герой повести погибал, никаких шансов автор ему не оставил.