Девушка под сенью оливы - Лия Флеминг

Но вот я невольно замедляю шаг, и сердце мое обрывается. Передо мною имя, которое так много значило когда-то, имя, которое я помнила все прошедшие годы. Брюс Джардин.

Честно говоря, не ожидала, что его прах будет захоронен здесь. Я думала, его останки перевезли в Новую Зеландию. О гибели Брюса я узнала только по возвращении домой. Эвадна решилась сообщить мне эту страшную новость только после того, как я, по ее мнению, немного окрепла и пришла в себя. И сделала она это во время утренней прогулки по розарию. С тех пор я ненавижу гулять среди роз. Потому что на меня сразу же накатывает чувство страшного одиночества и бессмысленности всего моего существования. В первую минуту горе было таким сокрушительным, что я развернулась и побежала к озеру. Мне хотелось побыть одной, но Эффи бросилась следом. Она решила, что я захочу прыгнуть в воду. Как же плохо они меня знали! Нет, я не стала сводить счеты с жизнью. Это слишком просто. Мне нужно было достойно прожить свою жизнь, помня о том, что я живу и за тех, кто не смог дожить до победы.

Впрочем, к тому времени я стала совершенно другим человеком. Столько всего случилось, и мои чувства к Брюсу тоже стали другими. Вот только я не знала одного: что к моменту, когда я покидала Крит, его уже не было в живых.

Я прикоснулась к памятной плите. Взгляд мой упал на изящный букет, лежавший у самого изголовья. Горные цветы и травы, перевитые красной, черной и золотистой лентами. Цвета критского флага. Надпись на одной из лент была сделана на кириллице. Строчка из стихотворения. «Кровь, которую ты пролил за нашу землю, не была напрасной. Спасибо». И это всё.

Мне вдруг захотелось положить что-то рядом, но никто из нас не додумался прихватить с собой цветы. Хотя бы один-единственный цветок. Как странно видеть имя Брюса увековеченным в камне. Помнят ли его здесь? Кто помнит? Старики уходят, еще немного, и наше поколение исчезнет полностью, растворится в небытии. Глядя на медленно марширующих ветеранов, многие из которых с трудом переставляют ноги, испытываешь грусть. Кто признает в них молодцеватых, загорелых парней, которых мне посчастливилось когда-то выхаживать в госпитале? А меня разве они узнают?

Букет уже слегка подсох. Значит, по каким-то неизвестным причинам тот или та, кто захотел отдать дань памяти Брюсу, решил сделать это в одиночестве, не примыкая к общим торжествам. Как это там говорила Алиса, побывавшая в Стране чудес? «Всё любопытственнее и любопытственнее…» В этом подношении явно чувствуется женская рука. Букет совсем не похож на те яркие венки и гирлянды, перевитые лентами национальных флагов, которые сразу же выдают официальный стиль.

Хорошо, что его помнят до сих пор. Но что-то меня царапнуло. Значит, кто-то из тех, кто его знал, еще жив. Скорее всего, я тоже знала этого человека. Почему же он (или она) не рискнули поставить свое имя на мемориальной ленте? Я хочу знать это имя!

Я раздраженно смотрела на море. Все предшествующие недели замечательного отдыха на Крите пошли насмарку. Наверное, у меня сейчас ужасно глупый вид. А ты сама, подумала я с осуждением в собственный адрес, много ли ты сделала, чтобы разыскать его могилу? Ведь прошло столько лет, а ты даже ни разу не удосужилась приехать сюда и поклониться праху любимого человека.

Крит – остров контрастов: белое и черное, жизнь и смерть, свет и тень. Здесь вершились великие дела, память о которых будет жить вечно. Здесь был такой накал страстей, и все эмоции, отправленные под спуд, только и ждут того момента, когда можно будет вспыхнуть с новой силой. Нет, никуда мне не деться от собственного прошлого. Ведь я-то прекрасно знаю, почему долгие годы боялась вернуться на Крит.

Разве я имела моральное право оплакивать Брюса так, как он того заслужил? Нет! Я не могла даже произнести свое имя рядом с его именем. Слава богу, он никогда не узнал о моем позоре. Слезы медленно потекли по моим щекам. Я сделала глубокий вдох, чтобы совладать с расходившимися чувствами. Я даже не имею права находиться среди всех этих достойнейших людей. Если бы они знали истинную правду обо мне…

– А, вот ты где, тетя! А мы уже испугались, что потеряли тебя! – Лоис схватила меня за руку. – Грустное место, да? Может, пойдем?

Я подавила слезы, и мы побрели прочь от могилы Брюса. Нет, я еще определенно не готова к исповеди, хотя и бесконечно благодарна Лоис за то, что она привезла меня на Крит. Однако мое паломничество на остров приобрело иное направление, и теперь я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю всю правду до конца.

