Девушка под сенью оливы - Лия Флеминг

Силы ее таяли. Пенни охватила паника, что она не сумеет выбраться из этого кровавого месива и сейчас пойдет ко дну вслед за теми, другими, но всякий раз, когда она начинала погружаться в воду, сильная рука подхватывала ее и снова вытаскивала на поверхность. А потом их заметили и подняли на борт вместе с другими раненными, обгорелыми, умирающими жертвами кораблекрушения. Потерянные лица, бессмысленные, объятые ужасом глаза. Большинство еще не пришли в себя от пережитого потрясения и не оправились от шока.

Спаслись в основном те, кто находился на верхней палубе: солдаты охраны, члены команды, несколько пассажиров. Она всматривалась в их лица в тщетной надежде обнаружить среди уцелевших хотя бы одного узника. Никого! Все, кто находился в трюме, обрели могилу в пучине моря.

Брехт жадно курил, стараясь остановить озноб. На какую-то долю секунды Пенни почувствовала к нему сострадание. Ведь этот человек совсем недавно спас ее, можно сказать, вытащил с того света. Но она быстро подавила в себе робкие ростки сентиментальных чувств. За годы оккупации она достаточно насмотрелась на зверства, которые могут творить такие вот рыцари.

Пенни устало опустилась на палубу вместе с остальными. Ей страшно хотелось пить и спать. А еще она вдруг почувствовала необыкновенную жажду жизни. Ей захотелось жить и жить и продолжать делать свое дело. Кто-то дал ей одеяло и сухую одежду, штаны и тельняшку. Когда они на короткое время зашли на остров Санторини, чтобы сообщить о гибели судна, никто не поинтересовался, почему она оказалась среди остальных спасенных. «Гера» медленно взяла курс на бухту Пирей, везя на своем борту напуганных, израненных людей, успевших побывать в аду и вернуться из него живыми.

Часть 5 Примирение

Женщина в черном сидит

В Малеме и плачет,

Держа на руках

Безжизненное тело,

Омывая его своими слезами,

Осыпая лепестками роз.

Она рыдает и изрыгает проклятья.

Гитлер! Чтоб ты подох!

Чтоб ты больше никогда не родился!

Олимпия Кокотсаки-Мантонаки «Плач Олимпии»

Май 2001 года

Я проснулась, разбуженная ярким светом солнца, который пробивался сквозь створки ставен. Сегодня мой кошмар был особенно зримым. Я чувствовала на губах соленую морскую воду, видела лица тех, кто уже пошел ко дну. Сквозь толщу воды они смотрели прямо на меня. Почему я спаслась? Почему именно мне выпал этот счастливый шанс, одной из всех? Никто и никогда в послевоенной истории не обмолвился потом ни словом о том, что случилось с евреями Крита. Древняя община перестала существовать за считаные секунды, и на этом поставили точку.

Кто-то, быть может, скажет, что лучше уж такая смерть: мгновенная и сравнительно безболезненная. Ведь в Афинах их ждали товарняки, в которых раньше перевозили скот и которыми их должны были везти на север Германии в один из лагерей смерти. Но я не соглашусь с такими, с позволения сказать, оптимистами. Смерть есть смерть, и о ней надо помнить. До сих пор неизвестно, отчего произошел взрыв. Была ли то британская подлодка, намеренно протаранившая дно, или глубоководная мина, заранее установленная на пути следования судна. Никто не удосужился объяснить. Да и зачем? Ведь это всего лишь мелкий, незначительный эпизод в ходе такой изнурительно долгой и такой кровопролитной войны. Столько кораблей отправили на дно за эти годы.

Что мне рассказать близким? Как объяснить, почему именно меня спасал этот немец, оставив за скобками своего рассказа все остальное? Пока я плохо представляла себе, как мне подступиться к решению столь сложной шарады. Я настолько привыкла хранить в тайне от семьи многие эпизоды своей военной жизни, что это не просто вошло в привычку, а уже въелось в плоть и кровь.

Постарайся выбросить из головы весь этот вздор в свой последний день пребывания на острове. Живи настоящим, веселись и ликуй, забудь ночные кошмары. Ведь это и твой праздник тоже. А слезы оставь на потом, когда начнется поминальная служба.

Хорошо, что Мак отправился на церемонию вместе с нами. В этой толчее, среди обилия машин и патрульных полицейских на мотоциклах мы бы едва ли справились с управлением. А он умело припарковал машину, втиснув ее в свободное пространство рядом с другими автомобилями, которыми была заставлена узкая лужайка на подходах к Военному кладбищу, где покоится прах солдат и офицеров стран Содружества. Стояла прекрасная погода, солнце висело высоко в небе, озаряя от края и до края всю бухту Суда, кстати самую большую островную бухту в Европе.

