Двойники - Ярослав Веров

— А какой самый?

— А что на Веронике не женишься.

— Да о чем вы, мальчики? — В глазах Вероники блестели слезы. — Делать же надо что-то, надо Даню спасать. Вася, спаси его.

— И тебя спасать надо. Харрон может быть здесь с минуты на минуту. Так что, ребята, собирайтесь.

— И мне собираться? Я тебя, Даня, одного не отпущу.

— Даже со мной? — улыбнулся отец Максимиан.

— Ах, хватит шутить. Как маленькие, честное слово. Я сейчас соберусь.

Вероника вышла. Данила стал одеваться.

— Это не Харрон приходил к тебе вчера? — продолжал отец Максимиан.

— Нет, другой, подручный.

— Я так и понял. Профессор Тыщенко убежден, что Харрон — большой чин в органах. Так что, если желает тебя убить, то и здесь найдет. Я это сейчас очень чувствую.

Данила остановился и внимательно посмотрел на отца Максимиана:

— Вася, что-то в тебе не так. Ты, часом, не переменился?

— Человеку самому по себе не перемениться. Господь переменил. Оделся? Пошли, где там Вероника.

А минут через десять к дому Вероники подъехал Тать. Дверь ему открыл заспанный, недовольный Брусничкин.

— Голубцов есть?

— Ушли они.

— Значит, был? Когда?

— Да всю ночь. Послушайте, я…

— Твое обождет. Говоришь, они ушли? Кто они?

— Вероника и еще кто-то. Гость у них был.

— Что за гость?

— Да почем мне знать… Мы спим…

— Когда ушли?

— Да недавно…

— Точнее.

— Ну, может, с четверть часа.

— Всё, можешь спать.

Брусничкину тоже повезло — после визита странного гостя он лишь неделю промучился расстройством желудка.

Тать постоял в раздумьи. Приняв решение, погнал машину в сторону восточной окраины. В районе дачи Долгорукого тормознул возле телефонной будки. Позвонил.

— Аттический? Это я. У Казариновой пусто. Ускользнул за четверть до визита.

— Едь ко мне.

— Аттический, боишься? Меня — боишься? Бойся, может, поможет, — и, не ожидая ответа, повесил трубку.

Тать вышел из будки. Что-то проворчал под нос и щелкнул пальцами. Будка мелко задрожала, задребезжала стеклами, накренилась и рухнула на мостовую.

— Вот так. Мы тебя сделаем, Аттический, — угрюмо усмехнулся Тать. — Теперь только к Хетту.

И покатил прочь из города в направлении столицы.

В квартире Тимофея раздался звонок. Хозяин его не услышал. Позвонили еще пару раз. И, поскольку дверь была не заперта, толкнув ее, в коридор вошли Данила Голубцов, о. Максимиан, Вероника и диакон Паисий.

— Тим! — позвал Данила. — Выходи, свои пришли.

Никто не ответил. Данила переглянулся с о. Максимианом. Тот молча кивнул на бумаги, разбросанные по всему полу. Тут и Данила заметил, что дверная цепочка перекушена, словно кусачками — половина болтается на двери, половина на косяке.

— Плохи дела, — пробормотал Данила.

— Ага, это комната, — о. Максимиан отстранил с дороги Данилу и заглянул в комнату. — Слава тебе, господи, живой. Тимофей, ты меня слышишь?

Тимофей всё так же сидел на полу, безучастный и пустой. Гости столпились в дверном проеме, рассматривая несчастного.

— Ребята, вы пока здесь подождите. Паисий, заходи. — Отец Максимиан зашел с диаконом в комнату, плотно притворив двери.

Данила почесал в затылке и присел на сундук.

Вероника, чтобы занять себя, принялась подбирать с пола бумаги. Всё было так внезапно, непонятно: ночное бегство, собор, служба (правда, они с Даней просидели в келейке), короткое странное совещание с Васей («Еще приговоренные?» — «Да, Тимофей Горкин и, возможно, Никита Зонов»), стремительная поездка к Зонову (перепуганная жена долго не открывала, потом плакала, впрочем, сказала, что «скорая» забирать не стала, сказали — нервное истощение), и вот теперь вовсе ничего не понятно — незапертая квартира, вид безмолвной фигуры Тимофея чувствительно поразил Веронику. Держалась она, как ей казалось, из последних сил.

Через полчаса из комнаты вышел улыбающийся о. Максимиан:

— Ну вот и всё, ожил наш Тимофей.

Тут же появился и диакон Паисий.

— Молитва, она чудеса велики творит! — Лицо диакона сияло совершенным довольством. — Великое исцеление отче совершил.

— Угомонись, Паисий, — прервал его о. Максимиан.

Диакона, однако, было не сдержать, переполнявшие его эмоции искали немедленного выражения:

— А вот и сам новоисцеленный. В уме и добром здравии, — представил он выходившего из комнаты Тимофея.

— А, Данила, ты, — Тимофей хотел еще что-то добавить, столь же энергичное и подобающее моменту, но стушевался на Веронике: она читала его повесть.

На самом деле, она лишь держала пачку исписанных листов, пытаясь разложить их в порядке нумерации.

— Тим, это Вероника, — пояснил Данила.

— Тимофей. Тимофей Горкин, — представился Тимофей, — автор этой повести. Как, ничего повестушка?

— Повесть? — удивилась Вероника. — А, повесть…

— Собирайся, Тим, поедем в институт. Нам надо там быть — соображения интуитивного рода.

— Правильно. Надо кое с кем разобраться. Я сейчас.

Тимофей вернулся в комнату, быстро оделся. Вышел с мечом, тщательно замотанным в кумачовый флаг «Победителю соцсоревнования».

— Это что? — спросил Данила.

— Меч. Давай, поехали.

— Меч ты оставь, — Данила посмотрел на о. Максимиана, ища поддержки. Тот усмехнулся и вместе с Паисием вышел из квартиры.

— Меч я не оставлю.

— Ну, как знаешь. Что ж, Вероника, идем, сейчас закинем тебя на работу, а ты, Тим, не забудь запереть дверь.

— На работу? — Максимиан повернулся и посмотрел на Веронику. — Нет, теперь не до работы. А поедем мы, Веруня, к нашей бабушке.

— К нашей бабушке? — переспросил Данила.

— Нашей бабушке? — переспросила Вероника.

— Да. Она будет рада. Столько времени не виделись. Как, Вероника, поехали?

— Ну, конечно, поехали. Ты, Вася, всё же молодчина.

— Кхм.

«Нашей бабушкой» в театре, в те героические студенческие времена звали супругу ректора, милую женщину, увлеченную театром и клубом самодеятельной песни. Может, среди студентов она чувствовала себя столь же юной, может, в душе она и была такой. Во многом благодаря ей удавались те невообразимые прожекты, что рождались в деятельных молодых мозгах. Юнцы, известное дело, склонны ко всяческим чудачествам и безудержному разгильдяйству, плюют на авторитеты и не в состоянии разобраться кто из них, юных гениев, гениальней. «Наша бабушка» вносила теплую душевную волну в это буйство творческого хаоса.

Но прошло время, ушли яркие и незаменимые, ректора отправили на пенсию, он вскоре умер; она жила одиноко, изредка навещаемая детьми и так же изредка — бывшими «гениями» и «дарованиями».