Райнер подошел к толпе и, опираясь на палку, остановился чуть поодаль. Он с интересом наблюдал за происходящим сквозь тонированные стекла очков. Уверенности в том, что таким, как он, будут здесь рады, не было. Не удивляло и отсутствие немецких национальных флагов. Можно подумать, кому-то из участников церемонии будет приятно вспоминать о годах оккупации.

Прогулявшись по кладбищенским аллеям, он с удивлением обнаружил на могильных плитах много имен своих бывших противников. Монти Вудхаус, герой Галатаса, Патрик Ли Фермор, самый храбрый английский агент и самый неуловимый из них. Дерзкие были парни, эти британские разведчики. Они тут такое вытворяли с его людьми. Особенно в горах. Не говоря уж о том, как им удалось выкрасть генерала Крейпе. Сегодня он с удовольствием пожал бы руку всем этим мужественным людям. Солдат везде солдат, разве что форма другая, рассеянно размышлял он.

Хорошо было бы посидеть с ними на равных, услышать о том, как они распорядились бы своими судьбами в послевоенное время. Наверняка многие пошли бы в политику, стали бы видными государственными деятелями, написали бы воспоминания, но все, он в этом уверен, сохранили бы азарт и страсть к приключениям до глубокой старости. А сколько его боевых товарищей полегло в Малеме и упокоились навечно на тамошнем кладбище!

Но контраст между этими двумя кладбищами был разительным. Здесь красивое место, специально выделенная территория с видом на бухту в знак благодарности от населения Крита своим освободителям, а Немецкое кладбище – островок печали, незаметный уголок, затерявшийся в тени рощ. Воистину, царство теней. Да, собственно, и ему уже пора собираться туда, хотя он и не особенно торопится. Успеет еще!

Что ж, сегодня момент их славы и торжества. Победа всегда бывает только одна, одна на две воюющие стороны. А как все триумфально начиналось! Он вдруг вспомнил май сорок первого года. Тогда они были бесспорными победителями. А потом… Не потому ли история всегда пишется победителями?

Его соотечественники сполна рассчитались за все. Он с некоторой гордостью за немцев вспомнил послевоенные репарации. На том же Крите заново отстраивались целые деревни, прокладывались водопроводы, студентам платили стипендии.

Райнер стоял в тени олив и наблюдал за тем, как участники церемонии небольшими группками растекались по всему мемориальному кладбищу. Взгляд его остановился на высокой пожилой женщине в черном жакете и белых брюках, склонившей голову в знак глубочайшей скорби возле одного из надгробий. При взгляде на эту сугубо английскую стать, безошибочно выдающую не только высокое происхождение, но и следы военной выправки, он невольно вспомнил образ другой женщины.

Он с некоторым любопытством продолжал разглядывать старую даму, пока к ней не подошли ее внучка с мужем и ребенком и не увели ее прочь. Ему вдруг захотелось увидеть то надгробие, возле которого она стояла. Кого она оплакивала в одиночестве? Но он посчитал бестактным плестись за ними следом. Нет, определенно в этой женщине есть что-то смутно знакомое, что-то такое, что он видел и раньше.

Вспомнил! Так они же вместе плыли сюда на ночном пароме из Афин. Он вспомнил, как увидел ее на рассвете, одиноко стоящей на верхней палубе и неотрывно вглядывающейся вдаль. Туда, где должна была показаться бухта Суда. Вот еще одна странница, подумал он тогда, которая отправилась на поиски собственного прошлого.

Впрочем, какое отношение может иметь эта женщина к его прошлому? Но почему же тогда при взгляде на нее он вдруг почувствовал, что время начало стремительно разматываться в обратную сторону? И он вспомнил совсем другой рассвет и другой берег.

Июнь 1944 года

Вот вдалеке показались знакомые очертания бухты Пирей, и Райнер снова взглянул на жалкую кучку людей, которым удалось спастись после крушения парохода. На палубе находились не более тридцати солдат и несколько членов команды, и это все. Многие еще не вышли из состояния шока, у других были тяжелейшие ранения и ожоги. Он тупо уставился на свои ноги, тоже еще не вполне веря в то, что спасся после взрыва судна.

Пенелопа всецело сосредоточилась на раненых, словно эта привычная работа помогала ей забыть весь кошмар минувшей ночи. Она раздавала сигареты, кому-то давала пить, у кого-то поправляла повязку. Она сновала вокруг них как заведенная, ни разу даже не взглянув в его сторону, не сделав ни малейшей попытки заговорить. Хоть бы сказала элементарное «спасибо». В конце концов, он спас ей жизнь, но, судя по всему, она не была настроена тешить его самолюбие стандартными словами благодарности. Лицо ее было сурово и непроницаемо, как камень, и таким же гранитно-серым от пережитого потрясения. Черты лица заострились, губы плотно сжаты, мешковатые брюки болтались на ней, как на палке.