Все мы приоделись в соответствии с торжественностью мероприятия. Мак – в строгом блейзере, Лоис – в чем-то белом, хорошо оттенявшем ее великолепный загар, я – в темном жакете и с аксессуарами в виде шелкового шарфа и солнцезащитных очков. Даже Алекс, вопреки обыкновению, смотрелся очень нарядно в белой рубашечке и шортах. На лужайке уже играл духовой оркестр. Музыканты, облаченные в парадную форму солдат британской армии – алые мундиры с золотым шитьем, – самозабвенно извлекали из труб именно те звуки, которые могут извлечь только военные оркестры британской армии.

Неподалеку стояла группа ветеранов в беретах и темно-синих блейзерах. Медали позвякивали у них на груди, когда они здоровались, окликая друг друга по именам. Многие держали в руках венки из алых маков. Критские ветераны в черных рубашках, бриджах и высоких сапогах стояли у входа на кладбище рядом с большой толпой официальных лиц в строгих костюмах и военных мундирах всех родов войск всех стран Содружества. У меня перехватило горло. Я уже отвыкла от многолюдных мероприятий, да, сказать по правде, и не была готова к такому размаху торжественной церемонии.

Я бросила взгляд на гавань. Когда-то она была черна от дыма и гари и до отказа забита остовами разбитых кораблей. Сегодня же на рейде замерли военные корабли, приготовившиеся отсалютовать павшим героям артиллерийскими залпами. А где воронки от многочисленных фугасов и бомб, градом сыпавшихся на порт в первые дни войны? Сегодня все прибрежные склоны гор застроены шикарными отелями и виллами.

Мы медленно приблизились к огромному кресту, установленному на центральной аллее кладбища. Оттуда нам будет лучше видно все происходящее. Нам тут же раздали листки с напечатанным текстом гимнов и псалмов. Я невольно усмехнулась. Все продумано до мелочей и отлажено как часы. Наверняка в мероприятиях участвует кто-то из членов королевской семьи, а следовательно, все должно пройти без сучка без задоринки, с сугубо британской пунктуальностью.

Колонну ветеранов возглавил волынщик. Он сыграл призывный сигнал, и колонна, держа в руках гирлянды живых цветов и венки, медленно двинулась в сторону креста, где их уже поджидал священник, чтобы лично приветствовать каждого. Я почувствовала, как увлажнились мои глаза за стеклами темных очков.

Церемония длилась долго, и я искренне обрадовалась, когда мне предложили стул. Вначале было возложение цветов, затем сама служба с исполнением торжественных гимнов и благодарений. Потом своими надтреснутыми голосами мы, сопровождаемые залпами артиллерийского салюта, дружно пропели национальный гимн Великобритании. Все это впечатляло.

Я была рада, что участвую в церемонии на, так сказать, анонимных началах. Это позволило мне пройтись по аллеям кладбища без сопровождения. Бесконечные ряды белоснежных надгробий, все радует глаз своей чистотой и ухоженностью: ярко-изумрудные газоны, бордюры из пурпурных роз, имена, выбитые золотом. Мужчины, женщины, жизнь большинства из них оборвалась на взлете, едва успев начаться. Печаль и скорбь витают над этим местом упокоения. А еще воспоминания, будоражащие душу. Почему же я так долго собиралась, чтобы приехать сюда?

Вот памятник капитану Джону Пенделбери, герою, мученически погибшему в фашистских застенках. Я встречалась с ним до войны. Он был вице-консулом британского посольства, руководил раскопками в Кносском дворце, курировал работу Британской школы археологии и одновременно выполнял секретную миссию как разведчик. Умница, академически образованный человек, спортсмен. Его казнили в первые дни оккупации, взяв в плен раненым. Его имя уже давно превратилось в легенду, стало символом мужества, беззаветной преданности и любви к Криту.

Я шла, вчитываясь в имена, многие из которых были известны мне не понаслышке. Я знала этих людей, помнила их лица, и сейчас, разглядывая выбитые золотом буквы, я словно участвовала в некоем мистическом акте воссоединения со всеми павшими героями и примирения с собственным прошлым.

Но вот я невольно замедляю шаг, и сердце мое обрывается. Передо мною имя, которое так много значило когда-то, имя, которое я помнила все прошедшие годы. Брюс Джардин.

Честно говоря, не ожидала, что его прах будет захоронен здесь. Я думала, его останки перевезли в Новую Зеландию. О гибели Брюса я узнала только по возвращении домой. Эвадна решилась сообщить мне эту страшную новость только после того, как я, по ее мнению, немного окрепла и пришла в себя. И сделала она это во время утренней прогулки по розарию. С тех пор я ненавижу гулять среди роз. Потому что на меня сразу же накатывает чувство страшного одиночества и бессмысленности всего моего существования. В первую минуту горе было таким сокрушительным, что я развернулась и побежала к озеру. Мне хотелось побыть одной, но Эффи бросилась следом. Она решила, что я захочу прыгнуть в воду. Как же плохо они меня знали! Нет, я не стала сводить счеты с жизнью. Это слишком просто. Мне нужно было достойно прожить свою жизнь, помня о том, что я живу и за тех, кто не смог дожить до победы.