Распутин - Иван Наживин

— Если нам теперь с Вильгельмом помириться, он сейчас же бросится на союзников, разнесет их, а потом опять же за нас примется… — сказал граф, еще раз ощупывая мыслью всю безвыходность прежде всего своего собственного положения.

— То-то и я говорю, что никто теперь ничего путем не понимает… — скучливо повторил Григорий. — Один придумывает одно, а другой — другое, третий — третье, а на поверку выходит, что никто ничего путем не знает, и все наобум Лазаря валяют… Выйдет у него чего, все его хвалят: вот, — кричат, — умница, вот человек! А о ся, — пустил он грубое слово, — говорят: сукин сын…

— Ну, как же можно так? Есть и умные люди… — сказал граф.

— Знамо есть… Вон Вите, — он выговаривал не Виттэ, а Вите, — умный мужик, да что-то его не больно слушают. Сколько разов напирал он: бросьте эти ваши дурьи небилизации, и так разорили Расею вчистую! На кой пес собираете вы столько людей, коли ни одеть, ни прокормить их не можете, да и ружьев нету? А ему союзнички наши все подножку да подножку… Известно, где деньги, там и сила… Так вот под их дудочку и прыгаем — далеко ли только упрыгаем…

— Плохо прыгаем, Григорий Ефимович…

— Да и я говорю, что дело г…о. Да что вот будешь делать?

— А как бы вы решили?

— Что я? — повторил неохотно Григорий. — Мое дело маленькое. Это вы привыкли править нами. Ну и правьте… — сказал он с легкой насмешкой, блеснув своими тяжелыми глазами. — Чего с нас, дураков, требовать? Одно только скажу: не ударь меня тады в Сибири ножом дура ента, никакой войны не было бы. Папа слушает меня крепко. И я не допустил бы ни в жисть… Да вот, видно, не судьба. Без меня все дело здесь сварганили, а теперь вот и прыгай…

Наблюдая один другого осторожно, помолчали. Граф все спрашивал себя, зачем Григорий мог пожаловать к нему. И решил повести дело начистоту: он мужик не дурак.

— А я все хотел спросить вас, Григорий Ефимович, зачем это вы мне такую свинью подложили в деле с железной дорогой?

— Зачем? — не смущаясь, повторил Григорий. — Как тебе сказать, граф? Первое дело, какого же черта, в самделе, Расею драть, как Сидорову козу? Что, она мало вам дала и так? Ведь, по совести ежели говорить, хватит… Ну а потом я человек бываю иногда и карахтерный, а в тот день, помнится, я с похмелья крепко не в духе был. А ты повел себя со мной с первого же дня эдак свысока: что, дескать, с мужиком-дураком больно церемониться-то?

— Мне кажется, вы преувеличиваете, Григорий Ефимович… — неловко усмехнулся граф.

— Ну чего там — преувеличиваете? — скучливо усмехнулся Григорий. — Ты что думать, я не заметил, что ты в вагоне-то со мной рядом сесть побрезговал? И все эдак с насмешечкой… А знаешь, что я скажу тебе, граф? — вдруг перешел он совсем в другой тон. — Вот теперь я с вашей братией много уж время путаюсь, всего насмотрелся и одно скажу: и вы ни… не стоите! Такое же дерьмо, как и мы, сиволапые. Надавали себе прозвищев всяких: я, — говорит, — граф, а я — князь, а я там, к примеру, прынец, а много, много сволоты всякой среди вашего брата! Бывало, снизу-то на вас смотрим да все дивуемся: грудь это вся в регалиях, ленты это всякие, на ж… и то золото… А обхождение какое: ваше сиятельство… ваше высокое превосходительство… — не подходи! А вблизи — … За крестик какой отца с матерью продаст, пьяницы и блядуны не хуже нас, грешных, а за деньги куды хошь и на что хошь идет…

— Ну, не все такие…

— Не все, так почитай все… Все с червоточинкой… — сказал Григорий. — Чего уж лутче: жен своих своими же руками под меня кладут — только выручи, Григорий… Или вон приятеля моего, Варнавку епископа, возьми. Ежели промежду нас говорить, то имя его совсем не Варнавва, а одно слово Варнак сибирскай. Погляди, какую бучу по всей Расее он с мощами Ивана Тобольского развел. Все думают, что тут дело первеющей важности, а все дело только в том тут, что Варнавке архиепископа получить надо…

— А разве мощи помогут в этом деле? — спросил, смеясь, граф.

— А как же? Вот, оказывается, на что ты дошлый, а и то порядков не знаешь… — сказал Григорий. — У нас, милой, издавна порядок такой установлен: ежели в епархии открываются мощи, то епископ сичас же вышний чин получает, архиепископа…

— Неужели?!

