Игра Джералда - Стивен Кинг

Но самое главное, полицейские и газетчики восприняли ее амнезию как должное. А почему бы и нет? У людей, которые пережили серьезную физическую и психическую травму, часто случаются провалы в памяти, и они совершенно не помнят, что с ними было. Срабатывают своего рода защитные механизмы. И полицейские это знают еще лучше, чем адвокаты. А Джесси – лучше их всех. С прошлого октября Джесси много чего узнала о физических и психологических травмах. Книги и статьи в научных журналах помогли ей придумать вполне благовидный предлог не говорить о том, о чем говорить не хочется, но в остальном от них было немного толку. Хотя, может быть, ей просто не попадались правильные  книги, где был бы описан похожий случай: как себя чувствуют женщины, прикованные наручниками к кровати, когда бродячие псы пожирают их мертвых мужей прямо у них на глазах.

Джесси опять рассмеялась – к собственному несказанному удивлению. Неужели это  смешно? Да, пожалуй, смешно. Но о подобных забавных вещах ты никогда никому не расскажешь. Потому что о таком не рассказывают. Как не рассказывают, например, о том, что твой папа однажды так возбудился на солнечное затмение, что обкончал тебе все трусики. Или о том – а вот тут действительно  обхохочешься, – как ты боялась, что забеременеешь от того, что тебе на трусы попало немного спермы.

Но как бы там ни было, авторы многих статей по травматической психологии утверждали, что человеческий разум реагирует на сильные травмы в точности так, как кальмар реагирует на опасность – выпускает струю чернил, которые затемняют пространство вокруг него. Ты знаешь, что что-то  с тобой случилось и что это было не самым приятным переживанием, но больше ты ничего не помнишь. А если пытаешься вспомнить, то видишь лишь мутную черноту – чернильное облако. Об этом говорили многие люди, чьи случаи были рассмотрены в психологической литературе по данной теме: жертвы изнасилований, пострадавшие в автомобильных авариях, люди, обгоревшие на пожаре, и даже одна девушка-парашютистка, у которой не раскрылся парашют, но которая все-таки – чудом – выжила, потому что упала в мягкое болото.

Что вы чувствовали, когда падали?  – спросили у этой парашютистки. – О чем вы подумали в тот момент, когда поняли, что ваш парашют не раскрылся и уже не раскроется?  И она ответила: Я не помню. Я помню, как наш инструктор похлопал меня по плечу… кажется, помню, как шагнула из люка… а потом я очнулась уже на носилках и спросила у одного из ребят, которые заносили меня в машину «скорой помощи», сильно я ранена или нет. А что было между – не помню. Наверное, я молилась. Но точно не знаю… не помню …

А может быть, помнишь, подруга-парашютистка, подумала Джесси. Просто не хочешь об этом рассказывать. Как я сама помню, но не хочу никому говорить. И может быть, даже по тем же причинам. И вообще, есть у меня подозрение, что все люди, якобы страдающие амнезией, о которых я читала в этих психологических книжках, на самом деле все помнят.

Может быть. Кто их там знает… Но факт остается фактом: Джесси помнила  все, что с ней происходило в те двадцать восемь часов, пока она пролежала, прикованная наручниками к кровати, – начиная с того, как Джералд защелкнул замок на втором наручнике, и заканчивая тем последним, кошмарным моментом, когда она глянула в зеркало заднего вида и увидела, что ее темный гость сидит на заднем сиденье и глядит на нее в упор. Она помнила все. Днем это были просто воспоминания, а по ночам они воплощались в страшные сны, в которых стакан с водой падал с полки на пол, когда Джесси пыталась его достать; в которых бродячий пес с презрением воротил нос от остывшей закуски на полу и вострился на горячее блюдо на кровати; в которых жуткий ночной гость спрашивал у нее «Ты меня любишь, малыш?» папиным голосом, и из его напряженного члена била струя густой белой спермы… только это была не сперма, а могильные черви.

Но вспоминать  что-то и переживать  это заново  – вовсе не означает, что ты обязан кому-то об этом рассказывать, пусть даже от воспоминаний тебя бросает в дрожь, а по ночам тебе снятся кошмары и ты просыпаешься от собственного крика. С прошлого октября Джесси сбросила десять фунтов (на самом деле, наверное, все семнадцать, но она очень  старалась себя убедить, что все не так страшно, как кажется), опять начала курить (полторы пачки в день плюс самокрутка размером с хорошую сигару перед сном) и совершенно слиняла с лица, то есть, проще сказать, подурнела. И в довершение ко всему у нее стали седеть все волосы. Именно все, а не только на висках. Это было легко поправить – в конце концов она закрашивает седину уже, наверное, лет пять, – но пока что она не нашла в себе сил позвонить в парикмахерскую и записаться к мастеру. Да и потом… для кого ей прихорашиваться? Не пойдет же она в самом деле на какой-нибудь бал знакомств для «одиноких сердец» и не станет знакомиться с мужиками в баре.

А что, неплохая идея, – усмехнулась она про себя. – Какой-нибудь интересный мужчина подсядет ко мне и спросит, можно ему угостить меня выпивкой, а я скажу «да», а потом, пока мы будем дожидаться заказа, я скажу ему – этак небрежно, как бы между прочим,  – что мне сегодня приснился отец, который кончал мне на трусики, но только не спермой, а могильными червями. При таком интересном развитии разговора он меня сразу потащит к себе на квартиру. И даже не попросит справку, что я не больна СПИДом.

В середине ноября, когда она наконец-то поверила в то, что полиция на самом деле оставила ее в покое, а сексуальная подоплека всей этой истории уже точно не попадет в газеты (поверить в это последнее было непросто, потому что больше всего  Джесси боялась огласки), она решила опять походить на сеансы к Норе Кэллиган. Она и сама не знала почему. Может быть, потому что ей вовсе не улыбалось просидеть в одиночестве весь остаток жизни, куря сигареты одну за одной и предаваясь тяжелым думам. Только теперь она начала задумываться, что ее жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, если бы еще тогда  она нашла в себе силы рассказать Норе о том, что случилось с ней в день затмения. Или если бы в тот вечер в Ньювортской церкви разных конфессий, когда они с Рут объяснялись на кухне, туда не вошла та девушка… может быть, это бы ничего не изменило… но может быть, и изменило бы.

Может быть, даже многое.

Поэтому она набрала номер ассоциации «Новое сегодня – новое завтра» портлендского объединения психотерапевтов, занимающихся частной практикой, в котором состояла Нора, и была потрясена до глубины души, когда ей сказали, что Нора еще год назад умерла от лейкемии – у нее была скрытая форма болезни, которая не проявляла себя никак, пока не стало уже слишком поздно что-либо предпринимать. Девушка, которая сняла трубку, спросила, не хочет ли Джесси встретиться с Лорель Стивенсон, тоже очень хорошим специалистом. Джесси помнила эту Лорель – высокую темноволосую и черноглазую красавицу, которая носила туфли на высоченных шпильках и производила впечатление женщины, которая получает удовольствие от секса исключительно в позе «женщина сверху». Она ответила, что подумает. И на этом ее эпопея с консультацией у психоаналитика благополучно закончилась.