— Дело говорю… И никто не знает. А ежели знать-то это, то… то и понятно станет, почему на Расее столько святых объявляется. Поглядишь вокруг, все свиные рыла, а между прочим вдруг бац — мощи! Издали-то думашь Бог знать что, а вблизи поглядишь — одна видимость. Вот как ты тогда про домового сказывал. Мужик орет: «Домовой! Караул! Спасите душу хрестьянскую…» А никакого домового и нету: просто это он каши, чертище, обожрался али там капусты кислой. Так вот и вы все себя вроде домового оказываете…

— А запомнился-таки вам мой домовой! — усмехнулся граф.

— Как же не запомнится, чудак-человек! — отозвался Григорий. — Тут штука умственная. Потому, если домового нет, то и ничего, может, нет. В жизни всякого обману много. Вот не так давно пошел я к одному епнотизеру, потому любопытно было: что это у них там за сила действует… И глядел: что скажет он человеку, так тому и быть. И нет ничего, слова только, а тот верует, как в каменную гору… Очень любопытно все это. Я ведь вроде тебя дотошный до всего, только вот учения-то настоящего нету. Вот и ходишь ощупью вроде как в комнате темной, и опасаешься, и не знаешь, как и что думать надо. Ну как вот, например, ты насчет Бога думаешь? Может, и он вроде домового, а? Сродни ему…

— Большой вопрос задаете вы, Григорий Ефимович! — оживился любопытный граф. — Бог… Какой Бог? Если говорят, что сколько голов, столько умов, то можно и так сказать, что сколько умов, столько богов… Бога сам себе всякий создает…

— Тэ-тэ-тэ… Вот к эфтому самому я и веду! — подхватил Григорий. — Так это значит, что я его создаю, а не он меня? Так нюжли же, в самделе, его без меня нету? Много раз подходил я так к этому делу, а все как-то боязно последнее слово сказать… Что же, по-твоему, его без меня нету?

— Вот когда вы вошли ко мне, я читал эту книгу… — сказал граф, уклоняясь от прямого ответа. — Написал ее один большой американский ученый, который всю жизнь изучал вопрос об Иисусе Христе: был ли он, и если был, то какой, и прочее. Так вот…

— Постой, погоди… — живо перебил Григорий. — Так, значит, и насчет Христа вы опять в сумлении? Погоди, постой… Я, брат, тоже всякого народику видывал — правда, не среди ваших ученых, а промежду простонародия. Ты не гляди, что он корявый — там тоже во какие головы есть, что и вам сорок очков вперед дадут. Ну вот… И попадались мне люди, которые напрямки говорили, что совсем, дескать, Христос не Бог, а, прямо сказать, жид. А другие насупротив валяют, на стену лезут: Бог — и крышка! И свечи ставят, и поклоны бьют, и кадилами кадят… А по-вашему теперь выходит, что, может, его и совсем не было, ни жида, ни Бога?!

— Да, есть ученые, которые утверждают и довольно основательно, что такой личности не было совсем… И возразить им очень трудно…

— Аххх! — хлопнул себя по колену Григорий. — Значит, и тут опять домовой?! Ну, и ловко же, кошка вас совсем залягай! Недаром, знать, вы в книжки-то смотрите… И скажи ты мне, пожалуйста, кто же всю эту механику подводит и для какой надобности?

— Какую механику?

— Да вот хошь насчет Христа… Никакого Христа не было, а вот кто-то придумал его… Стало быть, была в том какая-то надобность…

— Я не думаю, чтобы кто-то придумал тут что умышленно, — сказал граф. — Это делается само собой больше… Может быть, что-нибудь маленькое и было, а один заметил и рассказал это по-своему, другой по-своему, третий опять по-своему да прибавил кое-чего, так оно и стало расти больше да больше… Люди любят интересные сказки не только в детском возрасте…

— Ловко… — раздумчиво проговорил Григорий. — Ну только вот ты давеча увильнул от ответу насчет Бога. Так ты уж уважь приятеля — в кои веки с умным человеком поговорить придется, — уважь, не финти… Что же это будет, если умные люди так от дела увиливать будут? Может, оттого и все непорядки идут, что вы про себя все таите… Такие же мы люди, граф… И мы не пальцем деланы… Ты уж уважь, поговори…

Граф, очень заинтересованный, с любопытством смотрел на него своими черными живыми глазами: мужик становился ему не только интересен, но и прямо симпатичен. Ясно было, что это совсем не простой жулик и авантюрист, о котором кричали газеты и все, кому не лень.

— Да ведь не потому уклоняюсь я от ответа, Григорий Ефимович, что это секрет какой-то… — сказал он. — А потому, что есть вещи, о которых трудно говорить людям разного… ну, образования, что ли… И есть вещи, о которых трудно говорить и вообще: это дело, так сказать, ну, личное достояние каждого, что ли…

— А я тебя прошу: не финти! — повторил настойчиво Григорий, глядя на графа в упор своими глубоко впавшими глазами. — А вот скажи мне и чтобы единым духом: веришь ли ты в Господа Бога, Творца небу и земли, да или нет? Небось, я никому не скажу… — наивно прибавил он.